Владимир Николаевич Конюхов
____________________________________________________________________________
ГАНГРЕНА
Ничто так не быстротечно, не сторожко в природе, как ранняя осень. Пугливой белкой скачет она меж зелени, оставляя пряди рыжей шубки. И первый жёлтый лист золотом полнит душу, вытесняя, казалось, навсегда прикипевшее...
1
Теперь Корней не спал ни ночью, ни днём. Тяжёлые предчувствия не давали покоя, и чем больше пытались обнадёжить врачи, тем больше одолевала тревога.
Единственная радость появилась, когда его перевели на освободившуюся койку возле окна и он не стал видеть соседей по палате. Ни к чему они были Корнею Семёновичу. Закинув руки за голову, подолгу не сводил глаз с широкого, с двойными стёклами окна. Оно выходило в больничный парк, пышущий осенним разноцветьем. Но Корней видел лишь крону невысокого каштана. Жёлто-пушистых листьев на дереве становилось всё меньше. Старик загадал: когда слетит последний листик, он умрёт. И Корней молил Бога, чтобы не было сильного ветра и не ударил мороз.
Ветер дул пока слабый, дни после дождей в начале октября установились погожие. Корней Семёнович бодрился, замечая пролетающую за окном паутину. На солнце она фиолетово блестела, и старик опасался, чтобы какая птица случайно не оборвала эту натянутую живую нить...
С того места, где жили сыновья Корнея, попасть в областной город - целое дело. Раньше, когда до райцентра ходили «ракеты», было проще, главное - на пристань попасть. Дальше по Дону куда угодно доберёшься.
Но пристань давно переоборудовали под бар, причал по дощечке растащили досужие станичники. Автобус, колесивший по району, стал делать не две, как обычно, а лишь одну ходку. Да и то не всегда заворачивал с трассы в отдалённые, как и хутор Корнея, селения.
Старший сын Семён жил с отцом, выстроив рядом со старой хатой добротный особняк. Младший, Борис, сдав дачникам свой каменный дом, ютился в деревянной халупе.
Борис смиренно переносил неудобства, а пуще всего упрёки жены. Ругала она Бориса и в это утро, когда он поднялся ни свет ни заря, чтобы идти к брату.
Бориса пробирала знобящая дрожь. Соображая, где бы похмелиться, привычно огрызался: - Не гунди, и так мутит.
Дачники ещё спали. На веранде Борис нашёл после вечернего застолья остатки жидкости в плоской бутылке, хлебнул из горлышка.
Одет он был в мятые вылинявшие брюки, лёгкую, навыпуск, шведку. Чтобы лишний раз не маячить перед женой, сдёрнул с гвоздика пиджак квартиранта.
- Нехай скажут спасибо за мою доброту, - с вызовом погрозил он пальцем.
По пьянке он важничал перед дачниками, намекая на свои права хозяина.
Второй год Борис нигде не работал. Жена нанималась на сезон в какое-то мудрёное АО, помогала скупать овощи у селян. Борису не нравилось её занятие. Городские «фирмачи» были нагловато-высокомерные, не стесняясь приударяли за женщинами. Супруга в ответ сама пилила мужа - дескать, шёл бы помогать брату; как-никак первый фермер на всю округу. Борис не без злорадства ухмылялся: «Погоди, Сёмка обанкротится, мигом с «Волги» на лисапед пересядет».
Борис вспомнил уже на улице: кажется, третьего дня, когда братья договаривались съездить проведать отца, Семён жаловался на двигатель... Может, и права жёнка? Чего переться в такую рань, если машина не на ходу?
Сырой утренний воздух слегка пах цвелью. На другой стороне улицы тлел оставленный с вечера костёр. Косматый клубок ещё низкого солнца разматывал свою нескончаемую красно-жёлтую пряжу.
Среди поредевшей листвы совсем близко виднелся став; за ним горбилась корявая грунтовая дорога. По ней-то и мчался юркий «уазик», прыгая на кочках.
Пока Борис в раздумье докуривал дешёвую папиросу, УАЗ уже тормозил. Семён, открыв дверцу, нетерпеливо пригласил брата.
- Такси к самому порогу подал! - Борис не без удовольствия плюхнулся на заднее сиденье, задел плоский «дипломат». - Со своей канцелярией и спишь в обнимку?
- Куда без неё? - буркнул Семён. - Заодно и бате книжицу почитать прихватил.
В зеркальце над лобовым стеклом отражались его короткие рыжеватые брови, серые утомлённые глаза.
- Да-а, незадача с батей, - сказал, лишь бы что сказать, Борис.
«Уазик», выскочив на шоссе, долго не мог обогнать петляющий грузовик.
- Сволочь, - погрозил водителю Семён. - С утра уже надрался.
Борис, уловив намёк, отодвинулся на самый краешек сиденья. Праведный какой! В выходной сам Бог велел... На всякий случай пошарил по карманам чужого пиджака. Нашёл пустой коробок спичек да огрызок карандаша. Сердито сопя, вытянулся на сиденье, положив под голову свёрнутый пиджак.
- Ты особо не располагайся, - заметил Семён и кивнул на незнакомого Борису водителя: - Добрый человек нас до переправы подвезёт, а там уж как получится.
- Получится, - зевнул Борис. - На пароме всякого транспорту полно, кроме бабы-яги с метлой.
Жалея о забытой кепке, закрылся рукавом пиджака. Почему-то подумалось, что ему давно не снились хорошие сны. Такие, как в детстве или в первые годы после женитьбы... Хорошее было время! Он так и жил бы с родителями, кабы не Сёмка со своей стройкой. А уж когда брательник отгрохал по хуторским меркам дворец, пришлось и Борису подыскивать новое пристанище. В те времена деньги что-то стоили... Прикинув, Борис не удержался от едкой усмешки. Получается, сейчас пузырёк водки стоит столько же, сколько тогда дом с хорошим участком... Усадьбу на краю селения он приобрёл ради форсу: мол, и я не лыком шит. Года два Борис приводил её в порядок, доставая дефицитные материалы, благо должность завхоза позволяла. На том и погорел...
Стало подташнивать. Борис, зная, чем это обернётся, беспокойно затронул Семёна.
- Найдётся тебе лекарство, - успокоил тот брата. Они уже подъезжали к переправе, огибая кирпичный забор консервного завода.
-Архитекторы, мать их так, - сразу повеселел Борис. - Не дотумкали рядом и винокурню спроектировать. Сразу бы тебе и закусь, и выпивка.
Семён с беспокойством оглядел длинный хвост машин. - Опять второй паром сломался. Загорать нам тут полдня.
Много машин было прямо с полей. Среди прицепов, доверху набитых капустой или заставленных ящиками с бурелыми помидорами, выделялись самосвалы, полные мелкого тёмного винограда. Издали он казался углем-семечкой, чуть припорошенной пылью. - Сбываются, Борька, твои пожелания, - хмыкнул Семён. - Пока виноград довезут - он и забродит.
На другой стороне Дона кудрявились ещё по-летнему пушистые вербы, влажно блестела песчаная полоска. - Тама бы и расположиться, - загорелся Борис.
На катере, перевозившем людей, он выпросил у тёток-торговок пару крупных перчин, длинную золотистую луковицу.
- Оно, пожалуй, кстати, - похвалил Семён, добавив к водке краюху хлеба и колечко румяной домашней колбасы.
Выпили по очереди из пластмассового складного стаканчика, прислушиваясь к перебранке в очереди на паром.
Попутный течению ветер сбивал волну, поднятую буксиром, раскачивал вдали пирамидальные тополя.
- Ишь, задул астраханец, - жевал пахучую колбасу Семён. - Сколько он беды в начале лета наделал! Знал бы, так не хлеб, а бахчу бы посеял.
- Выходит, погода тебе разор учинила?
-Система долбаная. Ей не хозяин, а вечный холоп нужен... Обрадовался я, что земля и тягло - моя собственность. Как ишачить - и вправду я хозяин, а как подходит время доход делить - я навроде сбоку припёку.
- С такими налогами попробуй развернуться, -участливо поддакнул Борис.
- На каждом углу стрекочут: мол, свобода выбора. У меня эта свобода плешь проела: хочешь, гнои пшеницу, а не хочешь - можешь весь урожай сбыть перекупщику. На будущий год зерно может и не понадобиться. Государству, я смотрю, хлеб не больно и нужен. Правда, прошлый месяц я скрепя сердце клин озимых посеял. Стыдно землю пустой оставлять... Эх-х, мучил бы стыд кого другого. - Посуду не задерживай, - поторопил Борис.
Семён, очнувшись от тяжёлых мыслей, непонимающе посмотрел и вдруг так сдавил стаканчик, что тот хрустнул.
-Тебе бы только одно. Развелось вас... Борис невозмутимо допил из бутылки.
- Зачем добро переводить?
- Сами виноваты, - бережно собрал остатки хлеба Семён. - Купились на речи льстивые и посулы заманчивые. - Во-во, купились. Мы ж доверчивые.
- Страшно, что приходится их же сволочными методами и действовать, - со значением взялся за «дипломат» Семён. - Вынужден и я грех на душу брать. Бумаги, что в портфеле, отдам одному прохиндею, он через них и прижмёт того, кто мне все планы путает.
- Ну и пусть, тебе какая печаль?
Семён неуклюже, будто гирю, держал «дипломат».
- А вдруг мой конкурент к тому прохиндею раньше меня сунулся?
- Не сунулся. Совесть-то у него, ха-ха, должна быть.
- Совесть? - оборвал неуместный смешок брата Семён. - Тот конкурент - такой же бедолага, как и я. Вот и соображай...
Между порывами ветра низкорослые прибрежные ветлы уже не хлестали, а, словно большие рыбьи плавники, слабо шевелили густыми переплетёнными ветвями, опущенными в воду.
- Чего ж ты хочешь? - недовольно отозвался Борис. - Ступай к нему и поплачься. Он тебя враз поблагодарит.
- Брось подначивать. Я тоже хорош. Нашёл, с кем советоваться.
- Что значит - с кем? - обиделся Борис. - Не черта тогда сопли распускать. - Пнул ногой «дипломат». - Катись, кулак новоявленный.
Семёна отвлёк шум на переправе. -Хватитязыком молоть, паром причаливает. Пока он, договариваясь, переходил от одной машины к другой, Борис демонстративно стоял в стороне.
- Долго тебя ждать? - сердито окликнул брата Семён от грузовика, крытого потрёпанным брезентом.
Братья расположились на мешках с картошкой, отвернувшись друг от друга. Но когда машина тронулась, одновременно обернулись на Дон, беспокойно бьющийся в своём обмелевшем за лето песчаном ложе.
Корней, плохо спавший ночью, вздремнул, пропустив обед. Немолодая, почти его сверстница, медсестра не стала будить тяжелобольного.
Все, кроме него, в палате были ходячие и, наверное, грелись во дворе на последнем солнышке. Ходить без посторонней помощи Корней уже давно не мог. В лучшем случае усаживался на кровати, пристроив ногу на табурет.
Более всего донимала глухая тоска... Ишь, доктора чего затевают: либо ты покойник, либо живёшь, но с одной ногой. Коновалы хреновы. За то, что будешь на деревяшке скакать, ещё и благодарить их должен?.. Нет уж, будь что будет, а резать он себя не даст.
Корней успел схватить взглядом сорвавшийся лист, отметив, что это уже не первый в этот яркий, но ветреный день. Он посмотрел на солнце и, зажмурившись, почувствовал выступившую на реснице слезинку.
«Господи, а ведь помирать совсем не страшно», -мелькнула вдруг ясная и даже обнадёживающая мысль. Ему ли страшиться смерти? Она могла прийти за ним ещё в войну, когда прямо в их дворе разорвался снаряд и тринадцатилетнего Корнея так контузило, что целый год не мог очухаться; могла забрать в голодном сорок седьмом, как забрала младшую сестрёнку. Пожалела Корнея косая и лет двадцать назад, когда он, уже порядком битый жизнью, опрометчиво погнал гружёный ЗИЛ через замёрзший Дон и чудом вылез из полыньи, сорвав все ногти на пальцах.
- Так чего мне тебя бояться? - с вызовом вопрошал Корней. - Пусть трясутся те, что нахапали. А всё моё богатство... ну, разве что болячки.
- Этого разве мало? - пробасил вдруг над ухом Семён.
Увидев сыновей, Корней Семёнович разволновался. Пока те рассаживались, незаметно вытер повлажневшие глаза.
- Мы ненадолго, - виновато сообщил Семён. - Туда-сюда, и темнеть начнёт. Я ведь обломался.
-Понятно, - кивнул Корней, не скрывая досады. Будь ребята на машине, забрали бы с собой. Небось в районной больнице лекари не хуже.
Он исподволь рассматривал сыновей, поровну унаследовавших родительские черты. Борис - смугл и худощав, как и он сам, широкий в кости Семён - повторил обличьем покойную жену.
Корней задержал взгляд на старшем сыне. Видать, не всё ладно у Сёмки, глаза так и шныряют. С Борькой всё нормально. Ему бы только стопочку для успокоения нервов - и все дела.
Семён перечислял знакомых, славших отцу привет, загибая жёсткие, в ссадинах, пальцы. Корней невольно посмотрел на свои руки. Сколько лет уж не крутит баранку, а ладони до сих пор словно деревянные. Жаль, и Семён перестал шоферить. В машинах он толк знает.
- Газеты сюда хоть носят? - подал голос Борис. -Или вы - как те полярники на льдине?
- Найдётся что почитать, - спохватился Семён и щёлкнул блестящим замочком «дипломата».
Корней заметил, как напрягся сын, когда раскрыл свой заграничный чемоданчик.
- Вот она, книжица, - покосился на отца Семён. -Бери, всё не так скучно будет.
Корней не глядя отложил книжку на подоконник.
- Не в избу-читальню пожаловали. Чего дома случилось, ответствуйте.
- Полный ажур. И с Нами, и с внуками твоими.
- Ажу-у-ур? А в саквояже чего хоронишь?.. Ну-к по-кажь.
- Что ты, батя, - мелькнул испуг на лице Семёна. -То деловые бумаги. Семьи нашей совсем не касаемо.
Борис разулыбался от уха до уха.
- Не приставай, батя, Сёмку ещё Кондрат хватит. А в сумке не что-нибудь, а компромат.
-Какой такой копра... комра... - не мог выговорить Корней.
-Дурак, - зло зыркнул на брата Семён. - Бате оно нужно?
Но Борис, посмеиваясь, пересказал отцу, что узнал от брата.
-Дурак, - повторил Семён. - Всё пропил, кроме языка своего поганого. Знать тебя больше не хочу.
Корней отвернулся к окну. На ближней ветке слабо дрожал на ветру последний лист.
- Вот и конец, - со вздохом обронил старик. Семён услышал, склонился над ним.
- Плохо тебе, батя?
Корней, застонав, отслонил сына. -Сукины вы дети. Зачем так унижаете и себя, и весь наш род? Раскройте зенки пошире. Неужто не понимаете, какая напасть на всех накатила? А вы такое выкомариваете...
- Батя! - подался к нему Семён.
- Цыть! - поморщился отец.
Острая боль пронзила всё тело, но не смогла заглушить другую боль, что точила в эту минуту.
-Ой, ребята. Лиха настоящего вы ещё не познали. И то правда: кусок не последний доедаете, и кров есть, и на здоровье пока не жалуетесь. А что не слаживается у вас как надо, то лучше моего знаете, отчего и почему. Но мерзости допускать не смейте! Последнее это дело...
-Жизнь какая? - смутился Семён. - Будешь святым - по миру пойдёшь. Не я сам, так меня разорят... Думаешь, я не переживаю? Спроси хоть у Борьки. Мы даже повздорили с ним.
- Верно, - подтвердил Борис, не ожидавший такого оборота. - Ты, батя, успокойся. Время такое. Сплошная безнадёга. Как говорится, - каждый «сам сабе».
Корней тяжело задышал, с неприязнью сверля взглядом Бориса.
- «Сам сабе», значится? В лихую годину, когда надо держаться друг за дружку?.. А ну посмотрите сюда. - Старик неожиданно откинул одеяло, и братья увидели опухшую перебинтованную до колена ногу. Пахнуло гноем и йодом. - Чего носы воротите? Гангрена у меня. От пустяковой ранки прикинулась нога гнить. Видать, не тот табак курил... Гангрена, хлопчики. Вот и страна наша навроде меня мается. Отче-крыжь у нея ногу - хана России. Ну, она-то с Божьей помощью оклемается, а от вас, видать, Господь отвернулся.
Сыновья оторопело молчали. Борис, сглотнув, выдавил, отводя глаза:
- Ладно, прячь свою наглядную агитацию. Корней Семёнович набросил на себя одеяло, вытер на лбу испарину. - Сей же час марш в церковь!
- Куда-а? - удивлённо протянул Борис.
- В церковь, грехи замаливать. Оба. Иначе... - Гримаса боли исказила лицо. - Кликните там медичку. Рука у неё лёгкая, иглой хорошо ширяет.
- Выздоравливай, батя, - попрощался с порога Семён.
-Среди недели в любом случае меня отсюда заберите. В любо-о-м, - со значением повторил старик и всхлипнул, едва за сыновьями закрылась дверь.
Была уже глубокая ночь, когда братья высадились с попутки на пустынном шоссе. Немного подождав возле указателя на их хутор, пошли пешком.
Ветер утихомирился в сумерки, когда выпихнул солнце за край земли. И с высоты, со звёздного неба, опустился на землю колючий осенний холод. Стылое небо было настолько прозрачным, что казалось: за густым слоем звёзд виделись ещё какие-то немыслимо далёкие миры... Потом из-за холма выскочил проворный лунный серпик, похожий на согнутого худого старца в длинном восточном халате.
Шаги братьев были такими гулкими на утоптанной степной дороге, что они старались ступать тише.
В городе они расстались на полчаса. Борис в какой-то забегаловке пропустил стаканчик дрянного винца. Семён, тоже куда-то отлучившись, вернулся без «дипломата».
Когда завиднелись огоньки крайней улицы, приостановились.
- В церковь так и не зашли, - сказал с укором Борис. - Ни к чему, - возразил Семён, - каяться мне не в чем.
-А мне есть. Я, может, сны стал бы хорошие видеть. Такие... такие, как эта вот ночь.
- Мне зато будет не до снов. - Почему?
- Опоздал я к прохиндею. Шустрей меня оказались.
- Как же так? - опешил Борис. -Сам виноват. С моей расторопностью...
- Где ж тогда «дипломат»?
- Повернуть по-всякому может. Пусть хранятся бумаги у прохиндея - глядишь, сгодятся.
- Оно, конечно, так - растерянно пробормотал Борис, - да только... - И первым зашагал дальше, снова ощутив противный хмельной озноб.
...Корней Семёнович, прикорнув с вечера, потом не спал всю ночь. Старик корил себя за то, что неласково обошёлся с сыновьями. Кому он ещё нужен, кроме своих ребят? А что такими получились, то, знать, на роду им так написано. Всевышним всё загодя расписано: и Корнею, и детям его, и всякому сущему на белом свете.
- Простите меня, хлопчики, - беззвучно шептал старик, - что не приучил вас к вере и терпению.
Ближе к утру стало совсем невмоготу. Но он не позвал дежурную, боясь потревожить соседей.
Лунный серпик скользил между ветвями каштана, подбираясь к единственно уцелевшему листику... Корней, затаив дыхание, не сводил глаз.
Пробудившийся раньше солнца ветер чуть тронул тонкую веточку. И, будто срезанный лунным серпиком, отвесно упал тяжёлый от ночной сырости лист.
- Всё! - гулко ударило в голове.
Окно сразу отдалилось, стало не больше конверта, будто приклеился к небосводу нечитаный солдатский треугольник.
Смежив веки, Корней увидел, как через побуревшую степь гонят табун из ночного. И он крепко стоит на своих двоих, зачарованно глядя на восток. Там, на низком небесном насесте, задиристо вскинул малиновый гребень солнце-петух, готовый уже пробудить спящую матушку Россию... | 