Продолжение. 

Начало: http://sarkelnovi.do.am/publ/proza/olga_mishhenko_idu_na_jagodku/2-1-0-672

___________________________________________________________

ДОЛГАЯ ДОРОГА ДОМОЙ

Ручей мне мнился океаном,

 Простой лесок шумел тайгой,

-Так страхом детство

наполнялось

Перед моей судьбой-рекой.

И вот однажды, когда уже нет сил терпеть, когда уж совсем неудобно перед своей совестью, берешь билет на поезд и едешь. Домой...

Долгая и трудная эта дорога и в памяти, и наяву. Господи, когда ты там, где родился, не был десять лет, что только не вспоминается. Даже соседка-старушка, по возрасту она одних лет с мамой, вдруг кажется похожей на нее. В полумраке купе украдкой вглядывается в ее лицо. И раз, и другой, и третий, и думаешь в смятении: наверное, ее сам Бог послал. А может это она, моя мама, как раньше, в детстве, за руку ведет меня туда, откуда началась моя жизнь. Оттого, что в "Одни несчастные, одни несчастные" - думаю я.

- Дети так тяжело перенесли разрыв. И у них судьбы не сложились. Только из-за него... - это она.

"Когда же перестанут страдать дети. Когда?" - это я.

- Опозорить седины! Так опозорить седины. Сам умер брошенным - доносится ее скорбный голос.

"А за мои ранние. Кто ответит за мои седины? Судьба? Родители?" - продолжаю я о своем...

Долгая дорога домой...

Приехали. Идет дождик. Это не слезы радости, это скорее скупые соленые капли печали. И уже скорее бы туда, - к родной могиле, чтобы сказать покаянное "Прости". Но кассы все не открывают, а автобус, как и должно быть, задерживается.

Бессоннная ночь сказывается, - не хочется ни думать, ни вспоминать, ни мечтать. Появляются знакомые лица. Постаревшие, повзрослевшие, почужевшие. Когда-то мы вместе бегали в одну школу, сидели за партами в одном классе. О чем-то говорим, но все мимо, мимо, мимо...голове сумятица, груз воспоминаний облаками плывет по памяти, как-то не клеится у нас с ней незатейливый, ни к чему не обязывающий, дорожный разговор.

- Муж бросил, когда было за шестьдесят. Трагедия - говорит она.

Долгая дорога домой... Да домой ли? В отчем доме живут чужие люди. Мамины вещи у родственников, только у меня ничего не осталось на память. А ведь они - история. История и моей жизни. И все же домой...

Вот и улица, по которой столько исхожено, избегано. Только все короче и уже становятся улицы нашего детства. Поуехали мы за счастьем в далекие города и веси, а старики, видать, так много не ходят. И дома уже не дома - хатенки. Попритулились тесно друг к другу, чтобы скрасить одиночество. Только и жива тропинка, что ведет к почтовому ящику. Раньше, бывало, идешь, идешь к школе по улице, а теперь - враз у знакомых ворот. Теперь время стремительно отсчитывает минуты.

- Вот мы, наконец, и пришли, - вздрагиваю от неожиданых слов дочки, которая не ведает куда приехали. Пришли. Теперь, после первых объятий родственников, пролететь бы птицей по саду, по тропинке, выше к холмам, где каждый кустик был знаком. Но нет. Не летится, не радуется, не говорится. Грустно пройдешься наутро по саду, умоешься у родника, оглядишь знакомые черешни. Кончено. И нет возврата.

На кладбище с портрета - мама. Такая молодая. Скоро будет моложе, чем я. Вот и свиделись.

Букетик ландышей в стакан. Поминальные конфеты, печенье - соседям. Все, что мелу. Вот такое скомканное свидание на людях. А думалось: сяду, поговорю, посижу. Но сколь бы ни были от нас далеки детство и юность, тяжелы потери и утраты, зачем бередить затянувшуюся рану? Вдруг' откроется, и хлынет незажившее, и тогда закричишь на весь мир от боли, как бы счастлив ни был. Заголосишь, зальешься слезами.

Все. Долгой была дорога. Тепер ь домой .Мой дом не здесь, где родилась, где детство и юносгь сверкнули зорькой радостной, а там, где живу теперь, гдеживетмоясемья, где я в род)'нашем теперь старшая. По матери, по жизни, по возрасту. И все же, когда однажды уже не будет сил терпеть, когда уже совсем неудобно будет перед своей совестью, возьмешь билет на поезд и...

ГДЕ-ТО ЕСТЬ ГОРОД, В КОТОРОМ ТЕПЛО

- Турр-турр - сверчки. -Ших-ших - мышки шуршат в сене. Мы лежим на стоге. Ночь. Небо прямо в лицо - звездами. Такое чувство, что Вселенная дышит рядом.

- Фу, - шумно вздохнула корова. - рм-рм-рм, - продолжает жевать свою жвачку.

- Кук-а-реку, - ни с того, ни с сего протрубил заранее первую зорьку, перепутав время, петух. В курятнике всполошились перепуганные куры: "куд-кудах, куд-кудах". И тишина. Такая, что в ушах звенит. Собака не выдержала-. "Гав-гав", - пролаяла лениво на собственную тень.

Небо черное-черное. Звезды яркие-яркие. Ковш Большой Медведицы вот-вот прольет на нас это сказочное благолепие. Со всех сторон идут на сеновал страхи. Большие, как тени. Мы крепко зажмуриваем глаза и уже никого не видно. Все глуше и глуше звуки. И вот огромные темные бабочки нежно-нежно касаются шеи, век... Мир спит. Спим мирно и мы. Спим сладко, крепко. Ни яростный лай собаки, ни крики пастуха, собирающего рано поутру стадо, ни звон подойника бабки Вари, идущей доить свою Ланку, ни залихватское задорное петушиное...

Только так пугаться, смеяться и спать можно в детстве.

МОЛИТВА (Покаянное письмо моему Богу).

Прости меня, Господи! Прости за то, что существую, за то прости, что не так живу, не так дышу, не так чувствую, не так поступаю. Мои грехи велики. А самый мой большой грех - мои дети. Я рада, что ты их дал мне, счастлива. Я люблю и берегу их как умею. Но, Господи, как я обижаю их.

Дай мне мир в душу, дай терпение, дай милосердие. Сочувствуя и помогая обездоленным и обиженным, придя домой с работы, злюсь и ругаю самых дорогих и близких. Кто вселяет в меня зло и отбирает материнское терпение? Почему ласково и кротко я не могу указать на их ошибки и непослушание? Откуда во мне живут обидные и грубые слова и забываются ясные и сердечные? Что со мной, Господи?! Ведь я сама дала жизнь этим крохам, взрастила и выкормила их своим молоком, воспитываю и содержу их теперь. Кто же дал мне право и позволяет их обижать сейчас безнаказанно? Их, которые не могут мне ответить тем же.

Господи, дай мне силы и укрепи мой дух, чтобы разобраться в своей душе теперь и помочь и своим детям, и себе жить по сердцу. Помоги сейчас, а не накажи потом злобой и бессердечием со стороны своих чад. Сдержи с языка страшные слова, когда они готовы сорваться на их нежные души. Укрепи во мне понятия о добре и зле.

Дай мне счастья и удачи в моей трудной работе, дай силы и возможность остаться Матерью, а не злобной, ненавистной мачехой. Сделай мой дом благополучным и радостным как новый ясный день, ибо наша злая действительность превращает меня в какую-то фурию, которой хочется отомстить за свои личные неудачи.

Прости меня, Господи! Я прошу тебя, сниспошли на меня ясность и понимание с первыми лучами восходящего солнца, дарующего нам и новый день, и жизнь. Но не умаляй моих забот о моих детях. В них мое истинное спасение. За счет их я живу, думаю, работаю, существую.

Прости меня, Господи, и даруй радость и счастье. Защита меня от себя и моих детей от меня. Дай миру добро и понимание. Если так будет - будет счастье, покой и милосердие.

Защити и помоги, Господи!

ХРОМАЯ ГОЛУБКА

Что ты носишь в кармане своего сердца? Сегодняшний холодный дождливый вечер в уюте и тепле комнаты так располагает к воспоминаниям.

Мой еще полон. Когда плохо, я как старый скупец достаю их из памяти, боясь упустить хоть жест, хоть слово, и прокручиваю как цветные слайды.

Ты еще не забыл ноябрьскую охро-замшевую Ялту? Листва там так быстро как у нас не опадает. Пожелтев, она еще долго-долго живет на ветвях, наполняясь густым коричневым тоном. И потому так контрастно бирюзовое море с гневными гребешками, разбивающимися насмерть о волнорезы. Разбивается, перемывает гальку и слизывает следы от лежавших здесь совсем недавно, разогретых крымским солнцем,тел.

Слизывает и сползает в грозную черную толщину моря, чтобы через минуту опять со стоном разбиться вдребезги.

Мы приехали отдыхать. Ты - по путевке, как и подобает отдыхающим партийным гражданам, я - инкогнито. У меня всего лишь десять дней от отпуска.

Цековские санатории, как правило, стоят везде особняком. Не исключение и этот. Одинокий, отгороженный от мира пропускной будкой - на его территорию вольношатающимся ни-ни, - стал для нас чудесным убежищем.

Не обошлось и без стрессов. Исполненная надежд, еще в накопителе аэропорта, готовясь к посадке на свой рейс, я вдруг увидела нашего Первого и внутренне ахнула: "Все пропало! Точно, он едет отдыхать тоже в Крым и в тот же санаторий". Для приобретения путевок вы пользовались одинаковыми каналами, да и должности где-то как-то соответствовали. Весь полет только и мыслей: "Все погибло!". В Симферополе, пока ожидали багаж- объяснились. Но слава Богу, судьба к нам была благосклонна - он ехал в другое место.

Ты, как молодой влюбленный мальчишка, ждал, продрогнув до синевы в спортивном костюме, меня на остановке, но уже по-взрослому сумев снять мне квартиру в единственном жилом доме, приютившемся на этой привелегированной территории.

С хозяйкой долго не объяснялись. Мы приехали сюда, чтобы пожить вместе, измотанные разлуками и стремительными встречами, которые в основном протекали в постели.

Была она и тут. Постель до завтрака, после него, до бассейна и после... Свидетелем нашей любви была не только твоя комната. Помнишь, мы лазили по горам, целовались под каждым деревцем, и в соснячке, собирая маслята, уже могли даже случайно прикасаться друг к другу. Нельзя было сдержать то, что рвалось, сметая на пути условности. Мои молчаливые свидетели! Ведь это в любви главное. Уже приобщившись к великому таинству больших чувств, мы не могли напиться друг другом. Ты помнишь то заветное словечко, которым мы объясняли свое состояние жажды? Я провожу рукой по волосам, плечам, всем своим любимым местам на твоем теле и как заклинание шепчу: "Запоминаю, запоминаю, запоминаю...". Уже потом, когдая уехала, переговариваясь по телефону, мы его переделали во "Вспоминаю, вспоминаю, вспоминаю...".

Дни состояли из маленьких встреч и разлук. Ты подчинялся режиму: процедуры, обеды, ужины, врачи, а я - праздно гуляла по осенней Ялте. Не потому ли желание не иссякало никогда?!

Вечерами начиналась светская жизнь. Свидания мы всегда назначали у бара, где можно было съесть мороженое, потанцевать (тогда был сухой закон, правда, мы в веселящих напитках не нуждались). Твои соседки по столу, видя нас вместе только вечером, все спрашивали: "А где же ваша очаровательная спутница? Почему ее не видно днем?" И ты по моему совету им отвечал: "На день я ее прячу в чемодан". После моего отъезда ты им объяснил мое отсутствие тем, что запер меня в чемодане навсегда.

Господи, бегая к тебе на свидания, я поняла, что даже в коротких промежутках нашего невместе за мной начинают ухаживать мужчины. Видимо, от счастливой женщины исходит сияние любви и каждому хочется у этого костра согреть свое сердце.

Твой номер был уютным, чистым, с просторным мраморным балконом и с видом на море. По утрам нас будили голуби и чайки. Каждый день я подкармливала их остатками еды. Если голуби подлетали стайкой, склевывая мелкие крошки, то чайки - по одной. Сделав широкий круг, планировали на балкон, хватали своими крепкими клювами вафлю или корку хлеба и улетали, чтобы насладиться трапезой в одиночестве.

В стайке голубей была одна - хромая. У нее, видимо, когда-то была перебита лапка и срослась очень неудачно. И еды ей из-за этого доставалось меньше всех. Понаблюдав из окна как бедняжку обижают ее здоровые "сограждане", я стала подкладывать ей крошки отдельно. Мои новые друзья настолько привыкли и осмелели, что если не находили на парапете еды, то робко заглядывали, а потом и стали заходить в комнату, постукивая коготками по паркету, сверкая бусинками глаз и требуя своей ежедневной порции. А моя хромушка и вовсе освоилась. Она дожидалась своего часа и уже безбоязненно садилась мне на ладонь. В стерильно чистом санатории в это время пищу им раздобыть было нелегко. В основном, скорее всего, они и питались вот такими пожертвованиями от стола.

Потом ты рассказывал, что они до самого конца твоего отдыха так все садились на балкон и кого-то высматривали.

Как теперь моя хромунья? Может быть, сейчас и я похожа на нее. Крылья, что несли меня в красивом полете к тебе, сломаны. Они срослись, - живу - но также неудачно.