(в честь 100-летнего юбилея М.А. Шолохова)
В один из летних вечеров, когда духота знойного дня особенно ощутимо меняется приятною свежестью наступающей ночи, я шел по берегу реки вдоль опустевшего пляжа. Раскаленный за день песок все еще источал тепло, а с почерневшей воды веяло прохладою, и от этого узкая прибрежная полоса казалась границей меж двух миров. Впечатление это усиливалось и тем, что на одном берегу, где-то близко в зарослях старых ракит, слышалось временами щелканье соловья, а на другом - жутко и надрывно ухал филин.
Я люблю тишину летних ночей, но в этот раз она почему-то настораживала и даже пугала меня, словно над тускло белевшим песком темнели не кусты, а какие-то живые существа, которые при беглом взгляде на них начинали угрожающе шевелиться и трогаться с места. Вдруг один куст сильно дрогнул, и, словно оторвавшись от него, показалась фигура человека. Человека, который не стоял и даже не шел, а бежал, что есть мочи, в мою сторону. Очевидно, он не заметил меня и пронесся бы мимо, если бы я не окликнул его:
- Эй, друг! Что случилось и куда вы мчитесь во весь опор? Он резко остановился и, часто и шумно дыша, хрипло спросил:
- Кто со мной говорит, человек или дух?
- Человек, а почему вы спрашиваете об этом?
Вместо ответа он подошел ко мне вплотную, взял за руку, потрогал дрожавшими пальцами мою щеку и, наконец, облегченно вздохнул и произнес:
- Ф-фу-у! Вы и представить не можете, как я рад, что вижу здесь настоящего живого человека. - Потом крепко потер ладонью свой лоб и полушепотом бормотнул: - Так и свихнуться можно, черт побери!
- Успокойтесь, здесь ничто и никто не грозит вам.
- Тогда скажите, ради бога, где мы с вами находимся?
- На берегу Дона, рядом с городским пляжем.
- Дона, говорите? А почему вода в реке такая черная?
- Она в безлунные ночи всегда такая.
- Да, это верно. Нет ли у вас чего-нибудь закурить?
- Вот, пожалуйста.
Я дал ему сигарету и при свете горящей спички впервые хорошо разглядел его лицо. Оно было овальным и слегка одутловатым, как после долгого сна, но с приятными чертами и полурадостным, полутревожным выражением больших серых глаз. Лет сорока пяти, среднего роста крепыш в джинсовых шортах и босоножках, волосы рыжеватые и острижены «под бокс».
После двух-трех глубоких затяжек он огляделся вокруг, словно все еще не верил увиденному, и с сожалением сказал:
- Присесть к сожалению, негде, а то бы я вам такое рассказал, что вовек не забудется. Если, конечно, вы не спешите никуда и хотите послушать.
- И не спешу, и послушать хочу, а посидеть мы можем вон там, на огромной колоде, к которой лодки привязывают. Это почти рядом с пляжем.
Спустя несколько минут мы сидели на колоде, курили, и я услышал рассказ, которым не могу не поделиться с читателем.
* * *
Сотрудник одной из городских газет Никанор Иванович Треш-кин (так звали моего нового знакомого) решил воспользоваться отсутствием жены, уехавшей в гости к сестре на хутор, и провести выходной день на пляже. В одиннадцать часов он был уже там, славно выкупался и хотел было лечь позагорать рядом с одной привлекательной дамою в розовом купальнике и синих очках, но ему помешали. Белобрысый, только что вылезший из воды верзила подошел и с угрозою сказал:
- Ты, друг, ошибся адресом, и если сунешься сюда еще раз, то я поставлю на твою фотку такой штамп, что сам себя не узнаешь!
Трешкин с досадою отошел от них подальше, лег на песок так, что голова его очутилась в тени небольшого кустика, а туловище блаженствовало под лучами солнца. Но досадовал он недолго, рассудив про себя, что лучше сначала хорошенько отдохнуть, набраться сил, и затем уж пристроиться поближе к какой-нибудь незанятой соблазнительной особе. Лежа с закрытыми глазами, он уже видел картины одну прекраснее и сладостнее другой, но вдруг все картины разом исчезли, и Никанор Иванович увидел себя в угрюмой незнакомой местности. Ни одного зеленого деревца, ни одной травинки, ни одного живого звука вокруг, только мертвая тишина, серый песок, темные и голые скалы да меж ними черная, как тушь, река с мрачными крутыми берегами.
Он кинулся было бежать прочь, но услыхал невдалеке чьи-то голоса и поспешил туда, то и дело спотыкаясь о камни и лавируя между невысокими скалами. Вот скалы кончились, и перед ним открылась ровная долина с огромною, как на митинге, толпою народа. Трешкин подошел к ней и застыл от ужаса. Это были не люди, а всего лишь человекоподобные тени, которые двигались, говорили, даже имели изображение лиц, хотя и не очень отчетливое, но были явно бесплотными. Понял это он тогда, когда притронулся пальцами к ближайшей к нему фигуре и сказал:
- Здравствуйте, и скажите, пожалуйста, что это за сходка и где мы с вами находимся в текущий момент?
Притронулся и тут же отскочил прочь, так как рука его ощутила пустоту, хотя глаза и видели протянутую к нему руку, вернее, рукав собеседника, облаченного в серый костюм-тройку, с орденскими планками на груди.
- Не бойтесь, - усмехнулся тот. - Никто здесь вам не сделает зла. А находимся мы с вами на берегу Леты, реки забвения. Ужель вы не слыхали о ней? Что касается сходки, то это наш Вечный Совет, решающий судьбу каждого, кто попадает на берега Леты.
- Странно! О какой судьбе человека может идти речь, если он уже здесь, в ином мире, так сказать? Ведь тут, если не ошибаюсь, нет ни одной живой души, - сказал Трешкин.
- Ошибаетесь, любезный! Здесь все души живые, а Вечный Совет решает не судьбу самого человека, а судьбу памяти о нем. Это во-первых, а во-вторых, здесь бывают и живые люди, которых порою приглашает сюда Совет, чтобы вынести совместное решение о судьбе того или иного субъекта. Сегодня, например, Совет занимается делами литераторов, завтра будет разбирать и оценивать таланты артистов, послезавтра - ученых, и так далее, согласно утвержденному графику.
- А потом что, этих людей отпускают живыми, или?..
- Разумеется, отпускают, если так решит Совет.
- И сейчас они присутствуют здесь?
- Да, кажется, несколько человек присутствует. Да вы подойдите ближе к центру, где находится президиум Вечного Совета, и, может быть, сами увидите их. Может статься, что они вам еще и знакомы.
- Но как отличить их от остальных присутствующих? Ведь я и вас поначалу принял за живого человека, хотя вы только его дух. Вот если бы бабенка хоть одна попалась мне на глаза, то я сразу, одним нюхом, отличил бы ее от всех духов. Бывают женские особи здесь?
- Очень редко.
- Эх, жаль! Ну, друг, спасибо за информацию! - Трешкин хлопнул собеседника по плечу, отчего звук получился, как от удара палкой по пыльному платью, и стал пробираться к центру сборища. Сделать это было нетрудно, так как ни одного живого человека не попалось ему на пути, а духов он отталкивал легко, как вывешенные сушиться тряпки. Через минуту он был у цели.
На ровной, слегка возвышенной гранитной площадке стоял ряд высоких мраморных кубов, и на них восседали фигуры, внимательно слушавшие речь стоявшего на трибуне оратора. Голос его показался Трешкину знакомым и, вглядевшись в черты его лица, он узнал члена Союза писателей Треплова. «Вот чудо-то!
- подумал Никанор Иванович. - Ведь я всего три дня назад видел этого пройдоху на телеэкране, когда он Сталина бранил. О, да он, похоже, и тут говорит о том же! Надо послушать, потому что выступать он умеет хорошо, хотя и не написал ни одной путной книги».
- Что я хочу этим сказать, уважаемое высокое собрание?!
- кричал с трибуны Треплов. - А то, что советская литература, особенно в годы правления Сталина, не дала и не могла ничего дать великой русской культуре, ибо над нею довлел меч жестокого палача...
- Брехня! - раздался чей-то негодующий голос. - За годы социализма было создано около тысячи классических произведений, а за 15 лет буржуйского режима - ни одного. Один шолоховский «Тихий Дон» чего стоит! Им и теперь зачитывается весь мир.
- Брехня?! - тонко завизжал Треплов. - Какая же это брехня, если вы сами не знаете истинного автора «Тихого Дона»?! Ведь его написал не Шолохов, а офицер славного Войска Донского Федор Крюков. Именно поэтому я считаю, что память о Шолохове должна кануть в Лету, вместе с ним, разумеется, и его недостойными всенародной славы остальными книжонками, а вечную славу предлагаю воздать великому таланту Крюкова.
- Врет как скотина! - снова раздалось в толпе.
- Зачем спорить, когда можно легко установить истину без эмоций? - сказал председатель Совета. - Ведь оба автора «Тихого Дона», настоящий и предполагаемый, налицо, а один даже сидит в нашем президиуме.
Трешкин глянул на президиум внимательнее и обомлел, увидав сидящего там и чуть заметно улыбающегося Шолохова. Но еще более изумился он, когда по зову председателя к президиуму подошел усатый казачий офицер в кавалерийской шинели, щелкнул каблуками и представился:
- Есаул Крюков к вашим услугам, господа!
- Есаул Крюков, можете ли вы поклясться честью казачьего офицера, что в ответ на мой вопрос скажете Вечному Совету чистую правду?
- Клянусь честью, господин председатель!
- Вы знаете, кто написал роман «Тихий Дон»?
- Понятия не имею ни о романе, ни о его авторе.
- А между тем, кое-кто считает вас автором знаменитого романа.
- Кто считает?
- Многие. Например, писатель Треплов, которого видите вы на нашей трибуне.
- Это заблуждение, господин председатель. Да, я писал прозу о жизни и борьбе казачества и, смею думать, оставил по себе неплохую память в душах казаков, но романов я не писал.
- Благодарю за честный ответ, есаул! Можете быть свободны.
- Честь имею! - козырнул офицер и исчез в толпе.
- Писатель Треплов, что вы теперь скажете об авторе книги?
- Я протестую! Это был не Крюков, а кто-то другой, подкупленный Шолоховым. Крюков не мог отказаться от авторства, ибо он...
- Довольно! - прервал его председатель. - Послушаем, что скажет
I
Вечный Совет о Шолохове и, конечно же, о Треплове. Лично я считаю, что оба они должны пройти испытание - перейти на другой берег Леты и вернуться обратно, то есть использовать волшебное свойство нашей великой реки. Тот, кто достоин славы и вечной памяти, перейдет реку, даже не замочив ноги, а недостойного она утянет в свою глубину. Правильно я говорю?
- Правильно! - грянул над рекою гром тысяч голосов.
- Кто первый пойдет?
- Я, - поднялся со своего куба Шолохов. - Большевики, ради справедливости, не боялись и не боятся никаких испытаний, а я - писатель-большевик!
Сказав это, он твердым неторопливым шагом спустился к реке и, словно по асфальту, перешел по жутко черневшей воде на противоположный берег, поднялся там на вершину одной из скал и долго смотрел оттуда на окрестный пейзаж, словно сравнивая его с видом берегов родимого Дона.
- Что значит - гений! - громко и восхищенно произнес кто-то.
- Даже к подошвам туфель его Лета не прикоснулась. Не идет, а будто парит над рекой. Недаром его книги до сих пор читаются всем миром и будут читаться еще тысячи лет. Ура Михаилу Александровичу!
Возглас этот подхватило - все собрание, и гром приветствий великому писателю до тех пор гремел над рекой, пока он не вернулся с того берега и не занял свое место в президиуме Совета
Но вот стало тихо, и взоры присутствующих обратились ко все еще стоявшему на трибуне Треплову.
- Прошу, Виктор Ильич! - полупредложил, полуприказал ему председатель собрания, указывая на черневшую Лету.
В глазах Треплова плеснулся ужас, а узкое горбоносое лицо его стало еще уже и длиннее. Язык, только что бодро кричавший на весь берег, стал вдруг заикаться и заплетаться:
- Н-не пойду... Н-не хочу... В конце концов, я писатель и имею право свободного выбора - идти или не идти в Лету.
- Вот и выбирайте одно из двух: сбросить вас в реку Забвения или войдете в нее сами. Должны же мы знать, чего вы достойны как писатель - бессмертной памяти или забвенья. Выбирайте скорее!
- Не хочу и выбирать! Я вам не просто писатель и не глупый большевик, который идет за идею в огонь и воду, а разумный человек, член партии «Единая Россия», и как представитель партии власти требую уважения к себе, иначе ваши действия будут рассматриваться как террористические, и надлежащие меры примет сам президент.
- Да у него крыша со страху поехала! - громко рассмеялся кто-то.
А председатель строго предупредил:
- Последний раз говорю: не пойдете - сбросим вас в Лету силой! Ну?
Вместо ответа Треплов спрыгнул с трибуны и бросился бежать, но его тут же поймали и швырнули в реку. Трешкин, затаив дыхание, ждал, что Треплов вот-вот вынырнет и выплывет на берег, но не дождался. Треплов канул в Лету, как брошенный в омут камень-голыш.
- Послушайте! - не выдержав, громко и возмущенно заговорил Никанор Иванович. - Это же форменный террор, преступление - утопили человека ни за что ни про что. Когда-то и я верил Александру Солженицыну, что Шолохов украл «Тихий Дон», так что, и меня теперь в Лете топить нужно?
- Ты что, друг, с неба свалился? - удивился председатель. -Ведь Лета для того л существует, чтоб все бездари и подлецы канули в нее.
- Но ведь так можно сбросить в нее кого угодно, а потом сказать, что он бездарь или подлец и так ему и надо. Извините, я этого так не оставлю, напишу статью в «Вечерний Ростов» и сделаю запрос в Государственную Думу о правомерности ваших действий.
Предать водам Леты можно любого, это верно, но ни один талант, не говоря уж о гениях, не утонет в ней, так как память о них в народе бессмертна. А проверять, кто чего достоин, мы просто обязаны. Будь ваш Треплов хоть чуточку талантлив, он не утонул бы в Лете, а просто погрузился бы в нее по колено, по пояс, даже по плечи, но непременно уцелел бы и выбрался на берег.
- По-вашему, вся эта толпа состоит из одних гениев и талантов, поскольку они на берегу, а не на дне Леты? Правильно я вас понял?
- Правильно, - ответил председатель. - Но гениев здесь, к сожалению, не много. Я имею в виду гениев литературы, конечно, а не вообще. Они не только не тонут в Лете, но даже не чувствуют на ногах влаги ее.
- А просто таланты как? - спросил Трешкин.
- Очень просто, чем выше уровень таланта человека, тем ниже уровень касающейся его воды. Я уже пояснил это, говоря о Треплове, но ясно одно: Лета бессильна втянуть в себя талантливого человека. Так что если вы не графоман, как Треплов, то...
- Я - известнейший журналист Дона! - прервал председателя Совета Трешкин.
- Прекрасно! Остается только уточнить уровень вашего таланта, погрузив вас в реку, но, если хотите, войдите в нее сами.
- Не хочу я пачкаться в этой черной, как чернила, воде. Ведь я - журналист, представитель четвертой власти России, без которой сам президент стал бы не авторитетнее дворника. Не хочу! Свой талант я знаю и без вод Леты.
- Вы знаете, а мы не знаем. К тому же вы прибыли сюда с берегов Дона, богатого литературными талантами, и просто обязаны подтвердить свою принадлежность к этому прославленному региону.
- Обязан или не обязан, позвольте решать мне. А не верите, запросите нашу областную администрацию и редакцию «Вечернего Ростова». Однажды сам губернатор похвалил меня и сказал: «Если бы все журналисты были так талантливы и так поддерживали меня, как Никанор Иванович Трешкин, то наша область стала бы гордостью России». К тому же я - родственник протопопа, и принципиально не хочу подчиняться власти призраков и бесплотных тварей. А главное, я твердо решил вернуться с Леты на Дон, поэтому прошу понять, что обитаем мы с вами на разных берегах, и плевать я хотел на вас и ваши порядки. Прочь с дороги, господа духи, пока я не перемешал ваши мощи с грязью! - сказав это, Трешкин топнул ногою и принял столь грозный вид, каким не раз отпугивал даже свою сварливую жену, когда она намеревалась ударить его скалкой по темени.
Возможно, он возымел бы действие и на духов, если бы в эту минуту совсем близко не прогремел чей-то знакомый бас:
- Это мы - бесплотные твари?! Ребята, хватай его за руки, за ноги и еще за одно место, и сбросим этого подлеца в Лету, чтоб к чужим бабам на пляже не приставал.
И тут Трешкин увидал, что кричит и грозит ему тот самый верзила, что его на пляже от пышной дамы отогнал. Мало того, он вел за собою еще группу таких же силачей, при виде которых Трешкин не выдержал и пустился во весь дух наутек от Леты и грозно гудевшей на ее берегу толпы.
- Сколь живу, никогда во сне не бегал, а тут - на тебе! - с ноткою смущения и тревоги сказал Никанор Иванович, завершая свой рассказ. - Может, оттого что перегрелся под солнцем и чересчур крепко спал? Даже самому в удивление!
- Зато и сон удивительно интересный видели вы, хотя о важнейшем аспекте его почему-то помалкиваете.
- О каком аспекте? - не понял он.
- Об авторстве «Тихого Дона». Я до сих пор не слышал вашего мнения о нем. Неужто и вы верите сплетням о плагиате?
- Верил когда-то, что греха таить, сбили меня с толку шкловские, Солженицыны и другие завистники, подобные им.
- А теперь?
- Конечно, не верю! И знаете, чего больше всего я трусил во сне? В глаза посмотреть Михаилу Александровичу! Боялся, что и во мне увидит он клеветника и потребует сбросить меня в Лету. Конечно, это всего лишь сон, глупость вроде, но иногда, согласитесь, и сны наставляют на ум не хуже яви.
Я согласился и добавил, что журналисту особенно не к лицу впадать в заблуждение, потому что его ложь принимается обществом за истину и пагубно влияет на людей, а затем спросил, печатал ли он когда-нибудь негативные материалы о Шолохове.
- Нет, конечно! Я не подлец, чтобы бездоказательно обвинять человека, да еще печатно. Так, языком трепал иногда, это было, - грустно признался он и вновь попросил у меня сигарету.
Потом мы долго сидели молча, прислушивались к всплескам рыб на середине реки и другим не совсем понятным ночным звукам и думали о берегах Леты, о загадочном мире далекого прошлого и еще более загадочном будущем. О настоящем думать почему-то не хотелось. Его не украсишь никаким, даже самым
ярким воображением, так как оно всегда такое, какое есть, и к лучшему изменить его можно не силою мистической фантазии, а силою человеческого разума и упорного труда.
Посидев еще несколько минут у реки, мы поднялись с колоды и двинулись к россыпи ярких огней ночного города.
2005 г. | 