Когда инженер-конструктор Борис Хиншин женился на учительнице Татьяне Колосовой, то все их знакомые и друзья решили, что это - настоящая пара. Во-первых, у обоих высшее образование и отличные профессии, во-вторых, очень красивы, хотя и совершенно противоположной красотой: Борис черноглазый, рослый и кудрявый шатен, с лица которого хоть образ царя Давида лепи, так черты его правильны и изящны, красота Татьяны чисто русская - сероглазая, белолицая, невысокая, и чертовски привлекательная фигурка, с русой пушистой косою и радующей мужское око пышной, как у доярки, грудью. За полгода работы в школе она чуть не свела с ума молодого учителя географии, который не вынес ее брака с инженером, запил, но вскоре одумался и перешел работать в другую школу, в самом географически отдаленном районе города.
Счастью и любви молодых способствовали и другие, весьма благоприятные обстоятельства. После свадьбы они получили прекрасную двухкомнатную квартиру с телефоном и другими удобствами. Вскоре их посетила еще одна радость - Хиншина, несмотря на его молодость (Борису было всего двадцать семь лет), назначили заместителем главного инженера завода, отчего намного вырос его оклад.
Но недаром, видно, говорят, что и на счастье бывает ненастье. Не прошло и года после свадьбы, как Татьяна стала замечать в глазах мужа то, чего раньше никогда не было - раздражение и тревогу. Однажды, в субботу, он долго говорил с кем-то по телефону, вернее, слушал, что говорили ему, а положив трубку, стал торопливо одеваться.
- Куда ты, Боря? - спросила жена.
- Так, пустяки... С завода, из конструкторского отдела, звонили и попросили приехать.
- Но ведь сегодня суббота, выходной день!
- Нельзя не ехать, Танюша. Во-первых, отдел находится под моим шефством, а во-вторых, для творчества выходных не бывает. Наш коллектив трудится сейчас над одним важным изобретением, и, чтобы скорее создать проект, я попросил нескольких инженеров прихватывать нерабочее время, а иногда работать и в выходные дни. Ребята они славные, но что-то не ладится у них с одной штукой, вот и позвонили мне. Боюсь, как бы не напороли чего... Да ты не тревожься, вечером буду дома, как штык! - с этими словами Борис поцеловал жену и уехал.
Татьяна, гордившаяся должностью и способностями супруга, ни на минуту не усомнилась в правдивости его слов и необходимости поездки. Вслух она никогда не хвалила его, но в душе не раз благодарила судьбу, давшую ей такого умного и красивого мужа.
В следующую субботу повторилось все снова. Затем он стал уходить из дома по средам, после ужина, и лишь около полуночи возвращался домой, выходя из чьей-то машины у самого подъезда.
- Сколько будет это продолжаться? - с неудовольствием спросила, наконец, она.
- Пока не закончим проект.
- А когда закончите?
- Не знаю. Уж не ревнуешь ли ты, моя милая? - пошутил он, произнеся последние два слова по-французски.
- Еще чего! Просто надоели эти звонки и твоя сверхделовая активность, - сказала она, краснея под внимательным взглядом мужа.
Именно ревность, проснувшаяся в ней, толкала Татьяну к протесту, и не только к словесному. Дождавшись однажды очередного телефонного звонка и торопливого ухода Бориса, она быстро оделась, но не в шубку, шапку и теплые сапожки, а в специально купленные для этого серые валенки, старое пальто и платок из козьего пуха. Укутав лицо до самых глаз, Татьяна выскочила вслед за мужем на улицу, а чтобы он, случайно оглянувшись, не узнал ее, сгорбилась и изменила походку, ступая носками внутрь, по-старушечьи. Теплому одеянию ее способствовала и погода -мороз был очень сильный, да еще и с ветерком.
На троллейбусной остановке, покрякивая и притопывая, стояли около десятка человек. Борис поднял воротник меховой куртки и то и дело поглядывал на часы. Несколько раз его взгляд равнодушно скользил по сгорбленной фигурке косолапой женщины в сером пальтишке, и Татьяна радостно подумала: «Не узнал!». Подошел троллейбус, идущий в противоположную от завода сторону, и Борис вошел в него через среднюю дверь, а Татьяна - через заднюю. «А интересная все-таки работа у сыщиков», - подумала она, не сводя глаз с высокой фигуры мужа и испытывая азарт и удовлетворение в незнакомой ей доселе игре.
Борис сошел с троллейбуса на предпоследней остановке, в старейшем квартале города, застроенном двухэтажными домами. Вот он подошел к подъезду второго от перекрестка дома и оглянулся: никого, кроме косолапой бабенки, укутанной в платок, близко не было.
«Так вот куда он ездит вместо завода! Теперь надо глядеть в оба и не дать ему сорваться с крючка, а потом уж сполна рассчитаться за измену. Интересно, на каком этаже его шлюха живет? Если он будет звонить в какую-то квартиру на первом, то надо идти на второй, если поднимется на второй, притаиться на первом».
Борис, не обращая внимания на обметавшую у входа снег со своих валенок бабенку, стал стучать, а не звонить, в правую крайнюю дверь на первом этаже. Бабенка, кряхтя, заковыляла наверх и замерла там на неосвещенной лестничной площадке.
Стук! Стук-стук-стук! Стук! Стук-стук-стук! Стук!
«Словно морзянку выбивает», - подумала Татьяна и услыхала, как дверь внизу открылась и мужской голос спросил:
- Один?
- Один, - ответил Борис.
- Заходи! - и дверь захлопнулась.
Татьяна спустилась на первый этаж, и тут ей страшно захотелось постучать в дверь, за которой был сейчас муж, и уличить его во лжи и измене, но передумала, а вдруг здесь не притон разврата, а квартира какого-то инженера, где они собираются и работают над проектом? Тогда почему Борис упорно твердит, что он ездит на завод? И все-таки тут притон, другому быть нечему!
Выходя во двор, она встретила у дверей подъезда женщину и двух мужчин и при ярком свете лампочки узнала одного из них, врача Менкевича. Наклонившись, будто подвязывала чулок, Татьяна увидела, что они подошли к той же двери на первом этаже и так же, как Борис, постучали в нее. «Притон!» - окончательно решила Татьяна, не способная думать в эту минуту ни о чем другом, кроме отмщения неверному мужу, и отправилась домой.
«Если от него будет хоть чуть пахнуть водкой, - думала она, лежа в постели, - то значит, там притон, и в следующий раз я накрою его на месте и узнаю, кто его любовница».
Борис приехал в половине двенадцатого. Она притворилась спящей, но не отвернулась от него к стене, чтобы уточнить вопрос о выпивке, и не ошиблась: изо рта мужа при каждом выдохе вылетал тонкий, еле уловимый запах спиртного. «Значит, выпил совсем немного, в честь свидания с той...»
- Как это вас в ночное время впускают и выпускают с завода, ведь он оборонного значения? - слегка дрожа голосом, спросила она за завтраком.
- Как всегда, по пропускам, - спокойно ответил Борис.
И это-то его спокойствие, бесстыдное вранье взорвало Татьяну.
- Ты подло врешь! - закричала она, вскакивая со стула.
- Что же я тебе соврал, да еще и подло? - Борис откинулся на спинку стула и угольно-черными глазами просверлил жену.
- А то, что ты ездишь не на завод, а в дом номер пять на улице Серафимовича. И не вздумай отказываться, я видела это сама!
- Я и не отказываюсь. Иногда мы не ездим на завод, а сходимся в этом доме и работаем над проектом.
- И врач Менкевич работает над вашим проектом? - Татьяна в упор посмотрела на мужа и отшатнулась: Борис, бледный как полотно, поднимался из-за стола.
- Ты... Ты шпионишь за мной?! - задыхаясь, почти шепотом, произнес он, готовый схватить ее за горло, но вдруг глубоко вздохнул, криво улыбнулся и вновь опустился на стул. - А впрочем, все это чепуха... Менкевич близкий родственник жены хозяина той квартиры, где мы работаем, и часто приходит к ним поиграть в шахматы. Что же в этом плохого? Поедем туда сегодня же вечером со мною и убедишься сама, что я не вру. А женщин там, кроме хозяйки, никаких не бывает.
- Я не следователь, но и не дура, чтобы не отличить женщину от мужчины. Кто вчера пришел туда вместе с Менкевичем в норковой шапке и шубе?
- Это... жена Менкевича.
- Не ври, я знаю его жену, - сказала Татьяна, хотя ни разу не видела ту, о которой шла речь.
Борис на мгновение растерялся, не зная что сказать, но вдруг вспыхнул и сам пошел в атаку:
- Замолчи! Что ты мне устраиваешь допросы? Почем я знаю, кого он водит с собой!
- Я вижу, вам всем там не мешало бы устроить допрос, - не придавая своим словам особого значения, отрезала Татьяна и увидела, как страх и ненависть мелькнули одновременно в глазах мужа.
На этом они разошлись. Он уехал на завод, она - в школу.
Вечером у нее поднялась температура от побаливающего уже несколько дней горла, но Борис, не слушая ее протестов и заверений, что она вылечится аспирином сама, вызвал на дом врача. Приехал Менкевич. Послушав Татьяну, он хмыкнул, удрученно покачал головой и сказал, что у нее начинается тяжелая форма нервной горячки.
- Что вы говорите?! - удивилась и испугалась она. - Я просто простыла.
- Увы, красавица моя! У вас все симптомы этой ужасной болезни, и необходимо срочное лечение психиатра.
Горестно вздыхая, он открыл свой чемоданчик и дал ей одну таблетку:
- Выпейте сейчас же! Это очень хороший препарат.
Татьяна нехотя подчинилась, а Менкевич, маленький, подвижный и толстый, стал звонить по телефону какому-то другому врачу. От таблетки ей стало хуже: в глазах с неимоверной быстротой замелькали все предметы, комната стала переворачиваться и вдруг куда-то провалилась, вместе с нею, Борисом, Менкевичем...
Очнулась она утром, в больничной палате. Жара не было, но в голове словно трещали сверчки, шипели змеи, тонко и непрерывно свистели детские дудочки. Мысли мелькали произвольно и тут же, как искры во мгле, исчезали и уступали место другим. Постепенно хаос в голове стал проходить, и Татьяна собралась с мыслями, обратилась к женщине, сидевшей на соседней кровати:
- Где я?
- В Иерусалиме, - спокойно ответила та. - Я - Богородица Мария!
Татьяна вздрогнула, села на кровати, огляделась и, увидев на окне железную решетку, поняла, где находится. Страх приподнял ее с постели, заставил надеть на себя полосатый халат, лежавший на спинке кровати, и выскочить в коридор. У двери она встретила чернявую девушку в белом халате.
- Вы не врач?
- Я - медсестра, - ответила девушка. - А зачем вам именно сейчас нужен врач?
- Я хочу сказать ему, что я в своем уме и прошу отпустить отсюда...
- Врач, - сестра посмотрела на свои часики на руке, - через час будет делать обход или вызовет вас для беседы в ординаторскую, тогда и скажете все это. Вы только не волнуйтесь, - сестра улыбнулась и пошла дальше по коридору, по которому прогуливались больные.
Татьяна прижалась к дверному косяку и смотрела на двух женщин, ходивших по холлу, как маятники, от общего прохода до окна и обратно. Одна что-то беззвучно шептала, другая молчала, но на бледном овальном лице ее застыло выражение боли, а редко мигавшие глаза глядели куда-то в одну точку. Смотреть на нее было очень тяжело, и Татьяна вернулась в палату. Там она напилась из крана умывальника холодной воды, умылась, легла на кровать и, радуясь, что снова может связно и логично мыслить, задумалась: «Неужели я действительно заболела какой-то горячкой и целую ночь была не в уме? А почему, если это правда, я сейчас нормально думаю и говорю? Может, это такие припадки находят? Борис бросит меня, наверное... Хотя вчера он, кажется, тревожился за меня, Менкевича вызвал. Менке-вич... Что сделал Менкевич? Он дал мне какую-то пилюлю, и я потеряла сознание. А может, от высокой температуры?.. Но температура у меня бывала и раньше, даже выше вчерашней, но я никогда не бредила и не попадала в сумасшедший дом! Значит, от таблетки... Но зачем нужно Менкевичу меня рассудка лишать и в психушку отправлять, как диссидентку, тем более, что они с Борисом, оказывается, хорошие знакомые?..»
- Больная Хиншина! - прервала ее размышления вошедшая в палату медсестра. - Идемте со мною в ординаторскую!
Татьяна поднялась с кровати и послушно двинулась за нею. В ординаторской большой кожаный диван, три кресла, три стула и три стола, за одним из которых сидела худенькая узколицая женщина лет сорока, в белом халате, что-то писала.
- Можете идти, Соня, - сказала она сестре и отложила в сторону ручку и тетрадь. - Садитесь, больная. Я - ваш лечащий врач, звать меня Вера Ивановна. А вас как зовут?
- Татьяной... Только я, доктор, не больная тем, что вы думаете. Я простыла, затемпературила, но почему-то попала сюда.
- Вот и я хочу знать, почему вы с обыкновенной простудой очутились в столь необычном для вас месте, - улыбнулась врачиха. - Но сначала скажите мне, как вы сейчас себя чувствуете?
- Хорошо, а когда очнулась утром, в голове какая-то неразбериха была, мысли трудно было сосредоточить, это, наверное, от вчерашнего.
- Что же такое с вами было вчера? - большие серые глаза докторши смотрели так, словно перед нею сидела не больная пациентка, а хорошая подруга, которую она давно не видела.
Татьяну это ободрило, и она все, что помнила, ничего не утаивая, рассказала врачу.
- Почему вы думаете, что бредили от пилюли Менкевича? -прищурилась Вера Ивановна, дослушав рассказ до конца. - А если я вам скажу, что таких пилюль не бывает, тогда согласитесь, что вы больны?
- И тогда не соглашусь!
- И все-таки заставьте еще раз хорошенько поработать вашу теперь уже поокрепшую память, не было ли у вас, Танечка, удара по голове, сильного испуга или расстройства. Подумайте, я не тороплю.
- Не было ничего, если не считать небольшую размолвку с мужем. - Какую именно?
Татьяна рассказала все, что знала и думала о Борисе, а потом не выдержала, заплакала:
- Бросит он теперь меня, Вера Ивановна! Кому нужна жена, побывавшая в сумасшедшем доме?
- Хороший муж не бросит, а о плохом и тужить нечего. И насчет другого, не волнуйтесь - стрессы случаются и со здоровым человеком.
- Правда?! Тогда отпустите меня домой, а то ведь здесь и впрямь можно с ума сойти. Утром, когда я только очнулась, женщина, что лежит на соседней кровати, говорит, что она Богородица Мария, мать Христа, и находимся мы с нею в Иерусалиме. Представляете, как на меня это подействовало после длительного бреда? Ради бога, отпустите!
- Не могу и не имею права. Вам придется потерпеть несколько дней, пока не будут проведены все обследования и анализы вашего организма. Хорошо?
- Хорошо, потерплю...
Прошло пять дней. Все анализы и обследования Татьяна прошла и на последнем обходе спросила, скоро ли ее выпишут домой.
- Не беспокойтесь, ни одного лишнего дня держать вас не станем, - усмехнулась Вера Ивановна, но Татьяна видела, что она что-то недоговаривает и чем-то расстроена сама.
- Но меня опять начинают напихивать таблетками! Я боюсь.
- Вы верите мне? - резко спросила Вера Ивановна.
- Верю, но...
- Никаких «но»! Через час зайдете ко мне в ординаторскую. В ординаторской состоялся разговор, не столько успокоивший,
сколько расстроивший и перепугавший Татьяну.
- Вы жалуетесь, Татьяна Михайловна (впервые по имени-отчеству назвала ее врач), что вас напихивают, как выразились вы, таблетками. Так знайте, во-первых, все результаты ваших анализов плохие, а во-вторых, препараты вам назначаю я, и ни один из них не ухудшит вашего состояния, - голос Веры Ивановны звучал строго официально. - И в-третьих, я не совсем верю этим результатам и назначила повторное обследование, потому что крайне заинтересована в уточнении диагноза как лечащий врач и как... человек. Совсем же не назначить вам лекарств я не могу. Если вы понимаете меня и доверяетесь мне, то разговоры на эту тему давайте отложим до вашей выписки. Согласны?
- Согласна, но ведь обследование будут вести опять те же люди, что и в первый раз...
- Не совсем те, - одними глазами улыбнулась Вера Ивановна. - Кстати, навещает ли вас муж и как он переживает случившееся с вами?
- Приходил позавчера и говорил, что мне надо серьезно и долго лечиться, чтобы я не расстраивалась, и все такое. Только не верю я ни одному его слову!
- Почему?
- Говорит, а в глазах у него и капли не видно любви или жалости ко мне, как будто радуется, что я сюда попала.
- А вы, оказывается, очень наблюдательная супруга! Но не надо волноваться преждевременно, ведь таких жен - красавиц, как вы, даже негодяи-мужья не бросают.
4
-
Обследование провели повторно. А на другой день в палату с обходом пришел другой врач, полный, черноволосый, с маленькими темными глазками и толстыми, досиза выбритыми щеками. Назвался он Михаилом Борисовичем, говорил мало и строго, но главная беда для Татьяны была в другом: он отменил назначенные Верой Ивановной лекарства и назначил другие, от которых она лишилась сна, чувствовала страшную неусидчивость и проводила на ногах не менее двадцати часов в сутки. Укол, который ей делали в девять вечера, сваливал ее в половине десятого, но уже во втором часу ночи она просыпалась и начинала, как маятник, ходить по палате, от окна к двери и обратно. Это была настоящая пытка. Через три дня Татьяна отказалась от приема лекарств и бросилась за помощью к Вере Ивановне.
- Куда вы? - остановила ее молоденькая сестра у двери ординаторской.
- Мне нужна Вера Ивановна.
- Ее в ординаторской сейчас нет, обращайтесь по всем вопросам к Михаилу Борисовичу, он же ваш лечащий врач.
- Чихать я хотела на вашего Михаила Борисовича! По его милости я сутками не знаю покоя... Где Вера Ивановна, я вас спрашиваю?
- Она делает обход своих больных, а вас, если еще будете орать на медперсонал, в буйное отделение переведем.
- Извините, если я вас обидела, но я не хочу лечиться больше у этого... бобра.
Сестра фыркнула от смеха, огляделась кругом и приглушенным голосом сказала:
- Вашу палату у Веры Ивановны сам завотделением отобрал и отдал Михаилу Борисовичу, а он своих распоряжений не меняет.
Сказав это, юная медсестра пошла в «процедурку», а Татьяна осталась ждать Веру Ивановну у двери ординаторской. По коридору мимо нее бесшумно, как тени, ходили больные женщины. Только одна девушка, лет двадцати, издавала периодически странные кукарекающие звуки и больше походила на механически шагающую куклу, чем на живого человека, так безжизненны были ее глаза и лицо, а застывшие в полусогнутом состоянии руки только усиливали это впечатление.
- Слушай, - остановилась возле Татьяны полная пожилая женщина с широким добродушным лицом, - ты не из Каменска будешь?
- Нет, а что?
- А то, что ты дюже на двоюродную племянницу мою похожа. Звать-то как?
- Татьяной.
- Племянницу мою Натальей зовут, извиняй за ошибку, - голубые глаза женщины смотрели спокойно, даже весело, и Татьяна готова была разговориться с нею, но увидела в коридоре Веру Ивановну и бросилась ей навстречу:
- А я вас жду! Здравствуйте, Вера Ивановна!
- По всем касающимся вашего лечения вопросам, больная, обращайтесь к своему лечащему врачу, - сухо, как бездушный автомат, произнесла врачиха и, заговорив о делах с подошедшим завотделением, скрылась за дверью ординаторской.
От неожиданности Татьяна всплеснула руками, потом заплакала и побрела в свою палату.
- Чего это ты разнюнилась? - грубо спросила «Богородица».
- Тяжело мне, Мария.
- Помолись Богу - и полегчает. Думаешь, сыну моему, Иисусу Христу, легко было на распятие идти, а пошел... - она все еще находилась в своем, одной ей видимом мире богов и апостолов.
От общения с полоумной женщиной ужас еще сильнее давил душу Татьяны, и вообще, как дальше жить и на что надеяться, если даже Вера Ивановна отвернулась от нее?
- Лекарства принимать! - кто-то крикнул в коридоре.
«Не пойду и не возьму в рот больше ни одной таблетки! - твердо решила Татьяна. - Пусть связывают, бьют, насильно заталкивают в рот, но сама, добровольно лекарств их не приму. А будут мучить, повешусь на поясе от халата».
Узнав об отказе Хиншиной от лекарств, к ней в палату пришел сам «бобер», но она и ему сказала то же, что думала.
- Хорошо, - усмехнулся Михаил Борисович, - даю вам два дня сроку. Но если и послезавтра вы откажетесь от лекарств, будем лечить вас с применением силы, и не здесь, а в буйном отделении.
- Хоть что делайте, не возьму! А вы еще ответите за то, что в сумасшедшем доме мучаете психически здорового человека! И уходите, я больше видеть вас не могу!
Прошло два дня. А на третий, после завтрака, в палату вошла санитарка Ефремовна, толстая, с зычным голосом и усиками под носом:
- Хиншина, в ординаторскую зовут!
«Зовут, чтобы в буйное перевести», - быстро подумала Татьяна, а вслух сказала:
- Не пойду!
- Ты что, совсем чокнулась?
- Говорите, что хотите, а в ординаторскую не пойду! Санитарка хмыкнула неопределенно и ушла, а Татьяна лежала
на кровати и, стиснув до боли зубы, думала: «Сейчас придут санитары и потащат в буйное... Только зачем доводить, чтоб тащили? Сама пойду, но повешусь там в первую же ночь! Все равно это не жизнь, а сплошная пытка. Кто-то, видно, твердо решил погубить меня и, пока жива, не выпустит отсюда. Но кто? Кому я мешаю жить? Вот и Борис уже четыре дня как не приходит... Может, не пускают его, говорят, что я совсем чокнулась, а он поверил и уже бросил меня? А когда повешусь, то, небось, обрадуется и скажет: «Туда ей, дуре, и дорога, а то бы век мучился с ней». Так нет же, не повешусь! Лучше голодовку объявлю и умру с голоду, так поступают умные и мужественные люди, борцы за справедливость... »
Хиншина, к завотделению идем! - снова пробасила Ефремовна, заглянув в палату.
- Сказала вам, что не пойду!
- Опять двадцать пять! За уши, что ли, тебя тащить к Вере Ивановне? Так мы, милая, и такое могем!
- Вы обманываете меня. Несколько дней назад Вера Ивановна со мной даже говорить не захотела.
- Тогда не хотела, а сейчас зовет. Она ведь теперь не кто-нибудь, а заведущая отделением!
- А тот, лысый где?
- Сняли... Хватит разговаривать, идем!
Татьяна вскочила с кровати и, чувствуя приближение чего-то хорошего и важного, опередила старую санитарку и чуть не влетела в кабинет. Кроме Веры Ивановны, там находился еще один врач, с вислыми седыми усами, но с моложавым лицом.
- На днях вы хотели что-то сказать мне, Татьяна Михайловна, но возможности тогда для разговора у меня не было, - уточнила Вера Ивановна, - зато теперь мы можем побеседовать откровенно, как на духу. Слушаем вас.
- Я хотела тогда попросить, чтобы вы взяли меня в свою палату, и еще насчет анализов хотела узнать...
- Надо же! - улыбнулась Вера Ивановна. - Я хочу ее выписать домой, а она просится ко мне в палату.
- Меня - выписать?! - Татьяна вскочила со стула, но тут же села, так как ноги от волнения почти не держали ее.
- Да, вас. Результаты всех ваших анализов, как и предполагали мы, отличные. Вы здоровы, и я сегодня же выписываю вас, с соответствующим заключением о вашей так называемой болезни. А через день-два можете приступить к работе в школе.
- Спасибо... Спасибо вам великое, Вера Ивановна! Вы спасли мне жизнь, даже более... Но кто, скажите, упек меня сюда и за что? Кому я мешала?
- На этот вопрос лучше ответит вам доцент и парторг клиники Петр Иванович Голубев, который больше меня сделал для вашего освобождения, - сказала Вера Ивановна, глянув на седоусого мужчину.
- Кому вы мешали? - переспросил Татьяну доцент. - Мужу и его сообщникам! Мешали тем, что, подозревая его в неверности, вы выследили их штаб и в споре сказали ему об этом.
- Я думала, что там притон разврата! Правда, я сказала тогда Борису, что все они там подлецы, которых не мешает допросить следователю.
- Этим вы перепугали их так, что они переиграли, спеша от вас избавиться. Вера Ивановна - опытный психиатр и сразу поняла, что вы здоровы, и это не могло не насторожить ее. Своими подозрениями она поделилась со мной, я позвонил куда следует, и общими усилиями мы сумели одолеть здесь одного очень сильного дядю.
- Но кто они: Борис, врач Менкевич и другие? Бандиты, что ли?
- Хуже! Они - изменники Родины. Это подтвердил обыск той квартиры, где вы его засекли, и первые же допросы. Нашлись, к сожалению, такие подлецы и в нашей клинике, иначе вы бы сюда и не попали.
- Как же мне теперь жить и смотреть в глаза людям? Муж - изменник, я - в сумасшедшем доме... Из школы, наверняка, выгонят, из комсомола исключат, - на глазах Татьяны заблестели слезы.
- Не волнуйтесь. Вы - всего лишь жертва подлой измены, и об этом знает уже весь город. Вот, почитайте на досуге, - Голубев взял со стола номер газеты и протянул ее Татьяне.
«Жертва измены», - прочла она крупный заголовок на первой странице, но читать не стала. Парторг встал и протянул ей руку:
- До свидания на суде, Татьяна Михайловна! Желаю вам здоровья, счастья и... более достойного вас мужа.
- Спасибо... Большое спасибо!..
- А я, - улыбнулась Вера Ивановна, - хочу вам, кроме добрых пожеланий, подать еще и совет: никогда, следя за нечестным человеком, не говорите об этом ему, потому что нечестность бывает еще более опасного и преступного разряда, чем измена любви.
1984 г. |