Владимир Пожиганов. "Лидочка" -повесть (5)
18
В этот день я ложился спать с думой о ней. Влюбился я в нее, что ли? Все время передо мной ее большие ясные глаза, хрупкая фигура, почти детское милое лицо с резко очерченными скулами, длинные легкие светлые волосы. А может, я просто изголодался по бабам? Льстило то, что и всего класса она знала, пожалуй, лишь одну мою фамилию. И это делало нас как бы ближе друг к другу, ставило в особое положение. А впрочем, чего это я размечтался? Чем я ей могу быть интересен? О чем могу рассказывать? О голодном детстве, цыганах, как на севере сидел, как брали кассу, о стерве Маринке, заложившей меня, всех нас троих? О том, как пули свистели, визжали, высекая искры из мостовой меж моих ног, когда за мной гнались? Нет, она не для меня. А для кого же? Да хотя бы для рыжего библиотекаря. Именно для него. Он грамотный. Ей-богу - так это и будет. Впрочем, почему именно так? Возможно, все мы для нее вовсе не люди. Может, она любит кого-нибудь из вольных, может, замужем, счастлива. Спи, Тарзан, ни к чему все это... Я стал засыпать.
Приснился мне северный лагерь. Он мне снится регулярно. Говорят, чтобы избавиться от этого наваждения, надо обязательно побывать в тех местах, которые снятся. Я, возможно, так и сделаю, если вырвусь отсюда.
Сновидения эти мучительны, просто кошмарны. Врагу не пожелаю переживать такое.
Приснилось, что я в каменном карьере. Эта каменоломня только начиналась, когда меня из детской колонии перевели во взрослый лагерь. А к моменту моего освобождения она уже представляла собой огромную чашу глубиной в два-три десятка метров.
Только мы будто присели передохнуть, как мчится к нам бесноватый бугор Нанаец.
- Опять не работаешь?! Бери кувалда! Норму не давать - в тундре подыхать!
Мы вскочили, похватали ломы, кувалды. Окружив втроем большой обломок скалы, начали ожесточенно бить его молотами. Где он даст первую трещину? Колотили минут пятнадцать. Сбросили арестантские бушлаты, хотя трещал мороз, и вновь принялись бить. Наконец - трещина! Я вставил в нее зубило с прикрученной к нему толстой проволокой, ухватился за нее обеими руками, а ребята
начали по зубилу садить молотами. Вдруг слышу - кричат где-то вверху. Оглядел края котлована, а там - ни одного часового! Лишь кто-то орет: - Уходите! Скорей!
Черт возьми! Наверное, взрывать будут! Мужики похватали бушлаты - и ходу к дороге, что ведет наверх. А я пытаюсь разжать руки и не могу. Господи! Онемевшие пальцы не слушаются!
Словно завороженный, смотрю на глыбу, у которой стою, будто прикованный.
В это время раздался громовой раскат. Справа над обрывом взметнулся черный столб камней и пыли. Обломки скал поднялись в небо, нависли над котлованом. Они еще не начали падать, когда новые взрывы потрясли каменоломню. Все вокруг рвалось, грохотало, тряслось, будто пришел конец света. Мои партнеры были уже у края каньона, когда я пришел в себя. Догадавшись вынуть кисти рук из рукавицы, я опрометью бросился вслед убегающим. И тут с неба начали падать скалы.
Куда деваться? Я в ужасе мечусь между глыбами, которые бьются о монолитную подошву котлована и, раскалываясь, веером рассеивают свистящие осколки. Каменный дождь усилился. Я споткнулся, упал. И тут на меня легла ужасная тяжесть. Глыбы, падая одна за другой, заживо погребают меня в каменной могиле... Я проснулся в холодном поту.
Проклятый север! Долго ты еще будешь мне сниться? Тускло светит лампочка над входной дверью в казарму. У двери, сидя возле тумбочки и положив на нее голову, дремлет шнырь - дневальный активист. С верхних нар слышится храп Костенко. Он один так храпит - вперемешку со всхлипами. Кто-то вскрикивает во сне, кто-то скреже щет зубами. На нарах рядом ворочается Головатый...
Меня вновь одолевает дремота. Чередой меняются сновидения... Я летаю над нашей улицей - той, где прошло мое детство. Машу руками, как крыльями, и лечу.
Но мешают электрические провода. Боюсь их коснуться. Убьет ведь током.
Так летал я, летал на зависть мальчишкам и девчонкам всей улицы, иногда садясь на верхушки деревьев, как птица. Вновь взмывая, лавировал между электрическими проводами. Но вдруг нечаянно головой коснулся высоковольтной линии. Страшная боль полоснула по мозгам, еще и еще раз. Мои руки безжизненно повисли, я стал падать. Падал долго, врезался в молодую поросль акации, искололся, исцарапался. Хотел выбраться из колючих зарослей, но не было сил пошевелиться. А голова пухла, становилась все больше и тяжелее. Невозможно было оторваться от земли. Я увидел: вся улица собралась вокруг меня и смотрела, как я умираю. Я пытался сказать: помогите, освободите от колючих лоз, от нестерпимого страдания! Но все не удавалось разомкнуть спаянные болью губы. Лишь стон вырвался из моей груди.
Он разбудил меня. Хотел обрадоваться, что, слава богу, это был всего лишь сон. Но нестерпимая боль в голове, обезволивающая слабость заставили меня подумать: со мной что-то случилось. Глаза я не мог открыть, так как они были залиты чем-то липким. С трудом подняв руку, я коснулся пальцами головы. Они натолкнулись на липкую слизь. Поднеся их к глазам и с трудом размежив веки, я увидел, что они красны от крови.
Вот оно что. Кто-то саданул меня по голове, когда я спал. Конечно, Головатый, больше некому. С трудом повернув голову в сторону нар, где спал мой враг, я увидел, что они пусты. Щекой я почувствовал что-то твердое, холодное. Ощупав этот предмет, я понял: на подушке лежит кирпич. Им он меня и саданул, подонок.
Тут я забылся. Кажется, сознание потерял. Но вскоре пришел в себя. Попытался подняться. Закружилась голова. Я вновь упал на подушку. Промучился до утра. Лишь на рассвете кое-как встал, держась за нары, затем за стены, добрел до умывальника, попил немного, промыл от
крови глаза, сунул голову под кран. Затем,вернулся, сбросил на пол кирпич, перевернул окровавленную подушку, разорвал полотенце, перевязал рану, прилег. Но где же Головатый? Почему его нет на нарах? Это не расчетливо с его стороны. Ведь если бы я вздумал пожаловаться, его б сразу кинулись. Не надо большого ума, чтобы догадаться, кто на меня покушался. А может, он думает, что со мной покончено? И поэтому сейчас преспокойно дышит на улице?
Он так и не появился до самого подъема. Ровно в шесть, как и положено, нас разбудили. Осужденные натягивали на голое тело штаны, рубашки, у кого они были, куртки спецовок, шли на плац строиться. Я тоже побрел, хотя чувствовал, что вот-вот свалюсь от слабости. Видимо, много крови потерял. Ко мне подошли Боря Зотов с Петькой Бубликом.
- Что такое, Тарзан? Вроде ничего не было с вечера. Ночью подрался? - спросил Боря. На его землистом худю-щем лице, в голубых глазах было написано нескрываемое удивление.
Я промолчал. Не до него мне было. Я все оглядывался по сторонам, высматривая Головатого. Но его что-то не было видно. Мы построились. Отсчет пятерок, как всегда, велся с головы колонны. Пришла пора и нашей пятерке сделать три шага. Наконец нас вроде пересчитали, но, наверное, не сошлось. Начали считать вновь. Потом в третий раз. Когда и на этот раз не сошлось, надзиратели забеспокоились, забегали.
Мы увидели, как дежурный офицер кинулся на вахту, ту, что между жилой и рабочей зонами. Видимо, помчался докладывать.
Вскоре вдали раздались громкие команды внешней охраны. По ту сторону проволоки пробежали группы автоматчиков, исследуя ограду и проборонованную землю предзонников.
К нашей колонне спешным шагом приближались хозяин, замполит, опер, режим. Следом бежали отрядные.
Наш сержант, маячивший вдоль колонны, кажется, определил, кого нет. Бросившись навстречу отрядному, что-то доложил. Я уже догадался, о чем он докладывает.
Нас пересчитали еще два раза. Пока пересчитывали, какой-то солдат подбежал к хозяину, козырнул. В это время раздался лай собак. Мы увидели, что по ту сторону проволоки, от вышки, которая расположена на границе двух зон, собаки взяли след. Держа их на поводках, за ними бежали солдаты.
Нам приказали стоять, не шевелясь. Мы увидели, что часовые на вышках развернули пулеметы в нашу сторону.
Вот тебе и Головатый. Кто бы мог предположить, что он воспользуется моим планом и совершит побег? Серьезный мужик. Теперь он у зэков будет в большом авторитете. О нем, пожалуй, сочинят тюремный роман.
Догонят ли его, поймают? Если поймают, я ему не завидую.
Охрана не любит таких вещей. Ведь за побег их самих судят. Поймают - поотбивают все внутренности.
Мы уже стоим около часа. Я почувствовал себя хуже. Вскоре мне совсем стало плохо. Перед глазами поплыло, ноги подкосились, я стал падать... Кто-то наклонился ко мне, стараясь поддержать. Надзиратели кинулись к нам. Раздалась команда отрядного:
- Стоять! Стоять!
Я смутно осознавал, что меня пытаются поставить на ноги.
Потом вроде бы поволокли...
Очнулся я в медсанчасти. Рядом со мной стояли опер и наш старлей. Увидев, что я открыл глаза, отрядный обратился ко мне:
- Шумаков, что с тобой, что случилось? Я подумал: рассказывать или нет?
- Говори, - приказал опер.
- Ночью... Кто-то по голове... Сонного, кирпичом...
Говорить мне было трудно. Но больше, видимо, и не надо говорить. Им, как и мне, и так все ясно. Они ведь знают о нашей стычке с Головатым, о наших отношениях...
Опер с отрядным ушли, и я остался один. Пониже плеча руку пощипывало. Я потрогал бицепс. Там вспухло. Понял, что мне сделали укол. Мне ничего не оставалось, как лежать.
19
Мы выбрали для дела Симферополь. Это было удобно. Наши подельницы, Маринка Рысина и Татьяна Воронова, жили в этом городе. Они уже не раз ходили с нами на дела. Дела были, правда, пустяковые. Да и роль этим биксам отводилась тоже пустяковая - быть на стреме. Но теперь предстояло брать кассу на большом заводе. Дело непростое.
Готовились мы к нему долго, месяца три. Орудовал я тогда с земляком, тезкой, Колей Бритвой. Коля Бритва - мужик серьезный. Пацаном рыбачил в Таганрогском заливе, браконьерствовал. За что и залетел на шесть лет, на север. В зоне работал парикмахером, стриг и брил осужденных. Поэтому и кличку получил - Бритва. Рослый, с тяжелым взглядом, сильный, решительный. В общем, для дел самый подходящий человек.
Жора Дедок - генеральский внук, из Алупки. Этот молоденький еще - двадцатый год ему шел. Но уже успел отсидеть годок. За угон машины. К деду, отставному генералу, какой-то известный литератор прикатил на «Волге», а Жора эту «Волгу» спер. Девчат катал, потом в аварию попал, разбил машину вдребезги. Сам уцелел, потому что выпрыгнуть успел. Если б не дед, припаяли бы ему не меньше пяти. Но выплачивать за «Волгу» Жоре придется теперь полжизни. Кличку он получил, понятно, из-за деда. Так вот, Дедок тоже был в моей компании. Он мне нравился: элегантный такой, одет с иголочки, прилизан, красив, артистичен, остер на язык, смел и нагл. Это он приручил Маринку Рысину, а Татьяна Воронова, ее подружка, стала девочкой Коли Бритвы. Девочкой ее, правда, даже язык не поворачивался назвать. Толста она была чрезмерно. Дочка директора совхоза. Хотела любви, ресторанов, импортных тряпок, одним словом, красивой жизни. Очень хотела замуж. В институте училась, немецкий язык осваивала. На лицо, вроде, ничего, смуглянка. Но, бывало, разденется на пляже, бог мой! Беременный бегемот! А Коле Бритве нравилась. Худых он не терпел. Таких, как Маринка, например. Рысина была тоненькая, маленькая, с кудрявыми, как у болонки, черными волосами, с припухшими детскими губами. Скромная, наивная, доверчивая. Кажется, родители у нее учителями работали в том же совхозе, откуда и подружка Воронова. Такие, как она, дурочки, часто попадают на кукан. И она попала. Познакомившись с нею в ресторане, Дедок быстро прибрал ее к рукам. А потом она в меня вдруг влюбилась. Когда об этом узнал Дедок, кинулся на меня, но я уложил его одним ударом. Тогда он предложил: пусть, мол, Маринка будет общей - и моя, и его. Я не возражал.
За день до того, как идти на дело, мы с Жорой и Маринкой пришли в дачный домик, где обосновались с весны. Коля Бритва не пришел - он с Татьяной Вороновой в ресторан подался. В дачном поселке было здорово. Деревья еще не сбросили свой пестрый наряд. Всюду цвели хризантемы. Посидели на веранде, выпили водочки. Затем я пошел поваляться с Маринкой. Примерно через час я вышел, а к ней подошел Дедок. Слышу - крик, шум, пощечины. Потом дело, вроде, пошло на лад. Когда же они вышли, я не узнал Маринку: бледная, руки трясутся. Осушила почти полный стакан водки, задохнулась, заела огурцом. Все молча. Сошла с крыльца. И, уже шагая к калитке, крикнула:
- Гады вы! Оба гады! Ненавижу! Жора крикнул ей вслед:
- Ничего, привыкнешь! Не забудь: завтра в десять утра все здесь собираемся!
Я видел, как она, шатаясь, поплелась к автобусной остановке.
На другой день, как и договорились, мы все встретились. Воронова с Рысиной приехали на директорском «Москвиче». За чашкой чая мы еще раз обговорили все детали предстоящего дела.
Это была дерзкая операция.
Маринка работала кассиром на заводе, знала все, что там делается. Касса располагалась в одном из зданий заводоуправления на нижнем этаже, в первой комнате сразу за проходной. Порядок выдачи денег был такой: каждый день в четырнадцать выплачивали отпускные и командировочные, а два раза в месяц, с двенадцати - заработок. В обычные дни работали окошечки. Зарплату же выдавали общественным кассирам, и входили они в комнату кассы по одному. Сейфы в это время были набиты деньгами до отказа и раскрыты. В комнате, кроме двух кассирш, находился вооруженный охранник.
Маринка заранее сделала нам пропуска (бюро пропусков располагалось рядом, и там работали ее знакомые девчата). За два дня до ограбления она заболела, и ее заменила подменная кассирша. Мы втроем - я, Жора Дедок и Коля Бритва должны были в половине двенадцатого занять очередь в кассу, затем, когда очередь подойдет, войти, обезвредить охранника, очистить сейфы и смыться.
Совещались мы недолго, так как все детали дела уже обговаривали десятки раз. Надев парики, прикрепив усы, взяв два объемистых портфеля и вооружившись, мы сели в «Москвич». Вела машину Татьяна.
Оружие у нас было ничего: у меня - старый барабанный револьвер, который я купил по дешевке несколько лет назад у блатных (патроны и пули мне точил на станке знакомый токарь). Кроме того, у каждого из нас были финские ножи с наборными колодками.
Не доезжая до завода несколько кварталов, мы остановились в глухом переулке. Девчата остались в машине, а мы пошли ловить такси.
Через пять минут мы уже сидели в новенькой «Волге». Немного проехав, попросили шофера свернуть в переулок, рядом с тем, где стояла наша машина. Переулок был безлюдным. Я приказал таксисту остановиться, выйти. Мы его быстренько связали, заткнули рот тряпкой и затолкали в багажник. Затем вернулись за Татьяной Вороновой - она нам была нужна для дела. Маринка осталась в «Москвиче».
К заводской проходной мы подъехали, как и рассчитывали, в половине двенадцатого. Татьяна пересела за руль. Водила она машину неплохо. Мы направились к проходной.
Проходную прошли беспрепятственно, повернули по коридору налево и увидели возле двери кассы нескольких женщин.
- Кто последний? - спросил я.
- Последняя у попа жинка, - ответила одна из них. -Я крайняя.
От ее слов Дедок пришел в хорошее настроение, стал балагурить, издеваясь над женщиной, претендующей на знание русского языка.
На заводе мы были уже несколько раз, хорошо знали всю его территорию, цеха, здание заводоуправления, через окошечки изучили внутреннее расположение кассы, запомнили, где обычно сидит охранник. Так что чувствовали мы себя спокойно и уверенно.
Ровно в двенадцать начали выдавать деньги. Мы были шестыми. Когда подошла наша очередь, мы с Колей Бритвой вошли в кассу, а Жора Дедок остался в коридоре, чтобы, значит, никто не вошел вслед за нами.
- Всем оставаться на местах, - сказал я вполголоса, направив дуло револьвера на сидящего в углу на стуле охранника. Это был пожилой, грузный мужик в синей форме. Он побелел и, конечно, не пошевелился. Кассирши тоже окаменели. Я приказал охраннику:
_ Руки вверх! Лицом к стене!
Он послушно исполнил команду. Я подошел к нему и вытащил пистолет из его кобуры.
Бритва вошел за перегородку, набил пачками денег один портфель, затем другой. На все это ушло не больше двух минут.
- Не вздумай нас преследовать, - сказал я охраннику. - В коридоре наши люди.
Коля Бритва вышел первым, я за ним. Втроем мы быстро пересекли проходную и через вестибюль направились к выходу.
И тут в дверях мы столкнулись с группой парней, которые вдруг выхватили пистолеты и нас окружили. Не вынимая руки из кармана куртки, я успел выстрелить, но, получив удар по голове, сразу потерял сознание...
Очнулся в помещении кассы весь мокрый от вылитой на голову воды. Рядом со мной, в наручниках, сидели мои подельники, в том числе и Татьяна Воронова. Не было только Маринки...
На суде она рассказала, как было дело.
Оставшись в «Москвиче», вместо того чтобы ожидать нас, она вскоре покинула машину, побежала к ближайшему автомату, позвонила в милицию. И они успели нас накрыть. Хорошо, что я промахнулся. Мне дали двенадцать лет, Коле и Жоре - по восемь, Татьяне - пять. Маринка, в связи с тем что донесла на нас, получила два года условно.
Ну, красотуля, доберусь я до тебя! |