Дронов Валерий Александович
____________________________________________________________________________
Тяжкий след в истории Дубовского района оставила оккупация, длившаяся с июля по декабрь 1942 года.
Оккупанты создали районную и сельские управы, их границы совпадали с территорией бывших сельсоветов. Вся полнота власти принадлежала немецким военным комендатурам. Районную управу контролировал зондерфюрер — чиновник штаба, военной разведки и контрразведки.
В станицах и хуторах организовали «выборы» сельских старост. Органы оккупационной администрации вместе со старостами и полицейскими начали выявлять и проводить массовые аресты членов ВКП(б) и ВЛКСМ, советских активистов, сотрудников НКВД, прокуратуры, судов, жителей, связанных с партизанами и подпольем.
Был установлен строгий пропускной режим: жителям запрещалось перемещаться без разрешения из хутора в хутор. Время свободного хождения было установлено с 6 час. утра до 6 час. вечера (либо с 5 час. до 8 час.) Лица, задержанные до или после указанного времени или отлучившиеся из населённого пункта без пропуска, считались партизанами и подлежали расстрелу. Расстрел был объявлен всем лицам, уклонявшимся от регистрации населения, не сдавшим оружие.
Трудовую повинность установили для всего населения от 15 до 60 лет. Отказ от работы расценивался как саботаж и оканчивался расстрелом. Тех, кто отказывался выполнять задание, могли оштрафовать, либо отправить в концлагерь, в х. Ериковский. Жители пытались укрываться, но полицейские гнали их в сельскую управу, где сажали в подвал за то, что они нигде не работали. Колхозы немцы сохранили, через них можно было эффективнее осуществлять поставки продовольствия в вермахт.[1]
В клубе х. Вербовый Лог немцы устроили пункт ремонта. Проломили стену, загоняли внутрь танки, бронетехнику. Ныне эта брешь, замурованная кирпичами, ещё видна.
В с. Дубовское от мельницы, в сторону ст. Семичная, оккупанты стали строить дорогу. Вооружённые карабинами и плётками, полицейские гоняли на строительство подростков.
А.А. Ковалёву было ту пору 12 лет, он помнит — если кто положит кирку или лопату, следовала затрещина, или удар ногой. Подростков посылали рыть окопы.
Фашисты использовали широкий спектр садистских приёмов воздействия на местное население. В х. Ленина, около ст. Семичная, остались только женщины. У жительницы А. Черновой заболел двухлетний ребёнок, поэтому она с утра на работу не вышла. Вечером гитлеровцы всех собрали, избили Антонину и посадили в бочку с солью — в одной сорочке. Утром сама выйти оттуда уже не смогла, почерневшую, вытащили женщины. Погода стояла зимняя, несчастная женщина заболела воспалением лёгких и умерла, похоронили на склоне балки. После освобождения района ученики Ленинской школы каждый год красили памятник на этой могиле.[2]
Ничем не прикрытый грабёж фашистами местного населения был обыденным явлением. Население обложили натуральными налогами: печёный хлеб, мясо, яйца, молоко. Хозяин или хозяйка подворья каждый месяц должны были сами приносить все виды продуктов. Каждый дом облагался налогом стёкол, кирпичей и домашней утвари: есть четыре окна — два заложи, а из двух стекло принеси в управу.
Фашисты чувствовали себя на оккупированных территориях полными хозяевами положения, местное население воспринимали исключительно как обслуживающий их потребности персонал, вели себя, как надменные господа, требуя беспрекословного подчинения.
Вспоминает жительница с. Дубовского Т.П. Шерчкова: «Вели себя нагло, цинично, нахально, шарили по хатам, подвалам, сараям, огородам. В наш двор зашёл немец. Переворошил белье, нашёл шаль, в неё завернул свёрток с салом. В коридоре на гвоздике висел мешочек с сухарями. Немец достал сухарь, погрыз, забрал всё, заулыбался, довольный. На следующий день пришёл другой — в трусах, в сапогах и при каске. Походил по двору, полез в подвал, там ничего не было, только пустые кадушки. В углу лежали кружки, гнёты, обручи... Смотрим, из подвала вылетают доски, другие обломки. Через время вылезает немец с горшочком, наполненным топлёным маслом. Тётя ахнула: “Нашёл!” Оказывается, она закопала в землю горшочек, а сверху набросала этот хлам».
Любого человека оккупанты были готовы смешать с грязью, до предела унизить. У них отсутствовали границы дозволенного в отношении к местному населению. Нагло, никого и ничего не стесняясь, ходили в трусах, им ничего не стоило вслух «испортить воздух».
Жительница х. Кудинова Н.Я. Новикова припоминала, как её трёхлетний брат Валентин выпрашивал у немецкого офицера кусочек хлеба, показывая на стол: «Дай, дай». На что «сверхчеловек» с усмешкой подавал кусок, затем убирал, подавал, убирал. Мальчик заливался слезами, старшая сестра Нина бросила немцу: «Собака». Тот озверел, наставил пистолет: «Кто собака?» Пришлось сказать, что так она брата малолетнего обозвала.
Много бед нанесли румынские солдаты, они «славились» грабежами, избиениями, издевательствами. Жители района даже обращались к немецким офицерам с просьбой укоротить румын. Их подразделения имели проблемы со снабжением, немецкие части большей частью оснащались централизованно, румын бросили на самообеспечение, на местное снабжение.
А.В. Бояринева из х. Гуреева оставалась с детьми на оккупированной территории. Она рассказала, как румыны забрали всю живность, порезали домашнюю птицу, коров. Спасибо, жители догадались и сами забили свиней, у кого они были. Всё равно оккупанты требовали, искали: «Матка, сало, яйки, скоро давай!» Прямо на пастбище резали тёлок, там же доили коров, местному населению молока не доставалось.
Т.П. Шерчкова вспоминала, как они спасали скот от немцев. В самом конце огородов была яма, в ней откармливали кабана. На верёвке спускали корм, сверху замаскировали под стог сена. Немцы прямо к яме подъехали, выволокли свинью, погрузили в машину.
В ряде населённых пунктов для местных жителей выделялись специальные места для забора воды, отдельно от военнослужащих оккупационных войск. На всё с. Дубовское осталось три колодца с питьевой водой — на железнодорожной станции, около элеватора и на Старой Дубовке. Немцы заставляли женщин и детей носить воду, кто не успевал в срок, унижали и жестоко наказывали.
В школах немцы ввели платное обучение. Киноустановки были уничтожены. Даже казино своё устроили, оно располагалось в здании райисполкома. В бывшем водочном магазине организовали лютеранскую церковь.[3] Открыли в Дубовской больнице, в школах райцентра свои госпитали, девушек заставляли мыть полы, женщины стирали. Для работы в госпиталях в село приехали немки-медсёстры.
Жертвами фашистского террора стали лучшие люди Дубовского района. Гитлеровцами за отказ от сотрудничества был замучен агроном районной семенной станции Ф.Д. Сапоцинский. В ноябре 1942 г. расстреляли М.Э. Катушова — председателя колхоза им. Ленина, что в ст. Эркетиновской, там же убит калмык У.М. Пакалёв. Казнили комсомольца Платона Шишкина из х. Кудинова. В ст. Андреевской расстреляли Петра Бородина, М.Ф. Клочкова, У.А. Федотова, учителя Б.Д. Нефёдова, ветфельдшера Е.Е. Васильева. Случилось это неподалеку от электростанции. По решению райисполкома в 1959 г. их останки перезахоронили в братской могиле около клуба.
В х. Ериковском расстреляли жителей — С.С. Каногина с женой Еленой Савельевной, они были уже пожилые. Каногин перед смертью обнялся с женой. Закопали убитых в саду колхоза им. К. Маркса, после освобождения района захоронение перенесли на площадь Павших Борцов, в с. Дубовское.
В райцентре были расстреляны И.Н. Иванов, И.С. Иванов, Н.В. Васильев, Н.В. Зиньковский. В Дубовской МТС убили 11-летнего школьника Валерия Канурокова, в Романове немцы казнили колхозника Т.М. Капустина. Жителя х. Ериковского пастуха Г.А. Лукьянова немцы убили без всяких причин.
В Жуковском сельсовете были произведены расправы над жителями: уборщица правления колхоза К.С. Бакурова, комсомолец В.П. Батунов, красный партизан П.Д. Батунов, С.П. Бондаренко, Е.Я. Васильева, П.П. Данилова, красный партизан Н.Н. Жеребятьев, колхозный активист М.Г. Калмыкова, Е.А. Козьменко, учительница А.И. Лысенко, В.М. Макаров, П.А. Марченко, народный заседатель Е.М. Мягкова, И.С. Побудинский, учитель
Подгорный, М.Я. Свиридов, красный партизан А.А. Татаринов, С.М. Тельнов, М.Ф. Сухарева, И.Я. Щеглов, Я.И. Щеглов. В том числе неизвестная девочка 10 лет. Они расстреляны неподалёку от станицы, в балке Вербовый Лог.
Фашисты сурово расправлялись с обнаруженными воинами Красной армии. В х. Марьянове у местных жителей 5 месяцев скрывались три красноармейца, гитлеровцы их нашли и расстреляли под яром р. Сал — за 3 дня до освобождения хутора. Такой же расправе подверглись два красноармейца, скрывавшихся в ст. Эркетинской, а также красноармеец, укрывавшийся на усадьбе жительницы х. Комиссаров (н/в Семичный) А.А. Куликовой. Колхозницы Антонова и 80-летняя А.Н. Бучнева были расстреляны за то, что укрывали двоих раненых солдат.
Вспоминает житель Швеции В.В. Курганов: «Мне тогда 12 лет было. С соседями, четыре семьи, два деда старых, в с. Дубовском вырыли окоп недалеко от дома, где жили. И туда прятались. Там меня и ранило. Мы сидели в окопе, уже знали, что немцы идут, дедки попросили меня: “Иди, говорит, сынок, посмотри, где немцы, далеко ли?” Вылез из окопа, выглядываю из-за угла дома, а тут немец на мотоцикле. Я бежать. А он: “Хальт, хальт!” А я откуда знаю, что это “Стой”? Я за угол дома. Он за мной. До окопа не добежал метров 15. Он как кинул гранату. Граната взорвалась метрах в 5 от меня. Рукой лицо заслонил, глаза. И вовремя, а то бы остаться без глаз. Ухо порвало осколками, зубы выбило, в живот ранило, ноги, морда разбита вся, лобешник вот, видно ещё? Только когда наши пришли, меня оперировали в госпитале, осколки вытаскивали».[4]
Много было угнанной в Германию молодёжи. В ст. Подгоренской гитлеровцы согнали в сельский клуб около 30 подростков. В группу насильно угоняемых попали 16-летние Авилов, Анатолий Жеребятьев, Конобрицын, Русаков. Их отвезли в с. Дубовское, недалеко от станции поместили в барак, затем погрузили в товарные вагоны и увезли. Когда немцы попытались призвать под свои знамёна молодёжь ст. Андреевской, все молодые люди отказались. Ребят посадили в сарай, но они сбежали.
Обычным явлением в практике оккупационного режима являлось принуждение к половым актам женщин и девушек, в том числе и групповым. Для немцев этот способ насильственного воздействия воспринимался как вполне естественный.
От своих немецких хозяев в организации половых преступлений не отставали и румыны.[5] В х. Гурееве пьяные румыны задумали веселиться. Согнали в одну хату женщин и заставили петь весёлые русские песни, завели патефон, поставили танцевальную пластинку: «Танцуй, бабы!» Сами стоят с ремнями, кто не пляшет, того ремнём, тем концом, на котором пряжка. «Веселей, живо!» — орут, скалят зубы. А у полуголодных женщин темно в глазах, от слёз и от безысходности.[6] Надо понимать, румынские солдаты сгоняли женщин не только для того, чтобы только посмотреть пляски.
Когда в слободе Ильинке стало больше появляться немцев, матери боялись за дочерей, посылали их ночевать подальше от глаз оккупантов — к родственникам, проживавшим за балкой, в садах.
Тесные бытовые контакты с немцами тоже имели место, со всеми последствиями. В х. Семичном одного их таких родившихся по паспорту так и назвали — Адольфом. После войны такие женщины долгое время подвергались моральному осуждению.
Уничтожение евреев любой ценой стало фундаментальным фактором немецкой политики. Вопрос о каком-либо ином подходе к евреям, кроме мгновенного и полного физического уничтожения, не ставился.
Евреев перед расстрелом концентрировали в определённых местах лишь на несколько дней. Они содержались в Ериковском концлагере, в отдельном бараке, где находилось около 200 чел.
Уничтожали планово. Вспоминает старожил х. Ериковского М.В. Чухряев: «Мы видели, как часть узников повели в степь, сейчас там лесополоса. Они пели “Катюшу”. Трактором выкопали ямы, всех расстреляли. В сентябре с друзьями пошли на окраину хутора, увидели, как подъехала автомашина. Высадили 12 человек, мы посчитали, среди них трое детей 10–12 лет. Конвоировали немцы и полицейские, все трое из х. Ериковского, а также староста с. Дубовское Алексей Харитонов, все вооружены карабинами. Мы смотрели, как подводили по шесть человек, расстреливали и те падали в яму. Я видел, как еврейский мальчик лет 12 упал вместе с матерью в выкопанную могилу, там он пронзительно закричал. Полицейский Михаил Садков, по хуторскому прозвищу “Курок”, подошёл к краю ямы, выстрелил, крик мальчика прекратился».[7]
Еврейские семьи, не успевшие уехать, на следующий день после захвата Дубовского района были захвачены. В х. Ериковский эвакуировалась еврейская семья из Западной Украины. Мать занималась выпечкой хлеба. Когда в дом пришли немцы, она поручила соседке вынуть из печи почти готовый хлеб. Это оказалось последней просьбой. После освобождения комиссия составила Акт вскрытия могилы, расположенной около хутора. Там находились они все, вместе с несовершеннолетними детьми. Депутаты райсовета и районный врач в Акте отметили, что все они подвергались жестоким пыткам, у троих черепа были разбиты каким-то тупым предметом. Остальные убиты выстрелами в заднюю часть черепа.
В ст. Малая Лучка выдан старостой и расстрелян эвакуированный И.Д. Костюк, еврей по национальности.
Многие были расстреляны на дорогах. Житель района Н.А. Орешкин вспоминает: «Я жил в колхозе им. Ворошилова, в х. Тарасов. Когда немцы захватили Дубовку, гостевал у своей тётки, которая проживала на улице Сталина (н/в ул. Садовая). По дороге двигались на танкетках немцы. С соседским пацаном Славиком стояли и смотрели, нам было по 14 лет. Немцы приостановили машину, на моих глазах расстреляли Славу, поехали дальше. Я спросил тётю, почему меня не тронули? Она ответила, потому что мальчик — еврей. Их семья проживала по соседству».
Несмотря на смертельный риск, жители района сопротивлялись, как могли. В колхозе им. Калинина (х. Марьянов) оккупанты хотели забрать зерно, которое при эвакуации не успели вывезти. Кладовщик В.М. Лавренов посыпал его мелом, немцам сказал, что большевики отравили. Так зерно и дождалось своих хозяев.[8] Василий Абросимов из х. Моисеев писал в письме брату на фронт: «Мы у немцев мотоцикл укатили и спрятали в тёрн, канистры с горючим воровали. Думал, что расстреляют. Нет, остался жив».[9]
Напрасно немцы и румыны надеялись на массовую поддержку. В разведсводке НКВД от ноября 1942 года приводится факт: «Жительница посёлка конного завода № 1 в Дубовском районе Ростовской области А.М. Ганжина, антисоветски настроенная в прошлом, заявила в беседе с источником, что “советская власть в тысячу раз лучше, чем эти ироды, немцы”».[10]
За вновь установленным «порядком» следили полицейские, они подчинялись старостам и структурам СС. Полиция охраняла органы власти, проводила обыски, аресты и облавы, занималась учётом местного населения, сбором налогов, обеспечением поставок для частей вермахта, предоставлением рабочей силы, гужевого транспорта, участвовала в карательных операциях фашистов.
Не отставали от распоясавшихся полицейских и местные старосты, загубившие своей преданностью оккупантам не одну человеческую душу.
Все сотрудники органов власти и полиции получали фиксированную зарплату: полицейские — 300 руб., начальник полиции — 650 руб. в месяц.[11] В период оккупации ходили как советские деньги, так и рейхсмарки.[12]
В ст. Андреевской старостой был Макар Самохин, полицейскими служили братья Ченцовы Серафим и Валентин, оба после войны отбывали срок в заключении. Писарем в станичной управе состоял местный полицейский по кличке «Малашонок».
В х. Ново-Сальском дислоцировалось румынское подразделение, старостой поставили казака из ст. Атаманской Дмитрия Ченцова.
В х. Ериковском полицейскими записались местные жители Александр Родионов, Иван Панфилов и Михаил Садков. Судьба полицейских была такой. И. Панфилов прошёл проверку, служил в советских частях, где и погиб, родственникам прислали “похоронку”. А. Родионов получил 25 лет лишения свободы, умер в заключении в Мурманске. М. Садков отсидел срок, умер в г. Шахты.
В с. Дубовское старостами назначали Алексея Харитонова и Зиновия Самохина. По воспоминаниям старожилов, иногда З. Самохин предупреждал мужчин села, когда будет очередная облава с целью увоза в Германию.[13]
Староста х. Ериковского П.П. Копанев по воспоминаниям старожилов в репрессиях не участвовал.
Первые дни после освобождения стали временем репрессии по отношению к коллаборантам. Красноармейцы самостоятельно проводили зачистки, зачастую это была смертная казнь. По приближению фронта староста Д. Ченцов со своими помощниками-полицейскими выехал на бричке в сторону р. Большой Гашун. Повозку в степи догнали танкисты, старосту расстреляли, остальные были мобилизованы в армию, воевали и вернулись в хутор. Местные жители воспринимали это как жестокое, но вполне справедливое наказание.
М.И. Быкадоров из ст. Атаманской тоже завербовался в полицейские, расстрелял троих советских солдат, которые отстали от части, побросал в колодец. После освобождения его опознали в с. Дубовское, дали 25 лет лагерей.[14]
Восприятие деятельности полицейских характеризовалась населением единодушно негативно. Определяющим фактором было использование ими служебного положения в личных целях, широкое применение насилия: «Полицаи были хуже, хуже немцы».
Особая часть — работники органов местного самоуправления. Они скомпрометировали себя учётами населения к принудительным работам, участием в депортации населения в Германию. Массовые аресты оккупанты и их помощники проводили по спискам, составленным этими работниками административных органов. Сестра полицейского из х. Ериковский Елена Садкова служила секретарём в немецкой управе. Ей дали 10 лет заключения, отбыла срок, вернулась, жила в хуторе.
Есть воспоминания, в которых представлена польза, которую старосты и полицейские приносили, сотрудничая с подпольем, либо оказывая поддержку местному населению. К оценке этих фактов следует подходить с известной долей осторожности, ибо документальное подтверждение затруднено, а воспоминания сами по себе не являются достаточными источниками, они требуют обязательного подтверждения.
Предатели особенно отличились в Ериковском концлагере. Немцы его называли «Дулаг», сокращение от «Durch lager» — пересыльный. Звеном системы уничтожения военнопленных были постоянные пересыльные лагеря, один из них располагался на территории молочно-товарной фермы колхоза им. Маркса в х. Ериковском.
Это мрачная и трагичная страница истории района. Военнопленным были созданы такие условия, в которых выжить было невозможно. Уничтожались, в первую очередь, пленные, которые из-за заболевания либо ранения не были трудоспособными. Расстреливали за любую провинность, военнопленные под конвоем вытаскивали мёртвых и носили в общую могилу, хоронили без гробов. Количество людей в лагере достигало 12 тыс. чел., за всё время существования лагеря через него прошло около 18 тыс. Расстреляно, погибло от болезней, голода, холода, непосильного труда свыше 5 тыс. бойцов и командиров, в том числе 46 жителей Дубовского района.[15]
Среди надзирателей в лагере было много коллаборационистов. Командные посты занимали немцы, а в подчинении у них служили и казаки, и выходцы с Северного Кавказа, и украинцы, и латыши.[16] По воспоминаниям старожила х. Ериковского В.А. Лукьянова, самыми жестокими оказались выходцы из Западной Украины. Именно на их совести издевательства над военнопленными и местным населением. Обессиленных и больных пленных надзиратели во время работы принуждали двигаться, тех, которые не могли перемещаться, избивали, а иногда пристреливали. Научный сотрудник Южного научного центра РАН В.И. Афанасенко отмечает: «Как это ни горько, но большинство случаев немотивированной жестокости в отношении узников и бессмысленных убийств — как раз на их совести».[17]
В составе войск вермахта пришли бывшие жители станиц, находившиеся за границей. Они рассчитывали получить немалые наделы земли, однако немецкая администрация дала понять, что это преждевременные и несбыточные надежды. Во время оккупации приезжал в немецкой офицерской форме бывший житель ст. Андреевской Плужников, в годы Гражданской войны — сотник, командир хуторской сотни. Уехал назад без надела, немцы только обещали казакам преференции, в их реальные планы дележа страны устремления коллаборационистов не входили.
Некоторые исследователи пытаются утверждать, что переход казаков на сторону Германии был продолжением Гражданской войны. Но война гражданская — это битва внутри одной цивилизации, борьба двух идей. А участие в программе уничтожения народов своей страны есть абсолютное предательство.
На оккупированных территориях нацистские власти стимулировали возобновление богослужебной жизни, началось открытие храмов. Официальное разрешение на отправление служб получал священнослужитель. При освящении собора присутствовали работники немецких воинских частей и полицейские.
Для многих священников это было вынужденное возвращение, которое проводилось либо через голод, либо через прямое принуждение. Их вызывали в правление, предлагали пройти регистрацию. Священнослужителю Г.А. Красовскому во время оккупации, в г. Волноваха, сотрудники гестапо приказали занять место священника.[18] Но после войны его не тронули, обошлось — с 1947 по 1950 гг. он снова служил в х. Моисеев.
Не следует преувеличивать роль церквей в период оккупации. Немецкий полковник Мейер, посетив Новочеркасский собор, отметил, что на воскресной обедне собор оказался пустым, религиозную веру можно найти только среди населения возрастом свыше 40 лет, более младшему поколению незнакомо никакое религиозное чувство.[19] Конечно, в сельских населённых пунктах прихожан было больше, но чаще всего они были немолодого возраста.
Оккупанты добивались, чтобы священники приветствовали немецкие войска и молились за Гитлера. На многих службах присутствовали полицейские, они прилежно докладывали об отсутствии в проповедях хвалебных слов вермахту. Не все священники исполняли условия, при которых немцы давали разрешение на открытие храмов. Некоторые оказались на высоте пастырского долга, с риском для жизни молились за победу России.
В ст. Андреевской во время оккупации в Успенскую церковь пришли верующие жители. Священника не было, станичный староста отправился в х. Ериковский, привёз из концлагеря жителя Черноярского района Сталинградской области И.И. Боева. На помощь пришёл служитель церкви из х. Кудинов И.И. Самохин.
В слободе Ильинке во время оккупации верующие в одном из колхозных зданий устроили молитвенный дом во имя Пророка Божия Илии.
Открылась церковь Успения Богородицы х. Моисеев. Факты «ускоренного правосудия» в первые дни после освобождения населённых пунктов были частыми. По приходу советских войск в январе 1943 г. по обвинению в коллаборационизме в х. Моисеев солдатами был расстрелян настоятель этой церкви Иван Казинцев (отец Иоанн). В настоящее время публикуются материалы, доказывающие версию необоснованного навета со стороны отдельных прихожан.[20]
Гитлеровцы предприняли все меры, чтобы скомпрометировать священнослужителей. Однако подавляющего большинства, начавших службу в оккупацию, послевоенные репрессии не коснулись. Они получили регистрацию местного уполномоченного по делам Русской православной церкви и продолжили свою деятельность. После войны Ильинскую общину зарегистрировали, священником по просьбе прихожан опять поставили С.И. Зарницына. В ст. Андреевской продолжал служить И.И. Боев.
В конце оккупации немцы вывезли и уничтожили всё, что попадалось под руку. Командующий 11-й армией Э. Манштейн издал приказ, в котором говорилось, что войска должны в максимально возможной степени вывезти все запасы. При этом, «во вражеских городах значительная часть населения будет голодать». Германский солдат — вояка дисциплинированный, немцы пунктуально выполняли приказы своего командования.
За 150 суток оккупации Дубовского района немцы и румыны разрушили 1 282 зданий.[21] Превратили в развалины 18 клубов, 13 школ, 10 детских садов и яслей, разрушены все памятники. Вывезли и уничтожили 5 240 тонн хлеба, 4 тыс. голов крупного рогатого скота, 6 тыс. свиней, 10 тыс. овец. Было бырублено 111 гектаров садов.
Они пытались нанести наибольший ущерб и населению. В дом Хохлачёвых (с. Дубовское) явился проживавший ранее немец и подарил дочери игрушку. Через несколько часов пришли советские солдаты, девочка решила подарить её раненому. Боец ахнул, «игрушка» тикала. Вскоре за Дубовкой прогремел взрыв, так уничтожили смертельный «подарок».[22]
Современные любители «чёрных дыр» и «белых пятен» истории обратились на поиски оправдательной мотивации: дескать, были такие немцы, которые помогали советским людям. Они часто опираются на воспоминания очевидцев. Действительно, старожилы отмечали, что не все немцы были грабителями. Они иногда помогали мирным жителям, давали детям конфетки, с уважением относились к инженерам, врачам.
Вспоминает Т.П. Шерчкова: «Мы ждали стадо коров, женщины, бабушки сидели на завалинке. Подошёл немец с небольшой корзиночкой, вытащил из внутреннего кармана френча сверток, развернул. Вся «гармошка» из тёмно-красного бархата была утыкана иголками разных размеров и толщины. Говорит: “Их нихт цап-царап”. Значит, не вор. Продолжает: “Цвай голка, айн — яйка”, — показывает на пальцах два и один и повторяет: “Папа фабрикат, папа фабрикат”. Принесли ему бабушки полную корзину яиц, иголки всем нужны».[23]
Начальник комендатуры ст. Гашун способствовал побегу военнопленного офицера П.И. Мащенко, которого этапировали из Ериковского лагеря. Его мать Полина Григорьевна и сестра Софья прибежали к коменданту с корзинкой яиц, просили отпустить сына. Немец яйца взял и сказал, чтобы односельчане окружили Павла и выдернули его из колонны, прикрыв собой.[24]
Но таких пацифистов было мало. Факты «гуманности» не должны заслонять главного: приходили завоеватели. Утверждение о миролюбии немецких и румынских оккупантов — очередной миф, это всего лишь часть правды. И придание ей характера всеобщности объективно является обелением политики захватчиков.
Стратегия отношения фашистов к народам страны была одна. Начальник генштаба сухопутных войск (вермахта, не СС!) Ф. Гальдер высказался прямо: «На территории России насилие должно применяться в самой что ни на есть жестокой форме».[25] Приказ командующего 4-й танковой группой Э. Гёпнера: «Эта борьба должна соответствовать цели превратить в руины сегодняшнюю Россию, и поэтому она должна вестись с неслыханной жестокостью».
Исторические документы безоговорочно свидетельствуют, что это была программа, направленная на уничтожение всей нашей цивилизации.
|
