продолжение (2)
ИЗ ВЕКА В ВЕК
Служба и юртовой пай были основными источниками существования. Чтобы казак смог подготовиться к службе, нарезались участки земли. По Положению от 1835 года казаки и рядовые священнослужители получали по одному паю, обер-офицеры и дьяконы — по два, штаб-офицеры и протоиереи по четыре, генералы по шесть паёв. У них и пай был намного больше, чем у простого казака. Донские помещики обрели по 15 десятин на каждую принадлежащую им крестьянскую душу мужского пола, полковники получили по 800 десятин, офицеры — по 400, унтер-офицеры, произведённые в офицерский чин по отставке, по 100 десятин.
С увеличением казачьего населения пай уменьшался, в среднем по Войску (в разное время) он размежёвывался от 13,5 до 30 десятин. Казачьим вдовам отводилась половина пая, у кого было трое детей, получали полный пай. Продать, завещать, передать по наследству землю было нельзя. При сложении 2–3 таких паёв хозяйство большой казачьей семьи выглядело зажиточным или даже богатым на фоне окружающих крестьянских земельных участков. На один крестьянский двор приходилось всего лишь 5–6 десятин, с огромными податями. Крестьяне испытывали нужду малоземелья, с вожделением смотрели на казачьи наделы.
Основой доходных статей имперского бюджета были сборы: подушный, питейный, соляной, таможенный и канцелярский. Все эти подати не касались казаков. Они содержали мельницы на реках, торговые лавки, кузницы, перевозы через реки без платежа в казну. Казачеству предоставлялось право свободного изготовления вина, беспошлинного добывания и потребления соли. Казаки, в отличие от крестьян и иногородних, имели право на бесплатное лечение, в пределах Войска гарантировалось бесплатное обучение в военных заведениях. Казаки были освобождены от почтовой повинности, вместо того, чтобы за свой счёт содержать почтовые траты, перевоз корреспонденции (как было по всей России), они ещё и получали за это от правительства особую плату, которая шла в Войсковой бюджет. И всё это давало существенный прибавок к Войсковой казне, а также возможность улучшить социальную сферу казачьих станичных и хуторских обществ.
Преимущества доставались не задарма. Каждый мужчина становился воином и рисковал жизнью. «Казак без службы не казак». Она была тяжёлым бременем, чтобы снарядить молодого казака «конно и оружно», семье приходилось вести разорительные расходы. Выход на службу требовал больших материальных затрат, надо было иметь при себе около 60 вещей, приобретённых за свой счёт в магазинах войскового комиссионера: 2–3 мундира, 2–3 шинели, 2–3 пары сапог, строевого коня, шашку и пику... Всё это составляло огромную по тем временам сумму 250–300 рублей, два полных годовых дохода. Для простого казака это две пары быков, десяток овец, мерин, да долгу на много рублей. Если обнаруживалась порча, промотание предметов обмундирования, приобретённых за свой счёт, — казак подвергался дисциплинарному взысканию.
Ф.Д. Крюков писал: «”Справа” — это главный, самый головоломный вопрос для казака, это — центр его жизни, делящий её на две половины: до службы в полку, или до “справы”, и после “справы”, т. е. после службы. Всё время, до выхода в полк, он думает только о ней или с облегчением, или с проклятием, или с гордостью».
Донские казаки с 17 лет считались военнообязанными. Сначала зачисляли в приготовительный разряд. Они должны были принять присягу в своей станице, пройти первоначальную подготовку во время месячных сборов в специальных лагерях. По Положению от 1835 года казак на 20-м году жизни шёл на службу в полк на 3–4 года, затем возвращался домой на два года, а потом убывал опять на три года, и так до четырёх раз. С 1863 года казаки стали идти на службу в 21 год, отправляли на службу в полк или отдельную сотню, где находился четыре года.
Во время прохождения службы военная учёба была серьёзной. Обучались грамоте, пониманию географических карт, далее шли боевые приёмы с холодным оружием, теория стрельбы, практические стрельбы боевыми патронами. Учили стрельбе на скаку, преодолению вплавь реки, рубке, джигитовке. Занимались правильной седловкой, на которой обращалось внимание на крепость посадки, смелость езды и умение управлять конём. Как правило, о казаке говорили: сидит на коне, как влитый.
Отбыв действительную, казак ещё восемь лет числился в строевом разряде, во 2-й и 3-й очередях. В это время он должен был содержать строевого коня и проходить ежегодно два контрольных и одни трёхнедельные учебные сборы. В расписании значилась езда, уставы, стрельбы, рубка, действия с пикой и шашкой, сторожевая служба, разведывательная служба, пеший строй, конные учения, состязания в стрельбе, наездничество, гимнастические упражнения, прыгание в длину, в высоту, с высоты, влезание на крутизну (берег, обрывы), штурм гимнастического городка.
После 12 лет пребывания в строевом разряде казак переводился в запасной разряд и числился в нём пять лет, после чего отпускался «на льготу». Она состояла в том, что освобождение от полевой службы и пребывание дома на какое-то время становилось возможным. Зачастую казак возвращался на Дон после службы в полку только через 5–6 лет. В 1856 году 11-й казачий полк трубил на Кавказе без смены шесть с половиной лет. То в походе, то на службе, казак более половины жизни проводил на чужбине. Вернулся с третьей перемены, а в четвёртую уже и сына повёл. Больше половины жизни казак был вне дома. Бытовала поговорка: казак всю жизнь в походах, а дома мимоходом.
Если война, казаки поголовно садились на-конь, шашкой пластать супостата. Один день отводился на оповещение, один на подготовку, один на путь до станичного сборного пункта. Для Казанской станицы это был хутор Тубянской, Вечером десятого дня полностью формировался 29-й Донской полк второй очереди (260 казаков Казанской станицы). Привычная команда: «Справа по три!...» — и полк сдвинулся с места, готов к посадке в вагоны. Вечером тринадцатого дня заканчивала формирование 12-я Донская запасная сотня (60 казаков Казанской станицы). Вечером 21-го дня заканчивал формирование 46-й Донской полк (210 казаков Казанской станицы). Таким образом, через три недели после объявления мобилизации все полковое звено — три полка — было отмобилизовано и пополнено до штатов военного времени.
Казачество щедро платило России за свои привилегии, богат был Дон Иванович вдовами, да сиротами. Не случайно сложилась пословица: «Станичники казака в армию снаряжают, что в могилу провожают». И лежат они на полях Галиции, Буковины, Восточной Пруссии, Прикарпатья, Румынии, позаросли бурьяном эти могилы.
А первая пуля в лоб меня целует,
А вторая пуля да поранила коня.
Жинка погорюет, выйдет за другого,
Выйдет за другого, позабудет про меня.
Русский крестьянин до 1905 года не мог поступить в высшее учебное заведение, стать офицером или чиновником, не выйдя из крестьянского сословия, не порвав со своей бывшей средой. Казак же, оставаясь казаком, шёл в университет, становился судьёй, доктором, офицером и, будучи профессором или генералом, оставался казаком. Казачество поднялось в социальной иерархии над горожанами и особенно крестьянами, но одновременно государство переложило на них бремя службСреди других территорий Российской Империи Дон всегда отличался высоким уровнем социального развития. Кроме образования. Уделяя достойное внимание военному обучению, правительство считало, что хорошее гражданское образование донцам ни к чему. Депутат Государственной Думы Ф.Д. Крюков считал, что казаку «закрыт доступ к образованию, ибо невежество признано лучшим средством сохранить воинский казачий дух...»[1]
В одноклассном заведении обучались 3 года, учебный год длился «от окончания полевых работ до начала оных в следующем году», но не более 7 месяцев. Были школы, где учились по 6, а то и по 5 месяцев в году. Большинство отсевалось после 1–2 года учёбы. Третий класс обучения посещали единицы, ибо паренёк в 10 лет был уже помощником в хлопотном хозяйстве отца. В такой короткий срок начальная школа могла только обучить читать и писать. Девчонки, как правило, посещали школу 1 год. «Зачем больше? Сумеет прочитать письмо мужа со службы, да ответить ему — вот и хорошо». В одноклассном училище работали один учитель и один законоучитель, а в двухклассном — два учителя и один законоучитель. Многие учителя не получали специальной подготовки. Положение приходского учителя было жалкое: полагалось в год жалованье 54 рубля, мало кто шёл на такое вознаграждение.
В 1887 году были закрыты все женские учебные заведения. В школах ввели преподавание военной гимнастики, обучение фронту и отдание чести начальствующим лицам. В конце XIX века на всю Донскую область была одна гимназия в Новочеркасске, а в трёх окружных центрах — Усть-Медведицкой, Нижне-Чирской, Каменской вместо них были открыты низшие военно-ремесленные училища, мальчиков обучали делать сёдла, плети.
Ещё хуже обстояло дело со средним образованием. На 1 000 мужчин приходилось 3,3 обучавшихся в средних школах, на 31 человек населения приходилось по одному учащемуся. В Казанском юрте среднее образование имело всего 17.
В Области войска Донского до 1907 года не было ни одного вуза, и лишь к 1911 году в Новочеркасске открылся учительский институт. Стипендии Войска сыновьям нуждающихся казаков были куцыми и практически недоступными. А потом и вовсе было определено, что количество войсковых стипендий превышает потребность войск с лицами с высшим образованием. В поисках возможности обучения все средства были хороши. Объявление в газете: «Женюсь на особе обеспеченной, немедленно, которая дала бы возможность кончить среднюю школу и высшую. Не пью, не курю. Молод, 24 лет, православный».[2]
Казаки ни в школах, ни на военной службе не изучали своей донской истории. Вплоть до Германской войны не было учебников по войсковедению, по истории казачества. В 1915 году при опросе в 25-й отдельной сотне, в которой были казаки из Хопёрского округа, ни один не смог ответить на вопрос, почему они называются донскими казаками. Даже урядники стали в тупик перед этой задачей.
Бывший заместитель председателя Донского Войскового Круга полковник А.И. Бояринов в книге «Казачество и Россия и их взаимоотношения» писал: «К сожалению, мы, казаки, свою историю, которая служит наилучшим средством для самопознания, или плохо знали или не знали совсем. Из наших школ она была изгнана. Соответствующих популярных книг мы почти не имели. Вся политика старого режима была направлена к тому, чтобы угасить всякое стремление, всякую возможность к распространению среди казаков сведений по казачьей истории, по развитию казачьего самосознания. Даже наша интеллигенция, воспитанная на идее российского великодержавия, не только не проявляла интереса к родной истории, но нередко отрицательно относилась и к самой идее Казачества...»
Перепись 1897 года выявила 23,3% грамотного войскового населения и 20,7% невойскового. Под грамотностью считалось умение читать, а читать и писать умели ещё меньше. Однодневная школьная перепись, произведённая 18 января 1911 года, выявила, что лишь около 43 % всех детей возраста от 8 до 12 лет посещало начальную школу. В 1914 году читать и писать умели 25% призывников. До Великой русской революции на Дону обучалось 127 тыс. учащихся. На 3 млн. жителей — капля в море. Положение осложнялось тем, что школы не были связаны с учебными заведениями высоких типов, фактически начальная школа имела тупиковый характер.
В начале ХХ века расходы по народному просвещению на душу населения в России были в 12 раз меньше, чем в Англии. Из станичной казны на развитие образования выделялась малая толика средств. В 1913 году на содержание начальных школ расходовалось только 6,6% бюджета Области войска Донского, тогда как расходы на содержание администрации, суда и полиции раздуты до 35% бюджета. Ежегодное жалованье атамана станицы Великокняжеской составляло 1 000 рублей, на содержание школ станицы и всех её хуторов выделялось по 125 рублей.[3] В гимназии станицы Вёшенской плата за право учения составляла 100 рублей в год — четыре коровы или 100–150 пудов пшеницы.
Во многих европейских странах обязательное начальное образование было введено ещё в 70–80-х годах XIX века. Одно не понятно, а кто России мешал? Ведь по россказням Сванидзе-Радзинского мы были в то время сильной и могучей державой…
В отличие от военно-полевой медицины станичное здравоохранение не блистало успехами. К 1850 году на донской земле имелось всего шесть больниц, при которых работало 11 врачей и 22 фельдшера. Это на 600 тыс. К началу
20-го столетия в Области войска Донского работало только 30 лечебниц и 30 аптек. В Вёшенском юрте на 50 тыс. была одна больница с двумя фельдшерами, каждый второй ребенок умирал до пятилетнего возраста.[4] В 1884 году С.Ф. Номикосов писал: «Было бы смешным идеализмом мечтать об одном медике и фельдшере на каждую станицу и волость, ибо на содержание 240 медиков и стольких же фельдшеров потребовались бы затраты, которых не вынесет ни войсковой, ни земский бюджет». В среднем по области смертность детей в возрасте до пяти лет (по данным метрических книг) составляла 57,6%, а в 1-м Донском округе — 59,8 %.[5] Смерть детей была привычным спутником повседневности.
Правительственная комиссия констатировала: «…недоразвитость, малокровие, узость груди, страдание организмов передвижения, зрения, болезни лёгких и порок сердца указывают на слабость питания и неблагоприятные условия домашнего быта казачьего населения».
Суровое воспитание сочеталось с жёсткой требовательностью. В боевых действиях, в походе, казакам категорически запрещалось употребление спиртного, как и приближаться к женщине.[6] По свидетельству адмирала Крейса (конец XVIII века) «в походе у казаков редко встретится пьяный, ибо запрещается им, под опасением строгого наказания, брать собою вино или водку». Запорожские казаки карали пьянство во время похода смертью. Нет молодца сильней винца, один пьяный мог угробить целое подразделение. Трезвость почиталась первейшей необходимостью при свершении важных дел. Надо было стоять в полной боевой готовности, а не «бабиться» и охранять своих будущих жён, захваченных в походе, от поползновения товарищей. Как знать, может и правы были казаки, когда намеревались скинуть Стеньку Разина со струга. И тому ничего другого не оставалось, как сбросить полонянку за борт в набежавшую волну?
Трезвость была непременным условием жизни. Пьяных казаков с позором изгоняли из Круга, накладывая на них пеню, а то есаулец по приказу атамана и плетюганов ввалит. С 1792 года начали составлять списки казаков, которые, «впав в распутную жизнь, не только не делают обществу и семейству пользы, но ещё обратили себя на пьянство». Было решено пьяниц «употребить к выламыванию на войско камня» в каменоломнях.[7] Гребенцы в будни, в рабочие дни считали за позор обмочить усы в «родительском». Безусым и безбородым был полный запрет на употребление спиртного. Во многих донских станицах было принято: первую чарку вина молодой казак принимает от отца только по достижении возраста, когда отправляется в приготовительный период к службе (17 лет).
Не редкостью были распоряжения «О прекращении питейной торговли в воскресенье и праздничные дни до литургии во время сходов и о порядке выдачи приговоров на открытие питейных домов трактиров».[8]
В 50-е годы XX века в казачьих хуторах хмельных на улице, упаси Господь, не было видно. Вольность в поведении, в том числе в злоупотреблении спиртным, всегда порицалась в казачьем обществе. Алкоголиков излечивали нелёгкий труд и тяжкая служба.
Хотя было и веселье, проводились общественные мероприятия с алкоголем: встречи казаков, вернувшихся со службы, встречи и проводы почётных гостей. Выпись из винной книги Вёшенской станицы на 1774 год в атаманство Чукарина: «Выпито вина в кабаке атаманом со старшинами на 5 коп.[9] Выпито вина на другой и третьи дни после сбора казаков в армию — 60 коп. Отнесено вино старшине Дмитрову на 10 копеек. Поднесено вина посыльным с грамотами 4 коп. Выпито вина на сборе, что лёд колупали, 1 руб. 80 коп».[10]
Атмосфера любви и добра вовсе не располагала к потаканию. Казаки старались не бить детей, ибо потом из него мог вырасти зашуганый воин. Не дозволялось даже матери бранить детвору непотребным словами, считалось, что это сглаз. В казачьих хуторах и станицах в присутствии ребенка хула полагалась исключению из лексикона. Ещё в стародавние времена, в 1794 году, в Уставе благочиния Черноморского казачества было записано: «Буде кто в общественном месте или при благородном, или старше летами, или при степенных людях, или при женском поле употребит бранные или непотребные слова, с того взыскать пени, полусуточное содержание в смирительном доме и взять его под стражу, донеже заплатит».
Казаки пели в строю и на отдыхе, на свадьбах и вечеринках, проводах и встречах служилых. С раннего детства сопровождала колыбельная, она и по духу была полувоенной. У каждого казака была своя любимая песня, от которой щемило сердце, наворачивались на глаза слёзы. «Веселы привалы, иде казаки запевалы». Песенное исполнение на Верхнем Дону отличалось от мелодий низовых станиц своей распевностью. Нигде не было такого раздольного, протяжного, волокового «По Дону гуляить», как в станице Казанской. Самобытная казачья песня славилась многоголосьем, запевала из затейливых переливов исполнял короткую музыкальную фразу, остальные подхватывали. Даже если медведь на ухо наступил, подладится казуня, мало-помалу подтягивает, голосит для украшения песни, а солист выводит летящим дискантом, как говорили — «дишканит». Подголосок покрывал голоса певцов и придавал песне особый колорит, переходя от заунывно-грустного напева в весёлый, в залихватскую казачью песню. Любо-дорого всем и радостно.
Казачий язык был своеобычным, многие слова и до сих пор малопонятны современникам. Хотя они и начали смекать, что такое буркун, ужака, сапетка, чакан, гардал, тузлук, но это уже остатки языкового великолепия. Говор казачий неповторим, уже никогда не услышим: «Чи я ня казачькя?», «жаних», «вядро», «чайкю», «страма», «кубыть», «ноня», «таперича»… Исчезли певучие обороты: «Сашил новыи брюки, фарсовитый, как новый гривинник», «Атец траву кося, ана исть ня прося», «Ябланка фкусная, как выспея». Интересная особенность, в донском казачьем языке не было среднего рода, только мужской и женский — неба, сена, поля. Сохранялось сильное яканье в первом слоге: вясна, зямля, тяпло, нявеста, в грязе. Произносили мягкое т в окончаниях — идёть, кричить, шумить. По прошествии столетия лишь южно-русское фрикативное г напоминает об особенностях говора донских казаков. В целом донской казачий говор значительно отличался от русского, в лексике имелась большая группа слов, употребляемая только на Дону. Как отмечено в Большом толковом словаре донского казачества: «Языковый состав представлял самостоятельную лексическую систему, не совпадающую с системами других русских диалектов».
Казачьему народу были присущи жизнестойкость, оптимизм, весёлость нрава. Ходила пословица: «Казак Донской, что карась озерной: икрян, прян и солён». Иногда дозволялось кое-какое зазнайство, хвастовство, но только дома, в обыденном общении. Донцов отличало поведение в обществе скромное, умеренное, они принесли из России чувство самостоятельности и основательности. Просто можно пройти по улицам верховых станиц, чтобы удостовериться в некоторой суровости, выдержанности поведения на людях.
Уважение к старшим, особенно к пожилым казакам, закрепилось в традициях. Когда по станице ехал или шёл пожилой человек, все останавливались, приветствовали старика, стыдились сделать при нём непристойность. О неуважительном отношении старший мог напомнить малолетку увесистой оплеухой, и это с одобрением встречалось всеми, в том числе, родителями неучтивого казачонка.
Казаки почитали себя особым, привилегированным сословием, жёны-москальки и хохлушки в почёте не были, они не знали казачьих обычаев, могли допустить оплошность. Но отношения в казачьей семье были на редкость мягкими и заботливыми.
Донцы любили подтрунивать друг над другом, над соседями, да и над самим собой. Почти у каждой станицы имелись насмешливые клички. Соседи мигулинцы прозывались «чернецы». Близ станицы Мигулинской стоял мужской монастырь. По ночам монахи шастали к вдовушкам. Однажды чернеца поймали охотники и загнали в кусты. Так и прилипла кличка к станичникам.
Цымлянскую (ст. Цимлянская, н/в г. Цимлянск) дражнили — «Малашка». Случилось это в те времена, когда казаки носили ещё кивера. По окончании срока службы несколько казаков-цымлян решили погулять. А так как гульба без баб всё равно, что свадьба без музыки, то позвали проворную бабёнку Маланью. В самый разгар веселья во дворе показался взводный урядник. Казаки, не желая, чтобы взводный застал их, уговорили деваху спрятаться на время в сундук одного из казаков. Внезапно поступил приказ идти к окружному Правлению. Подвыпившие казаки ушли, совершенно забыв о подружке. И вот во время их отсутствия поимела Маланья позыв к отправлению «больших» естественных надобностей. Не смея вылезти из сундука, стала в нём шарить рукой, чтобы найти хоть какую-нибудь тряпку. Нащупала кивер, в который и сделала, что ей требовалось. На другой день смотр, всё это и обнаружилось. Ни для казаков, ни для взводного эта история никаких последствий не имела, но на доброе имя славной станицы прозвище «Малашка» легло надолго.
Случилось в Гундровской станице следующее происшествие. Приставал дед к одной молодой снохе, чей муж на действительной был. Приставал, да приставал, просто проходу не давал. А сноха была бойкая, надоел ей дед страсть как. Вот она ему и говорит как то — приходи. Сама же припрятала бритву, и в нужный момент отчекрыжила-то у деда. Бабы ведь народ мстительный, так она ещё и подала жалобу станичному атаману, к жалобе приложила вещественное отчекрыженное доказательство деда. Атаман был большой службист, рапорт окружному атаману, да чтобы всё было по закону, так к своему рапорту тоже приложил вещественное доказательство. Что было дальше — не знаем, злые языки говорят, что дело дошло до Войскового, а так как об этом узнали казаки других станиц, то и стали гундоровцы — «обрезанцами».[11]
Жителей станицы Кривянской прозвали «раками». Как-то время весеннего разлива табунщики пригнали лошадей на водопой, а рак возьми, да и ухватись клешнёй вожаку за губу. Жеребец заржал, бросился в воду и поплыл, а следом за ним весь табун. Примчались табунщики в станицу, кричат: «Казаки, седлайте каюки — рак морской угнал табун донской!» С тех пор и стали звать кривянских «раками».
Со станицей Казанской приключилось схожее. Ждали приезда войскового Атамана, он должен был переправиться через Дон. На окраину станицы выставили караульного, чтобы вовремя дал сигнал. Утром спросонья постовой, услышав крик цапли, громко закричал: «Сейчас, ваше превосходительство, сейчас! Прикажете паром или баркас?» Цаплю казаки звали чепурой. И пристало к казанским станичникам прозвище «чепура».
Умели любить, быть преданными. Не святоши были, но и не развратны. Певица Надежда Плевицкая в Германскую посетила фронт, где в составе эскадрона воевал легендарный донской герой казак К.Ф. Крючков. Она предложила уряднику сняться вместе с ней на фотографии, тот очень вежливо просьбу отклонил: «Извините, барыня, я человек женатый и сниматься с дамою мне неудобно».
Не были казаки ангелами, сильное словцо, ухарская частушка красили жизнь общества. Как пели казаки в «Тихом Доне»: «Девушка красная, уху я варила, уху я, уху я, уху я варила»… Да и мимо пропустить фигуристую бабоньку, не подержаться за чью-то глазастую жёнку, было как за грех. Ибо «баба и курица в ста шагах от двора — ничейные».
Честь блюли, но меру знали. В казачьих семьях к «греху» невесты относились инертно. Обыкновенно дружко и сваха скрадывали грехи невесты и объявляли, что она «благополучна». Однако благопристойный брак ценился:
А любая да милая мати,
Сумела Грунечку отдати,
Такую молодую, как розу полную;
Полная роза полненька.
Добрая Грунечка добренька.
Пришла Ваничке хорошенька.
Бывало так, что взявши блин из рук тёщи, зять складывал его треугольником, выкусывал середину и бросал дырявый блин тёще. Чаще всего — несостоявшейся.
В браке себя вели как истинно верующие. Казаки следовали народно-религиозным нормам, исключавшим интимные отношения в «постные» дни. Подтверждением этого тезиса являются данные метрических книг — большинство новорожденных были зачаты в периоды «мясоеда», осеннего и зимнего, и появлялись на свет с 1 ноября по 1 марта.[12]
Долгая разлука мужа и жены, одно из неизбежных условий военного быта казаков, часто была причиной супружеской неверности, против искушения не выдерживала иногда и «добрая жена, любящая своего мужа». Отсюда и снохачество среди казаков. Во второй половине XIX века, как отмечал современник, оно было «настолько обыденно и заурядно, особенно в северных округах, и более среди раскольников, что на него смотрят снисходительно и сквозь пальцы, лишь бы снохач не слишком явно выказывал себя».[13]
Когда казак отбывал на действительную, сев на-конь, обнимал жену. Держась за стремя, она подавала стопочку (или это делала крёстная), последнюю перед походом, «стременная» именовалась. Ещё одно объяснение: часть стремени, куда вставляется ремень, похожа на рюмку, если перевернуть. Выехал, а за бугром дружечка поджидает. Полюбились, пригубили последнюю чарочку, эта называлась «забугорная», либо «закурганная». А не в шутку, так по казачьим обычаям провожали всем хутором до кургана, выпивали закурганную, и лишь потом долго провожали взглядами удаляющихся родичей. Может быть — навсегда.
Женщины были особым кланом, со своими обычаями. За домовитость, благопристойное поведение и если снаряжала на службу не менее трёх сыновей, казачка могла получить медаль «За усердие». Такие женщины пользовались почётом и уважением, сам Атаман склонял пред ними голову. Казачки во всём должны были отдавать первенство мужчинам, даже уступать дорогу при встрече, причём независимо от погоды.
В больших казачьих семьях жена старшего сына стряпала на всех и подавала на стол, средняя убирала дом и следила за детьми, младшая наводила порядок во дворе и на скотном базу, ухаживала за скотом и птицей. Меньшие невестки во всём подсобляли старшей, их и посылали в каждый след. Но были и другие обязанности. Старшая сноха наблюдала за поведением сношельниц — младших снох, у которых мужья на службе, увещевала «вести себя аккуратно», чтобы мужья не побили их по возвращении. Она убеждала стерпеть до возвращения мужа, а если уже и согрешила, так чтобы люди не узнали.
Браки заключались в близком кругу, предпочтительно между равными в имущественном отношении семьями. Соотношение возрастов молодоженов редко превышало 2–3 года, причем одинаково часто старше своих будущих супругов могли быть как женихи, так и невесты. Желательно было, чтобы казак шёл в полк, имея уже не только жену, но и детей, — это было гарантией сохранения рода в случае его гибели.
Эти традиции и устои веками воспитывали особый тип человека — постоянно готового к военным действиям, дисциплинированного и ответственного за свои поступки.
ТУПЫМ КОНЦОМ БЕЙ!
Но были иные реалии. Казаков время от времени объявляли то героями и защитниками отечества, то сатрапами и гонителями свободы. И, увы, зачастую авторы этих утверждений были правы. Прозвание Романовых «жандармы Европы» во многом сложилось благодаря лихости чубатых предков. У немецкого писателя В. Хена встречается такой пассаж: «Казаки приедут на своих лошадях с плётками и пиками и всех затопчут. У них нет никаких потребностей, они мастера разрушений, ведь у них нет сердца, и они бесчувственны».[14] «Заказуха» явная. Тем не менее, в подобном отношении к казачеству воспитывались поколения европейцев, так создавались устоявшиеся символы, олицетворявшие кошмар, настоящий «азиатский апокалипсис».
И на первом рубеже домыслов были казаки. В Центральной и Западной Европе распространились изображения казаков как размахивающих нагайками конников и необузданной разбойной солдатни.
Справедливости ради, следует сказать, что и в русском обществе по большому счёту казаков не знали. В большинстве случаев их представляли как людей с большим чубом, сидящих на коне и с длинной пикой. После 1905 года к этой картинке прибавилась нагайка. Вот и всё, что знали о казаках.
Казаки поначалу были щитом от угроз России с Юга. Постепенно из далёкой окраины Донская земля превращалась во внутреннюю область Российской империи, окружённую со всех сторон землями, принадлежавшими государству. К долгу оборонительному стала прибавляться обязанность карательная.
Восстание башкир и киргизов в 1750 году подавляли 3 тыс. донских казаков, затем — «усмирение» крестьян на Урале. Донскими полками было жестоко подавлено восстание чеченца Ушурмы. Спустя 5 лет 3 тыс. казаков были посланы к Оренбургу. Там по письму губернатора «пламя бунтовливое распространяется, и вся Башкирь сумнительна». Затем донских казаков двинули на усмирение бунтовавших крестьян, приписанных к заводам.
В 70-е годы XVIII века было произведено истребление ногаев, кочевавших от Кавказской линии до Азовского моря. В нём участвовали регулярные войска и донские казаки. В приказе А.В. Суворова было отмечено: «Войскам отдыха нет до решительного поражения, истребления или плена неприятеля. Если он не близко, то искать его везде, пули беречь, работать холодным оружием... Драгунам и казакам отнюдь не слезать с коней или добычи; на добычу идет четвертая часть войска, а остальные все наготове». Характеристику событий, быть может, излишне экспансивную, дал историк М. Ахмедзянов: «В 1783 году непокорный народ Ногайской Орды, не желая стать холопом, был почти полностью истреблён руками вооруженных захватчиков и наёмных убийц в лице донских казаков».[15]
В начале века XIX-го — новые испытания, на этот раз на Западном Кавказе. Донские полки в 1826 году блокировали аулы шапсугов и абадзехов вдоль реки Догай. «Штурм обещал затянуться и вызвать большие потери; предвидя это, Власов приказал зажечь аулы с четырёх сторон; пламя быстро охватило все сакли, вскоре представлявшие собою огромный костёр. К 9-ти часам утра полковники Чебанец и Передистов отошли от аулов, от которых нёсся вопль людей и рёв скота, погибавших в пламени. Скоро четыре аула превратились в груды пепла; из числа жителей сдались в плен только 4 старика и 7 женщин; остальные, как донёс М.Г. Власов, “погорели в пламени “».[16] Генерал В.И. Розен писал: «Полагаю, более 100 аулов обращено в пепел, со всем принадлежащим к их довольствию хлебом и сеном, но я бы более мог преуспеть к совершенному истреблению неприятеля, если бы следующее впереди Донское Войско о том не предупреждало».[17] Геройский генерал М.Г. Власов за храбрость в боях имел много наград, в бою в Польше получил семь сабельных ран в лицо и две раны пикой в грудь. Но прошлые заслуги не помогли — генерал был предан военному суду и посажен в крепость за незаконные действия при нападении на чеченские аулы. В императорском рескрипте по поводу этих «побед» говорилось: «Ясно видно, что не только одно лишь презрительное желание приобрести для себя и подчинённых знаки военных отличий лёгкими трудами при разорении жилищ несчастных жертв, но непростительное тщеславие и постыднейшие виды корысти служили им основанием».[18]
Били и своих. Во время екатерининского разгрома Запорожской Сечи, учинённой генералом Текели, три донских полка участвовали в этой операции. Сняли паникадило (люстру) из войсковой церкви запорожских казаков, привезли на Дон и повесили в Черкасском войсковом соборе.[19]
Особый вопрос — польский. В 1794 году донские казаки участвовали в подавлении восстания в Польше. Казаки Лосев и Топилин из казачьего полка Денисова у деревни Мациевичи пленили Т. Костюшко. В 1831 году правительство опять бросало донцов на подавление польского восстания. На «усмирение» пошли Лейб-гвардейский, Атаманский, Андреянова, Борисова, Грекова 5, Егорова, Ильина, Карпова 4, Карпова, Катасонова, Киреева, Кутейникова, Пименова, Платова 2 и Секретёва полки. Подавление восстания окончилось взятием Варшавы, но ещё долго стояли казачьи полки по границе и по всем почтовым трактам. На подавление нового восстания с Дона на Польшу в 1863 году пошли Лейб-гвардии, Лейб-Атаманский, 3, 4, 5, 9, 10, 12, 17, 18, 23, 25, 27, 28, 30, 31, 32, 33, 34, 36, 41, 42, 44, 45-й полки и три батареи. Можно сказать, что основная тяжесть борьбы с национальным движением легла на плечи донских казаков.
В Западной Европе в середине XIX века стало неспокойно. Рушились империи. Николай I в 1848 году двинул в Австро-Венгрию на подавление Венгерского восстания сначала Гвардейский и Атаманский, потом ещё 16 казачьих полков.[20] Такая политика не прибавляла положительных эмоций в оценке европейцами образа казачества.
На волнения духоборов в селах Тифлисской губернии в 1895 году правительство послало казаков, которые произвели массовые экзекуции.
Казаков обвиняли в том, что они не оправдали надежд на поле боя в Японскую войну, ссылаясь на битву под Сандепу. Хотя может быть, причиной было то, что под Мукденом казаки 24-го полка сдерживали лавину запаниковавших солдат, исполняя роль заградительного отряда.[21]
Практика использования казаков в неблаговидных целях имеет ракурс, для многих исследователей неожиданный. Была ещё одна деятельность — вольнонаёмная стража. Более 500 казаков станицы Гундоровской нанимались в имения помещиков Киевской, Таврической, Курской и других губерний. Получали жалование по 25 рублей в месяц, продовольствие и лошадь — от владельца.[22] Чем они занимались у помещиков, за что платили такие приличные деньги? Наверное, потом, в годы лихолетья, малороссийские, курские крестьяне припомнили казакам этот промысел…
Ростовская стачка 1902 года выдвинула требования: 9-часовой рабочий день, отмена штрафов, устройство бесплатной школы для детей, вежливое человеческое обращение мастеров с рабочими. В ответ на Камышевахской балке против безоружных людей были брошены обученные военному искусству казаки. Они въехали в толпу, давя и избивая не только мужчин, но и женщин с детьми, разогнали 20 тыс. рабочих, расстреляли 8.
9 января 1905 года казаки и другие войска по приказу царского правительства расстреляли в Петербурге мирное шествие. 1 200 убитых, около 5 тыс. раненых[23] — таков был ответ «святого» Государя-императора народу. Приказ отдавал министр внутренних дел П.Д. Святополк-Мирский. В ходе подавления восстания в Лодзи было убито и ранено 1 200 повстанцев. (Для некорректного, может быть, сопоставления: в 1962 году в Новочеркасске по приказу командира отделения старшего сержанта внутренних войск при нападении на солдата отделения, охранявшего ГУВД, было убито 24 человека).
Журнал «Русское слово» писал в 1905 году: «Телеграммы наших корреспондентов. Саратов, 10 ноября. Губернская земская управа послала телеграмму генералу Сахарову о зверствах казаков в Балашовском уезде. Казаки бьют, калечат, насилуют женщин. 28 ноября пьяные казаки в селе Дудкине стреляли крестьян на сходе, убили пять, ранено 12».
Даже на территории своего Войска казаки отличились. В Ростове состоялась Февральская стачка, 17 февраля казаки разогнали полуторатысячную демонстрацию рабочих, на следующий день снова рассеяли ростовских стачечников. В ноябре совместно с полицейскими казаки разметали митинговавших рабочих и работниц табачных фабрик, в декабре — вооружённые столкновения с рабочими Владикавказских железнодорожных мастерских, а также уничтожение баррикад в районе рабочих кварталов на Темернике, на железнодорожном вокзале в Ростове.
В запросе Военному министерству «О призыве к воинской службе внутри Империи казачьих полков 2-й и 3-й очередей» подписавшие его 48 депутатов Думы посчитали действия министерства неправомерными. Они указывали на незаконность передачи этих полков Министерству внутренних дел и на фактическое превращение их в полицейские подразделения. И кто бы слушал эту думскую погремушку в руках власть предержащих, мнение Думы — не закон для министерства. Приказами воинских экспедиций атаманам донских станиц предписывалось собрать казаков: «Для усиления средств к усмирению вышедших из поминовения крестьян… приказать, чтобы выступили из домов не более как в 24 часа и следовали к месту сбора».
Конные подразделения были наиболее мобильными, их можно было быстро перебрасывать в отдаленные районы, города и особенно сёла, охваченные волнениями. Поскольку казачьи полки и сотни составляли большую часть всей кавалерии русской армии, то они часто использовались против восставших. Ответственные чиновники Министерства внутренних дел неоднократно заявляли, что «при возникновении крестьянских беспорядков испытывается необходимость в военных силах, главным образом казачьих частях как наиболее подвижных и пригодных для указанной цели».[24] Основным средством рассеивания толпы становилась лошадь, умело управляемая всадником. Зачастую это позволяло казачьим подразделениям разгонять многочисленные митинги и демонстрации, собиравшие по несколько тысяч человек.
20 полных составов казачьих полков, даже полки второй и третьей очереди, 80 отдельных казачьих сотен «усмиряли» революцию 1905 года, принимали участие в разгоне демонстраций, митингов и забастовок, в карательных акциях. Махали нагайками все полки второй очереди, кроме бывших на Дальнем Востоке: 18, 20, 21, 22, 23, 27, 28, 29, 30, 31, 32, 33, 34-й и ещё 30 отдельных сотен, составивших сводные полки 1, 2, 3 и 4-й. Затем выступили полки третьей очереди, уже постарше составом — 36, 41 и 48-й, добавились и новые части.[25] В строй было поставлено 130 тыс. казаков всех казачьих войск.
Конные казаки принимали участие в разгоне демонстрантов и бастующих, при этом ранили и убили немало людей. Они проводили карательные экспедиции против крестьян, грабили деревни и сжигали их. Крик «Казаки!» наводил страх и ужас. Изображение казаков, которые размахивают и бьют нагайкой толпу, разгоняют мирную демонстрацию, было тогда в России повседневной явью. Командир Донского Конного корпуса генерал Т.М. Стариков ужасался: «В 1905–1906 годах начавшаяся революция была подавлена почти исключительно одними казаками. Но за эту службу восстал против них весь русский народ. Вся интеллигенция, вся пресса были против казаков, а крестьяне и рабочие читали их самыми злейшими своими врагами. Я лично пережил с казаками те годы и знаю, как тогда к нам относились. Иного имени, как “варвары”, “дикари”, “опричники” — мы не знали».[26]
Казачество великодушно удостоили милостями царя-батюшки. В феврале 1906 года каждый казак, участвовавший в подавлении революции, получил по 200 рублей, да из войсковых средств перепало по 75 рублей, что равнялось стоимости 12 коров.
В дальнейшем снова непонятно: 1914 год, уже 5 месяцев идёт кровопролитная Германская война. А в декабре 67 отдельных казачьих и особых казачьих сотен находятся в Москве, Владикавказе, Уфе, Киеве, Челябинске, Одессе, Тифлисе, Екатеринбурге. Что они в глубоком тылу делали? Оказывается, там были нужнее, ибо никто не знал, какими ответными действиями отзовется на мобилизацию простой люд. Восстание казахов, взбунтовавшихся в 1916 году против мобилизации на тыловые работы, подавляли 18 казачьих сотен, 5 месяцев участвовала 90-я особая Донская казачья сотня в ликвидации вооружённого восстания киргизов в Тургайской области.[27] Казачьи сотни, как и другие части, привлекались к выселению немцев и евреев из прифронтовой полосы. Например, в сентябре 1915 года ими осуществлялось выселение евреев из Виленской губернии.
То же было на Кавказе. 56-й Донской казачий полк был сформирован в январе 1915 года в Тифлисе из казаков 46-й, 70-й, 79-й и 81-й особых Донских казачьих сотен. В боевых действиях полк участия не принимал, так как состоял на охране тыловых коммуникаций Отдельной Кавказской армии. 57-й Донской казачий полк был сформирован там же, в боевых действиях участия не принимал, охранял коммуникации. Описаны действия по охране шоссейной дороги Ахалкалаки – Зурзун. Во время охранения казаки заметили передвижения «татар-туземцев», переместившихся через горы и скрывавшихся в ущельях. Сотником Сережниковым был послан разъезд, который был встречен огнём, завязалась перестрелка, нападавшие дрогнули и рассыпались по ущельям.[28]
Немцы к декабрю 1916 года отодвинули фронт вглубь России на 600 километров. Казалось бы — все силы на передовую, однако 14-я особая и 28-я отдельная Донские казачьи сотни передислоцировались в Москву, 15-я особая — в Киев, 86-я особая в Уфу, 90-я в Екатеринбург, 96-я особая в Пермь, 97-я в Челябинск.[29] И так по многим городам Империи. 39-я Особая казачья сотня Чернецова в феврале 1916 года «сдерживала» столкновения между шахтёрами и администрацией шахт в Донском угольном районе. Складно написано, но суть остаётся прежней — вместо боевых действий на разваливающемся фронте, казаков опять посылали «латать дыры» внутренней политики самодержавия. И вовсе не случайными 1918 году стали карательные действия чернецовских подразделений, они уже имели соответствующий опыт.
Современные исследователи всё чаще освещают эту сторону использования казачьих частей: «Первая мировая война показала, что структура донских казачьих полков и их вооружение не годятся в новых условиях боевых действий. Новые типы оружия практически исключили использование конницы в бою. На протяжении 1914–1917 годов донская конница получила применение лишь в качестве полицейской силы. Казачьим частям всё чаще поручалось патрулирование и поимка дезертиров».[30]
Кроме Донских казачьих полков, непосредственно участвовавших в боевых действиях, было 136 донских отдельных сотен и полусотен.[31] Они прикрывали фронт и чаще всего осуществляли жандармские функции. Видать, вспомнили отнюдь не давнишнее прошлое. На Бородинском поле казачьи офицеры получили строжайшее приказание Кутузова — рубить первого, кто обратится в бегство. Перед взятием крепости Ленкорани (Кавказ) в 1812 году генерал Котляревский подписал приказ: «Ежели, сверх всякого ожидания, кто струсит, тот будет наказан, как изменник, и здесь, вне границы, труса расстреляют или повесят, несмотря на чин».[32] Если какая-либо колонна замешкается при штурме стены — применять по отступающим картечь. Весьма красноречива выдержка из приказа по 8-й армии генерала от кавалерии А.А. Брусилова от 15 июня 1915 года: «…Сзади нужно иметь особо надёжных людей и пулемёты, чтобы, если понадобится, заставить идти вперёд и слабодушных. Не следует задумываться перед поголовным расстрелом целых частей за попытку повернуть назад или, что ещё хуже, сдаться в плен».
Казачество всё чаще стало использоваться в качестве своего рода заградительных отрядов для задержания солдат, дезертировавших массами. Развёртывание русских армий проводилось с обязательной дислокацией отдельных казачьих сотен, в 20-м армейском корпусе — 26-я отдельная Донская казачья сотня, в 3-м армейском корпусе — 19-я, во 2-м армейском корпусе 27-я отдельная Донская сотня и так далее, во всех корпусах.
Слов нет, верная служба казаков была важна и нужна. Без функций комендантской, конвойной, исполнения приговоров военно-полевых трибуналов не обходилась ни одна армия мира. Но закавыка была в том, что исполняли эти обязанности чаще всего донские казаки. Атаман Всевеликого Войска Донского А.П. Богаевский писал: «Казачьи полки охраняли фронты, удерживали бросавшие позиции полки, разоружали и т. д. Всё это солдатскую массу настроило крайне враждебно к казакам. Как в 1905 году среди крестьянства, так и в 1917 году среди солдат казаки стали предметом ненависти. Крестьяне и рабочие считали их самыми злейшими своими врагами».
[1] Государственная Дума. Созыв 1-й. Сессия 1-я. / Стенографические отчеты. Т. 1. СПб, 1906.
[2] Вечернее Время. 1912. 27 (14) окт.
[3] Родом из Великокняжеской. / Под ред. Шолох М.М. Пролетарск, 2000. С. 69.
[4] Лосев П.П. Прогулка по родной станице. // Донской временник. 2005. С. 1.
[5] Номикосов С.Ф., Статистическое описание земли Войска Донского. Новочеркасск, 1884. С. 266–272.
[6] Новак Л. Фрадкина Н. Как у нас-то было на тихом Дону. Ростов н/Д., 1984.
С. 20.
[7] Астапенко М.П. Донские казаки. 1550–1920. Ростов н/Д., 1992. С. 50.
[8] ГАРО Ф. 338. Оп. 2. Д. 676.
[9] Казачья старшина — категория должностных лиц (атаманы, писари, судьи и др.), принадлежавших к верхушке казачества, несколько десятков родов, представителей которых стали выбирать на атаманские посты и другие должности чаще, чем людей из рядовых казаков.
[10] Памятная книжка области войска Донского на 1900 год. Новочеркасск, Областная войска Донского типография. 1900. С. 182.
[11] См.: Родимый край. 1970. №63. / Изд. : Донское Войсковое Объединение. Av. de la Division-Leclerc 95. Montmorency France.
[12] Власкина Т.Ю. Женская повседневность в казачьей семье. Штрихи к портретам минувших эпох. // Археология, история, этнография. Кн. (MMXIV). / Отв. ред. Токарева Е.П., Лушин В.Г. Зимовники, 2014. С. 239.
[13] Сведения о казачьих общинах на Дону. Материалы по обычному праву, собранные Михаилом Харузиным. / Под ред Небратенко Г.Г., Филиппова К.С. Ростов н/Д. : ООО «Издательство Артель», 2010. С. 163.
[14] Цит. по: Война Германии против Советского Союза. / Документальная экспозиция. Берлин, 1994. С. 12.
[15] Звезда Поволжья. 2004. №33–37. С. 38.
[16] История 5-го Донского Казачьего Войскового Атамана Власова полка.
/ Сост. Пузанов В.В. Саратов. 1913 г. С. 14.
[17] Цит. по: Терещенко А.Г. Черненко А.Л. Из истории борьбы за Кавказ. Ростов н/Д., 2004. С. 79.
[18] Цит. по Выскочков Л. Николай I. М., 2006. С. 297.
[19] Казачий Дон. С. 24.
[20] Картины былого Дона. Т. 2. / Ред. Мурин В.Б. М., 1992. С. 109.
[21] ГАРО. Ф. 55. Оп. 1. Д. 615. Л. 116–117.
[22] Сборник Областного войска статистического комитета. Вып. 8. Новочеркасск, 1909. С. 115.
[23] Кожанов А.П. Донское казачество в 20-х годах XX века. Ростов н/Д., 2005. С. 82.
[24] Трут В.П. Роль казачества в подавлении революции 1905–1907 годов.
// Москва. 2013. Февр. С. 3.
[25] Савельев Е. Крестьянский вопрос на Дону в связи с казачьим. Новочеркасск, 1919. С. 192.
[26] Казачество. Мысли современников о прошлом, настоящем и будущем казачества. / Под ред. Акентьева Л.С. Ростов н/Д., 1992. С. 236.
[27] РГВИА. Ф. 2007. Оп. 1. Д. 88. Л. 239.
[28] Рыжкова Н.В. Донское казачество в войнах начала XX века М. : Вече, 2008. С. 129.
[29] Там же. С. 167.
[30] Хаткевич Ю.В. Вооруженные формирования Всевеликого войска Донского в 1918–1920 гг. М., 2009. С. 145.
[31] Бугаёв А. Очерки истории гражданской войны на Дону. Ростов н/Д., 2010.
С. 14.
[32] Потто В. Кавказская война. Т.1. М. : Центрполиграф, 2006. С.403. |