ЖУРАВЛИ
Едва восход разбрызгал свет по склонам,
Огонь прорезал небо из ружей.
И уж кружит над неспокойным
Доном Расстрелянная стая журавлей.
Застигнутые в дальних странах вьюгой,
Они спешили в теплые края.
Им снился живописный облик Юга,
Его речные поймы и поля.
Народ их взглядом провожал влюблённо,
Улыбкой им даря тепло сердец.
Увы, увы, в степном низовье Дона
Они нашли печальный свой конец.
Парят остатки их былого клина.
Серьезно ранен старый их вожак.
И не собрать ему их в строй единый,
И самому не взвиться ввысь никак.
Довольный слышен смех неподалеку
Тех, кто разил свинцом точнее всех.
Летит на землю белый пух, как снег,
И облака в сплошных кровоподтеках.
ДОРОГА К БОГУ
Среди дорог одну дорогу
Избрал я с некоторых пор.
Под сладкий звонкий птичий хор
По ней иду сегодня к Богу.
А кто-то, райских птиц глуша,
О чем-то шепчет несуразном,
И ведьмы, юбками шурша,
Зовут к волнующим соблазнам.
Уже ступаю за черту
В пространство рытвин и обочин.
Совсем не легок путь к Христу,
Когда, поправ саму мечту,
Ты искушеньем озабочен.
НОЧЬ
Шторы, как встарь, из парчи –
Образов лунная вязь.
Нежен и ярок в ночи
Блеск твоих огненных глаз.
Мыслей сумбур и отток –
И мы в сплошном забытьи.
Долог и сладок пролог
К главному тексту любви.
Кончен в мгновенье пролог –
Страсть укротить нам невмочь.
Щедрый на милости Бог
Нам ниспослал эту ночь.
ЖЕНЩИНЕ ПО ИМЕНИ МАЯ
Мне в имени твоем весна,
Ромашек желтая поляна;
Прохладных вешних вод полна,
Река в бушующих изъянах.
Весёлый ситец верб, осин;
Тюльпаны вспышками на скатах;
Небес чарующая синь;
Багряных туч все та же вата.
Ковыль, готовый в Дон истечь
Близ прифартованной казанки.
Так истекают плавно с плеч
Льняные волосы славянки.
Убежала с измятою кофтой.
Увидав, догадается мать.
И остаток рассвета короткий,
Знаю точно, тебе не поспать.
Вспомнит всякую небыль и были:
От Аксиньи с печатью греха
До мифической девы Марии,
В непорочье зачавшей Христа.
А сама отлюбила исправно
В буйных зарослях тихой реки –
До безумья и жгучей тоски,
И в станице ей не было равных.
Отжалела других и себя
В сладком мареве чувств, как в пучине,
Заодно подхватив и тебя
Где-то здесь, в камышовой лощине,
ЮЖНЫЙ ЛИК
Всевышний дал кому парик,
Кому простую маску на нос,
Кому сама вуаль досталась,
Тебе ж - красивый южный лик.
Он солнцем так в тебе искрится.
Лучится глаз морская синь.
С ней в состоянье лишь сравниться
Голубоокая полынь.
Улыбка светится шафраном,
Просясь к поэту в яркий стих.
Бог сэкономил на других
И одарил редчайшим станом.
-
Идешь - и теплится земля,
Зима уходит прямо в лето.
Само пространство бытия
С тобой наполнено рассветом.
А те, что в жутких париках,
В несносных масках и вуали,
Язвят и тешатся в сердцах,
Острят острей калёной стали.
-
Они везде и в каждый миг –
Едва ль в их душах разберешься? –
Тебя ломают, как тростник,
А ты, как ветка ивы, гнешься.
* * *
Когда носы
В тоске повисли
И речи всех
Идут не впрок,
Приводит
В трепетный восторг
Игра твоей
Свободной мысли.
ЛАСТОЧКИНЫ ПТЕНЦЫ
Мне рассказали: мастера –
Поступок их понять едва ли -
Здесь, через улицу, вчера
Птенцов в стене замуровали.
Вот так, закончив день, ушли,
А те на помощь звали в страхе.
Но не смогли, но не смогли
Пробиться к ним большие птахи.
В неведенье и в забытьи
Они о стену страстно бились,
А из стены, как из глуби
Всё реже звуки доносились.
Уж смолк птенцов печальный зов,
Заря погасла золотая.
До темноты, с тех самых слов,
Кружила ласточкина стая.
КТО-ТО СТРАННЫЙ
Кто-то странный, раз от разу,
В голове моей сидит.
Надиктовывает фразы,
Как какой-нибудь санскрит.
Голос глохнет в звуках вальса.
Крики, хохот. Не пойму:
То ль он в сон ко мне забрался,
То ль всё это наяву.
По моей, чужой ли воле:
Бес на палке, конь в пальто.
Сатана там правит, что ли?
Здесь ли что-нибудь не то?
Голова взбухает массой
Вместе с кущами седин.
Ну, диктуй, кто там, коль взялся,
Да ясней и чётче, блин.
ЛЕБЕДИНАЯ ПЕСНЬ
Ты моя лебединая песнь.
Круг за кругом снижаясь, пою,
Как, страдая, измаялся весь,
Как, слабея, всё больше люблю.
Не сдержать моей страсти - во мне
Вспыхнул пламень поэзии вновь.
А земля все крупней и крупней,
И из раны всё явственней кровь.
А ЖИЗНЬ ИДЕТ СВОЕЙ ДОРОГОЙ
Давным-давно, являя смелость,
Любил в тебе твою неспелость.
Прости за вольность параллели –
неспелой вишней губы рдели.
Еще и время не приспело –
Ты, будто ягода, поспела.
Вкус алых губ на смуглом лике
Казался соком ежевики.
А жизнь идет своей дорогой –
И пусть осталось мне немного.
Пою в стихах, как ветер, волен,
Про губы, терпкие, как тёрен.
НА РЫБАЛКЕ В ЗАВОДИ ДОНА
Закат уже был сиз и ал,
И заводь отливала медью.
Я с замираньем клёва ждал
В кустах талы, а он все медлил.
Вдруг задрожали поплавки,
Поплыли медленно и веско.
Исчезли под водой. Линьки,
Я знал, тянули книзу леску.
Взбурлили воду караси.
Казалось, сами шли мне в руки.
Взметнулась молодь: не спастись
Ей было от коварной щуки.
Но стих мой щукам не укор –
Хоть нет их злей здесь, нет капризней.
Влёк, волновал безумьем жор
Скопившейся здесь густо жизни.
Не поспевал снимать с крючка
Я рыбью особь разной масти.
Вечерней заводью река
Будила токи жуткой страсти.
ЛЕС В ЕЛИЗАВЕТИНСКОЙ
Пушистые серые
Вешние почки
Проклюнулись каждая
Острым листочком.
Под солнцем, его
Многоопытной кистью
Легко развернулись
В широкие листья.
А листья, а листья
Всей массой зеленой
Предстали густой
Изумительной кроной.
Всем лесом, всем берегом
Осенью ранней,
Как пламенем, вспыхнули
Краской багряной.
Летают, красиво
На землю ложась.
А люди со временем
Втопчут их в грязь.
Спеша ли по делу,
Бродя ли без толку,
На стенках сапог
Разнесут по поселку.
ИЗ ЧЕРНОВЫХ МАТЕРИАЛОВ
Опять меня зовет мой сон
Туда, где древние курганы;
Туда, где мой любимый Дон
Сейчас подёрнулся туманом;
Туда, где балки и холмы –
Степные хижины свиданья
И в непогожий день зимы,
И в летний день солнцестоянья;
Туда, на берег, с небольшой,
Обычной, в общем-то, станицей.
Она всю жизнь мне дом родной,
Она мне стала синей птицей...
ПОЛНОЛУНИЕ
Все ждали полнолунья с интересом.
Кто - чтоб на свет активней рыба шла.
Кто - чтобы, перевоплотившись в бесов,
Творить неблаговидные дела.
Кто - чтобы ночь в её особой фазе
Живописать, лишившись неги сна.
Но вместо этой, странно и не сразу,
Взошла над Доном чёрная луна.
Повергла всех и вся в недоуменье,
Покинув в небе свой всегдашний пост.
Гася в воде живые блестки звезд,
Ползла по Дону крупной, грубой тенью.
Луна, казалось нам, сошла с ума,
То в страх бросая всех, то в изумленье.
По чьему-то недоброму веленью
Всеобщая здесь воцарилась тьма.
До дна реки, клубясь, достала чётко,
Накрыла перегруженный паром
Большим всепожирающим пятном
И нас легко глотнула вместе с лодкой.
Открыв глаза, над степью вижу вдруг
Дневное, меж багряных туч, светило.
Береговые листочки вокруг
Встречают солнце трепетно и мило.
В его лучах Буравки, как в огне.
Оно, по всем приметам, не погасло.
А значит, ночью яркой быть луне
И рисовать её особым маслом.
В её сиянье вздрогнут поплавки
И огласится смехом берег вербный
Моей степной, моей родной реки,
И не беда, что быть луне ущербной.
Над Доном Млечный окропится путь
Прозрачным, ясным, чистым лунным
светом,
И яркой воспоётся ночь поэтом.
Вот только б, как случилось, не заснуть.
НОЧНОЕ ПОДВОРЬЕ
Смотрю ли, свет кругом гася,
Как в бездну, в тёмное подворье;
Гляжу ль в ночной колодец я,
Как в бесконечность, бездну моря,
Престранны свойства бытия:
Мне начинает вдруг казаться,
Что бездна смотрится в меня,
Легко вводя в гипноз прострации.
Вот так же, впившись в небо, я,
Как текст, его читаю мифы,
А небо, звездами пестря,
Сверлит меня зрачками грифов.
СОН
На этот раз суров мой Бог,
Без всевозможных разночтений
Несёт стремглав меня поток
Совсем уж жутких сновидений.
Вот-вот вонзит меня в тупик,
И я пытаюсь взвиться птицей.
Но знаю: ровно через миг
Мне в страшных судорогах биться.
В ПРЕДДВЕРИИ СНА
Тишина и покой. Даже тот,
Кто обычно меня посещает,
Видно, нынче ко мне не придёт,
Лошадиною рожей качая.
Можно думать, а думы просты,
И проблемы все те же извечно:
Мне испить бы твоей красоты,
Мне постичь бы её бесконечность.
Только нет, мне, увы, не дано
Испытать дорогие напитки.
Истомить, извести себя в пытке
Мне, как видно, судьбой суждено.
ЖЕНЩИНЕ, ПОНИМАЮЩЕЙ ЮМОР
Сказать тебе без всякого подвоха,
Слова, как медь, чеканя и граня:
Ты и в затылок смотришься неплохо
В обиде ли, во гневе ль на меня.
С затылка, впрочем, радости немного,
И о другом пекусь, волнуюсь, я.
Ты смотришься и ниже. Слава богу,
Есть посмотреть на что при свете дня.
В ОТЦОВСКОМ ПОДВАЛЕ
Глоток, другой. Тебе дано
Сейчас испить из бочек старых.
Светясь, их красное вино
В твоих струится капиллярах.
И я тебе, похоже, люб -
По мне твой взгляд блуждает вольно.
И улыбаешься прикольно,
И обжигаешь жаром губ.
БУДТО КРЫСА, МЕЧУСЬ
Обложили с боков, будто старого волка.
Сзади четко нацелилась в спину
двустволка.
Впереди на обрыве кончается твердь.
За обрывом внизу неизбежная смерть.
Не хочу той стремительной гибельной
выси.
Я под стать нынче, кажется, загнанной
крысе.
Будто крыса, мечусь, задыхаясь, и вдруг
Разрываю, ощерившись, замкнутый круг.
* * *
Я оттуда, из южного края,
Где вдоль пыльных дорог через лес
Кочевали в повозках и без
Предки нынешнего Будулая.
Пацанами мы бегали в степь,
Лишь затеплится месяц-подранок,
Из кустов, близ костра посмотреть
На красивые лики цыганок.
* * *
Мне бы в эти именины –
Без подарков и не по сто.
Мне б, зарывшись в пух перины,
Нынче выреветься вдосталь.
Оттого, что сделал мало,
Что впустую силы трачу.
Мне бы жизнь начать сначала,
Мне б прожить ее иначе.
Я б отправился в дорогу,
Будто цыган, в сельской бричке.
Впрочем, может, чётко к Богу,
Может, к черту на кулички.
В ПРОЩЕНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ: ИСПОВЕДЬ
Молчать, в себя ушедши, нету сил.
И вспоминаю не без сожаленья,
Как в давнем прошлом уток подстрелил,
Оставив их утят без попеченья.
Содеял, на охоте ли гонимый
Инстинктом наших предков-дикарей;
С сознаньем власти ли, тупой и мнимой,
Над младшими собратьями людей.
А может, дьявол в уши нашептал;
А может, просто по неразуменью;
А может, сам я дьяволом тем стал –
Нет мне, как умно ни скажи, прощенья.
ИСПОВЕДЬ-2
Счастливой стаей все легко и быстро
Они скользили между камышей,
Пока мой страшный, мой смертельный
выстрел
Одних там не оставил малышей.
Несчастные, те стайкой небольшой
Еще держались, двигаясь устало.
Но вскоре их на озере не стало –
Пропали в неизвестности лесной.
С тем и живу, в душе таская грех
И образ, чёрной краской недописан,
Единственный, из множества, из всех
Как тех утят в кустах терзают лисы.
* * *
Не так давно они от счастья млели,
Зарывшись в пух перин и одеял.
Ужель и впрямь их чувства охладели,
Исчез страстей неистовый накал?
Пассажи выговаривают губы
Совсем иных эмоций и страстей.
Вот-вот взорвется пламенем
Везувий И завершится гибелью Помпеи.
| 