Мищенко Ольга Васильевна, 1997 г.
__________________________________________________________________________
ИДУ НА "ЯГОДКУ"!
Мне 45. Иду на "ягодку", но сбирать, кроме горькой, пока нечего. Жизнь не сделана.
КАРЬЕРА. Она не получилась. Да и что означает это слово для женщины, живущей в провинции? Директор? Редактор? По-местному, мещанскому, только эти должности олицетворяют, венчают прожитую жизнь. Говорят, в столицах венцом может быть и талант, но мы Москву не брали, не знаем. У нас же искра божья - мелочи жизни. До самой старости, невзирая на опыт, популярность, образность мысли, всегда найдется "наиталантливейший", который из букета твоего произведения будет высмыкивать, выдергивать строки, факты, смелые мысли. Все, что угодно, лишь бы было проще, безопаснее: не дай Бог в суд подадут. О каких напечатанных вещах можно говорить как о своих, если хоть одна строка, хоть одно слово были вычеркнуты, изменены, переставлены. Слава богу, такая участь миновала стихи, - не попрешь, значит, против рифмы, не вырубишь.
ИНСТИНКТЫ. У моего поколения они забивались как родинки шерстью - насмерть. Кроме двух.. Искусственно взращиваемого инстинкта на труд и инстинкта материнства. С трудом все ясно. Этот революционный порыв в нашей стране защищен Конституцией и угрозой голодной смерти: "Кто не работает - тот не ест". Далее - инстинкт материнства. Реализован только на воспроизводство, однако на воспитание, на соучастие, на счастье сосуществования - нет. Я этим занималась вечерами, набегами домой с работы, между стирками, готовками, ремонтами, грядками, в выходной. Бедные мои дети! Значит, и с материнством - фиаско.
КАК ЖЕНЩИНА. Не состоялась. В годы нашей молодости с мальчиком у калитки постоять... К своей первой брачной ночи мы подошли девственницами. Я ее на три дня ускорила, от страха представляя, что будут думать гости на второй день на свадьбе. Потом исполнение супружеских обязанностей протекало, в основном, под страхом аборта. Тогда их делали без обезболивания, с уколом - по большому блату. Какая там сексуальная жизнь! Это теперь нас на каждом перекрестке привлекают обложки книг из серий "Интим", "Шарм", "лучший любовный роман" и т.д. и т.п. Совреализм такого направления в литературе не имел. Теперь и я их читаю. На ночь. Легкое, ни к чему не обязывающее чтиво. Один и тот же роман можно листать каждый вечер. Это как пришло, так и ушло. Но... думать же не запретишь. По сторонам, в поисках партнера, себя не заставишь оглядываться. Но если нашаженская половина уже готова, то возрождение русского Адама еще не состоялось. Мужчины же любовных романов не читают, мелодрамы по "видику" не смотрят, и кто его знает, что представляют собой в постели. Но мы-то уже поднаторели. Поможем. Покажем. Только вот осталось дело за малым: а где ж мужчины? Мне кажется, сейчас никто ни за кем не ухаживает, не предлагает, не хочет. Такая сторона жизни как "любовный роман" в нашей реальности отсутствует полностью, лишая нас чисто женской возможности кокетничать, покорять, влюблять. Робость наших мужчин порой доводит до протеста. Но ведь случается, случается все-таки, когда между нами, разнополыми, пробегает искра тонкой симпатии и притяжения. Мы как бы вычисляем друг друга в толпе и в самый решительный момент мужчина вдруг дает отбой. Тьфу ты! Пару таких экспериментов, и отбой уже даешь ты, как женщина. Эх вы, ваятели! Из меня же еще можно слепить чудо: живое, сияющее, теплое, бесконечно ласковое и женственное. А что имеем? По улицам страшно ходить. Идут навстречу не женщины - воительницы, добыватель-ницы, носительницы, трудительницы, каторжницы! И всегда без спутников - одни...
ИМИДЖ. Свои лучшие платья я износила в мыслях. У меня нет своего имиджа? Нет вкуса? Или шарма, только мне присущего? Дудки! У меня нет денег! Они уходят только на одну мою святую обязанность -кормить семью. Не подсказывайте мне выход "Крестьянками", "Работницами": умей сама, сделай сама. Я умею писать, но хочу носить вещи от людей, которые так же, как я писать, умеют шить и одевать. Пусть меня причесывает мой парикмахер, одевает мой Версаче, и делает мне лицо мой визажист.
Да где там... У нас самодеятельность. Она как пришла в нашу художественную жизнь, так и теперь ходит по лицам, по фигурам, по ногам. С наших жидких зарплат только к празднику и купишь колготки "Санпеллегрино" и не для страстного испанца, чтобы он их надел на мою ножку в поисках смелого сексуального решения. Для того, чтобы хоть раз почувствовать, как хорошо ощущать под платьем дорогое белье и колготки, которые делают ногу- ножкой. Все остальные шмотки покупаются в хаосе. Лишь бы что-нибудь свеженькое, а то хожу голая и поношенная.
... Свои лучшие платья я изнашиваю в мыслях. Прихожу в магазин, выбираю, прицениваюсь, долго обсуждаю с продавцом - сколько надо и как будут выглядеть дополнения, - и ухожу...
Чтобы "носить",
чтобы чувствовать.,,
чтобы... жить..,
ВСЕ МЫ ВЫШЛИ ИЗ ОДНОЙ СТРАНЫ – ДЕТСТВО
 МАМА, МАМОЧКА, МАМУЛЕНЬКА
Посвящается Чистяковой Любови Пантелеевне.
Много лет я уже не произношу этого слова. Оно как бы стерлось в памяти, забылось. Моей мамы нет. Моя мама умерла. Но когда ненароком вдруг, слышу, как кто-то скажет в трубку или по соседству ласково: "мама", полоснет по сердцу боль, и заноет оно в великой тоске.
Как я скучаю за тобой, моя родная. Идут годы, сама я уже трижды мама, но нужда в тебе все сильнее и отчетливее.
Разве тебя надо было просить об услуге, как просишь постороннего? Нет. Ты и без слов все поняла бы. Ну кому, как не тебе поведала бы я обо всех своих невзгодах и трудностях и разве нашелся бы еще кто-то, кто так понял бы меня и пожалел? Нет. Разве кто-нибудь еще полюбит так моих детей, как ты любила своих внуков? Нет, тысячу раз нет!
Если бы ты знала, моя родная, как им мало одной моей любви, я это катастрофически чувствую, и как недостает твоей. Если бы ты знала, как не хватает на всех моей заботливости, а с твоей она удвоилась бы. Если бы ты знала, как тяжело себя чувствовать только мамой, всегда одной мамой и никогда - дочерью.
Много лет я уже не произношу слова "мама" и много лет меня никто не называет доченькой. Мы - квиты. Но тебя нет, а я живу с постоянным чувством вины: мало заботилась, мало берегла, мало теплых слов сказала, мало жалела, мало дорожила. Всего сделала мало для тебя, и потому, может быть, тебя уже нет.
Первые годы ошибалась часто, да и сейчас нет-нет, а увидев письмо в почтовом ящике, вдруг подумаю, забывшись: "от мамы" и осекусь - писем от тебя уже не будет никогда.
Мамочка, как бы было хорошо, если бы ты у нас была. Ведь как приятно скоротать с тобой вечер за чашкой чая в бесцельных разговорах и болтовне, ни о чем не заботясь. Обсудить дочкин наряд к случаю. Ведь она уже выросла, ей восемнадцать. Посоветоваться, как приструнить моего взрослеющего сынишку, чтобы его переходный возраст не доставлял столько тревог и хлопот. А малышка, моя малышка. Она никогда не научится и никогда не поймет, что в ее жизни может означать слово "бабушка".
Ты знаешь, ведь без тебя мои дни рождения какие-то пустые, голые. Сколько бы гостей и друзей ни стекалось в мой дом и с подарками, и без, самый главный гость так ко мне и не прийдет, самого дорогого подарка мне уже не принесет.
Голубушка моя, как мне не достает тебя. Лелею надежду: подсоберу денег и поеду на родину. Мне уже не к кому там приезжать, разве что на кладбище, к твоей могилке. Но я знаю, ты и там меня ждешь, одинокая моя. Теперь-то я могу сказать без стеснения, со всей болью души - люблю тебя. Любила, люблю и буду любить.
С какой гордостью и нежностью отношусь я к твоим вещам, оставшимся мне по наследству. В них вся твоя жизнь. Я помню к каким случаям, и как они покупались.
Милая моя, прости мне мою безвинную вину. Мы все эгоисты и все жадобы, мы можем кому угодно говорить массу красивых слов, а для тебя простого доброго не находим. Стыдно вроде. Но как же теперь я понимаю, что мать у человека одна, ее не меняют и не приобретают и ее, свою маму, мамочку, мамуленьку, не забывают никогда.
ГОСТИНЕЦ ОТ "ЗАЙЧИКА"
Когда я захожу в хлебный магазин и вижу быстро дорожающее наше хлебное "изобилие", мне грустно. Хлеб становится роскошью. А ведь когда-то, при его истинном изобилии, в городских магазинах было одних батонов сортов десять, прорва сдобы, он был лакомством.
Родилась я и выросла в селе, красивом, богатом, со старинным названием, оставшимся еще от татар - Бешпагир, что в переводе означает пять ключей. Отец мой имел прозаичную, но очень уважаемую на селе профессию - комбайнер. Не механизатор, как сейчас водится, а именнно комбайнер. Ему недосуг было бегать . Так было в детстве, но и повзрослев, мы бегали к отцу. Правда, уже в бункер не залезали, постоишь на мостике, угостишь его и штурвального грушами - и домой. Самой главное: детской радостью была и другая. Загуляешься иной раз на улице дотемна, так что дождешься отца ненароком, он никогда не ругает, а лишь достанет из своей кирзовой рабочей сумки отдаст тебе гостинец - "от зайчика". Был этоивсегда всего лишь оставшийся от обеда кусок хлеба, но вкуснее него в ту пору ничего не было. Никакие конфеты и сладости, хотя ими были буквально завалены магазины, а шоколадками украшались витрины, не могли идти в сравнение с этим нехитрым лакомством, под сохшим на степном ветерке, впитавшим в себе запах зерна, полыни, васильков и пыли, согретым щедрым степным солнцепекм.
Кончалась страда. Последней в наших краях убирали клещевину - культуру, из которой делают масло для авиационной промышлености. Вызревала она поздно, когда начиналась осенняя распутица, а мы давным-давно уже ходили в школу. Наконец, - последний гектар и ставил свой комбайн отец на ремонт. Каждый день он теперь ходил в МТС. Дома разговоры постепенно переключались на железки и ремни, другие вещи. Готовил комбайн к очередной страде всегда сам: протирал каждую гайку, смазывал каждый винтик.
Таким был отцовский, у мамы хлеб был другим - теплым, нежным как ее руки. Пекли хлебы еще в русских печах. Что за булки выходили! Чудо! Ставили опару, как всегда, под выходной. Среди недели печь было не с руки, да и вдруг у отца выпадет на воскресенье выходной. Душистый, мягкий хлеб к столу - это уже праздник.
Пекла мама сразу семь-восемь булок, буханок, караваев, много всяких пирогов и пирожков. Особенно удавались ей пироги с капустой и с печенкой. Запаривали дрожжи в каком-то особом глиняном чане - не чане, кувшине - не кувшине, а в чем-то удобном и просторном, что имело свое особое, уже забывшееся по прошествии стольких лет, название. Бывало, поставит тетка опару и все бегает ее помешивает, дает дрожжам воздуха, чтобы лучше всходили. Затем мама замешивает тесто и сваливает его в специальное корыто. Перебьет поздно вечером и всю ночь этот рыхлый комок ворочается и пыхтит в тесном корыте под теплым одеялом как чудовище. Проснешься ночью и спрашиваешь тетку: кто это в комнате вздыхает? Утром - корыто до краев! Толчет его мама руками, мутузит, а оно все прет и прет. Наконец, разделят его по формам, дадут дойти последний раз - и в печь, которая давно отпылала жаром и лишь тихо и горячо дышит потускневшими углями. Рогачом забросят формы в печную глубь и ждут.
Ждем. Все бежим спрашивать: когда да когда? И вот, вытащили хлеба, но сразу не дают. Теперь их на чистое полотенце в рядок складывают, верхнюю корочку смазывают водой и накрывают какой-нибудь теплой ватной кофтой. Постоит, отойдет от жару, и уж потом отхватят тебе бочок, который и хрустит и пахнет и в рот сам просится. А ведь пока хлеб дойдет - пирогов всяких отпробуешь, казалось бы и на дух простой кусок не нужен. Нет уж, на закуску только хлеб!
Каждый день я захожу в свой хлебный магазин, смотрю на полки, и мне становится грустно. Никакая цена, какой бы высокой она ни была, не заставит меня уважать этот безвкусный, бездушный хлеб. Я знаю и понимаю другую его цену. Когда он, наш насущный, при всем своем изобилии оставался самым дорогим лакомством, запомнившимся на всю жизнь как гостинец "от зайчика"...
|
