Она считала, что во всем, что произошло с ней в этот день, виноваты только взрослые, а особенно тетка Вера. Неужели трудно было позвонить в Загоскино или передать с мужиками из деревни, чтобы мама срочно приехала. Так нет же, приперлась домой, подперла кулаками свои необъятные бока и заявила: «Послезавтра  партактив,  директорша сказала, чтобы мать выходила, отпуск потом догуляет». Девочка молча кивнула головой, да и что она могла сказать своей взрослой «подруге», как тетка Вера любила себя называть. Конечно, от этой «подруги» польза кое-какая была, ведь она работала буфетчицей в столовой и часто угощала девочку вкуснятиной отдавала          списанные          конфеты,    погрызенные мышами.

Тетка Вера говорила, что надо обрезать порченные места, но какой дурак будет терять хоть самую маленькую крошечку, да спае и выбрасывать собственной рукой? Конечно, конфеты в доме были, но были обычно подушечки, помадки-лепешки, кругленькие коричневые «Бим-Бом»-вот их-то она любила, потому что можно было от души повеселиться.

Для этого она припасла маленькую картошинку и, когда садилась пить чай, осторожно подсовывала её старой бабке. Подслеповатая женщина долго смоктала «конфету» и всё удивлялась, что сладости нет: «Вот раньше были конфеты - одной штуки на 5 чашек хватало, а сейчас не то!»

А поскольку это повторялось часто, то озорницу разоблачили быстро.

А тут конфеты шоколадные, да в красивейших фантиках, да одни названия чего стоят! Больше всего девочке нравились «Чио-Чио-Сан». Было в этом названии что-то завораживающее, сказочное и напоминало крик чибисов в поле: «Чьи вы, чьи вы?»

В общем, отказывать тётке Вере никак нельзя.

Поскольку в свои шесть лет она была человеком  самостоятельным          и решительным, то сразу разработала план действий. Завела будильник, легла спаи, пораньше, а рано утром встала, напилась молока, сунула в карман краюшку хлеба и отправилась в путь. О том, что кому-то надо сказать о «походе», ей в голову не пришло. Такие уж они были, послевоенные дети. Если всей компании дома нет - то искать бесполезно, к вечеру сами явятся, да с добычей: то грибы, то ягоды - это смотря куда заведёт лесная дорожка.

О том, что до Загоскино 18 километров, она тоже не думала, не впервой ходить на такие расстояния. С чувством выполнения серьёзного поручения она шла по посёлку важно, с загадочным видом и, когда встречные спрашивали: «Куда это спозаранку направилась?» - молча отмахивалась. Но только стоило выйти в поле, всю серьёзность как ветром сдуло. Дитя природы, она окунулась в привычную для нес среду обитания. И хоть на дороге слой пыли выше щиколотки, но края заплетены повиликой, с белыми и розовыми цветочками, которые источают такой аромат! Там же прячутся целые полчища кузнечиков, с шуршанием разлетающихся в стороны при каждом шаге. А во ржи    васильки да ромашки и «часики»   (полевая  гвоздика), стрекотанье кузнечиков, а в небе птичий перезвон. Все это сделало своё дело - девочка широко раскинула руки, словно пытаясь обнять всё, и ... запела, запела громко, во весь голос. Она пела обо всём, что видела, что слышала, что переполняло её сердечко,всю её.

Так и шла. Кончились луга, поле -она вошла в лес, постепенно настроение стало портиться, и она замедлила шаг -подходила к Луже, свидетелю её позора. Конечно, луж полно везде, но эту жители так и назвали Лужа, как название реки или озера. Видимо, подпитывал её родничок, потому что не пересыхала даже в самые знойные дни, обойти лужу ещё можно было по краешку, но объехать - никак. Зато для путников она была средством утоления жажды, конечно, не для брезгливых, ведь и лошади, и машины её переезжали.

А настроение испортилось вот почему: не далее, как вчера, здесь ей была нанесена жестокая обида, и кем -Лёвкой, закадычным дружком. Они всей гурьбой возвращались домой и остановились у Лужи напиться, как всегда. Как всегда, она встала на коленки, аккуратно разложила подол платья на воду, чтобы не взбаламутить грязь, и ребята по очереди пили воду через намокшую ткань. Последним пил Лёвка. У него толстые губы, и пил он почему-то с присвистом, чем очень гордился, ведь так больше ни у кого не получалось. Напился, а когда девочка начала пить сама, дал легкого пинка ей под зад, и она плюхнулась в лужу.

Когда оттуда выбралась, грязь стекала с неё, от обиды тряслись губы, и она еле сдержалась, чтобы не разреветься. Пацаны хоть и хихикали -видок был ещё гот, по Лёвку отлупили, подлость не приветствовалась. Эх, как жалко, что не позвала сегодня Лёвку с собой, уж она бы с ним рассчиталась, уж он бы поползал по луже!

Но мечтай, о чем хочешь, а надо идти. Она шла, на ходу срывая спелые ягоды         земляники,         неприятные воспоминания  забылись, да и не умела она    долго    злиться.    Начала    напевать неизвестно где услышанную частушку:

«Нам не надо, чики - брики.

На высоких каблуках,

Было б личико почище,

Проживем и в лапотках»

Она пела её, постепенно сокращая слова, пока не остались одни «чики-брики». Девочка повторяла их снова и снова и маршировала: «Раз-два, чики-брики, чики-брики, раз-два ».

До Загоскино осталось идти уже совсем немного, и вот туг-то и произошло то, что запомнилось ей на всю жизнь.

Дорога в этом месте делала большую петлю, огибая разрушенное подворье. Когда-то здесь жили люди, потом дом разобрали и перевезли в другое место, осталась на подворье яма от погреба да ненужные обломки досок, заросшие бурьяном.

Конечно, девочка уже устала, да и не в её правилах было обходить, поэтому, не раздумывая, она направилась прямо через подворье, сокращая дорогу. Она наступила на конец доски, другой конец со стуком упал, и метрах в десяти от девочки вскочил волк, задремавший на солнышке после ночных трудов.

В том что это волк, она, лесной житель, не сомневалась и знала, чем грозит встреча, -- это не лисичка и не заяц. Широко раскрытые глаза её не отрывались от волка. Они смотрели друг на друга, а ноги девочки сами двигались назад. Так она пятилась, пока не нащупала дорогу, и бросилась бежать по ней, словно за плечами выросли крылья, она бежала, не замечая ничего, бежала, пока, совсем обессилев, не рухнула в дорожную пыль. Закрыв голову руками, с отчаянием ждала, когда волк будет её есть, а сердечко колотилось бешено, и казалось, что меркнет белый свет.

И тут совсем уж некстати пришла в голову мысль: хорошо, что Левку с собой не позвала, съел бы волк их обоих, а Левкина мать этого бы не пережила, ведь совсем недавно у них умер старший Левкин брат-инвалид.

Сколько она так лежала - не знает но волк что-то очень долго не начинал её грызть. Осторожно отняла руки от головы, огляделась -  волка нет.

Последние два километра (столько, оказывается, было от подворья до деревни) она плелась, еле волоча ноги.

Уже в деревне ей рассказали, что ночью волк загрыз теленка. Сытый он был, зачем ему была нужна ещё и эта тощая девчонка.

Обратно они ехали на телеге. Она лежала на охапке свежескошенной травы, вдыхала её парной, душистый аромат, глядела на небо без единого облачка и молчала. Молчала от пережитого потрясения, от того, что получила подзатыльник от мамы, от хохота мужиков: «Ну и девка! Это ж надо додуматься! Видно, не зря зовут «Ходя». Но смеялись не обидно, а скорее уважительно.

Доехали до злополучного подворья, и кучер указал кнутовищем маме это место. Девочка смотреть не стала, но вздрогнула всем телом. Мама почувствовала это и, прижав к себе, тихонько гладила по голове, нашептывая ласковые слова. II надо же было ей сказать в порыве нежности: «Трусиха ты моя, трусиха».

От возмущения девочка вскочила на ноги и заорала что есть мочи: «Не трусиха я, не трусиха». Горько зарыдала, впервые после встречи с волком: «Не трусиха я, я только испугалась». Кобыла, мирно шагавшая до этого, разморенная жарой, лениво отмахиваясь от мух хвостом, от внезапного крика словно проснулась и рванула как подстегнутая кнутом, а девочка свалилась на телегу, на сено. Кучер смеялся удивленно: «Да моя кобыла уже лет пять не бегала рысью. Ну, девка, с тобой в оба глядеть надо».

А девочка уже успокоилась, она снова смотрела в голубое небо на пролетающих птиц и думала о том, что рядом мама, и потихоньку уснула, убаюканная мерным шагом снова задремавшей кобылы.