Владимир Конюхов

                                                            А луга - зелёные

Бесснежная, сырая зима стыдливо прикрывается низким сводом неба, рядится в ранние сумерки, хоро­нится за густым туманом.

Кричащие галки затемнили небо. Мечутся, кружатся на одном месте, словно стараются залатать разорван­ные края туч чёрными живыми петлями. А внизу - про­мокшая, осиротелая земля. И как невысохшие слёзы -на ней раскисшие, вязкие кочки...

Смеркалось, когда Аркадий Павлович вышел из последнего вагона электрички. Не мешкая, пересёк пустой перрон остановочной площадки, спустился по крутому откосу к реке. Оглядевшись, привычно заша­гал по петляющей вдоль реки тропинке.

Этот путь к лодочной станции был у Маркушина излюбленным. Обычно приезжие из города шли туда в обход - через дачи, по разбитой грунтовой дороге. А он, если не заливало, ходил обязательно так. И ближе, и по пути мысленно настраиваешься на долгожданно-желанное: река, рыбалка, уха.

Собственно, рыбалка - не такое уж любимое занятие Аркадия Павловича. Главное для него - сама вылазка на природу, ночёвка в сторожке Фомича, который всегда ему рад. Да и одному ли Аркадию Павловичу? Сколь­ко сотрудников заглядывает на огонёк к бывшему ла­боранту кафедры института, где преподаёт Маркушин!

Аркадий  Павлович  поправил  перекинутые через

плечо складные удилища, сбавил шаг. Торопиться не следовало. Отсутствие спешки - его первая заповедь на отдыхе. Правда, в последнее время он придержива­ется её и на работе. Ох уж эта работа! Мысли Аркадия Павловича невольно возвращаются к тому, что докуча­ло ему всю дорогу.

Задумавшись, он свернул с тропинки, ступил в вы­емку, полную воды. «Кажется, зачерпнул, - подумал с досадой. - Суши теперь носки в сторожке. Хорошо, как Фомич топит печь. А если нет? В холодном помещении и с мокрыми ногами...»

Маркушин чертыхался, хмуро глядя по сторонам: «Январь называется...»

Вечерний туман уже сел на реку, выбеляя её среди подступивших к самому берегу сумерек. Казалось, что по светлой глади куда-то вместе с течением уходят и остат­ки дня. На минуту задержался у стены камыша. Чёрные от сырости стебли слабо дрожали на ветру. Но верхушки, напоминающие острия копий, были твёрдо прямыми.

Серая болотная птица заскакала из-под ног Арка­дия Павловича. Маркушину вдруг стало не по себе при виде удручающей картины. Луговые травы, радующие летом буйной зеленью, теперь поражали своей блёклой окраской, спутанными былинками, приникшими к неу­крытой земле. Иные, вывороченные ветром, напомина­ли высохших пауков, другие - всклокоченные, игло­образные, крепко вросшие в дернину-ежей, замерших на одном месте.

И среди жавшихся к земле трав одиноко торчал подсолнух. Чудом уцелевшая шляпка скорбно склони­лась. В кругу тёмных, заплесневевших семечек, как два пустых глаза, белели места, выклеванные птицами.

Аркадий Павлович вздохнул и снова зашагал. Сквозь заросли камыша приветливо светились окна сторожки.