Владимир Пожиганов
_________________________________________________________________________
28
Сегодня суд над Головатым. От работы освободили часть осужденных, в том числе свидетелей. Его, как нам объявили еще дней пятнадцать назад, поймали-таки: взяли у сестры в Старом Крыму. Дурак Головатый. Так умно ушел и так глупо попался. Какай идиот спешит домой или к родственникам после побега? Ведь известно, что в таких случаях там обязательно дежурит милиция. А все - этот русский «авось»! И Головатый, наверное, понадеялся - вдруг про сестру не узнают? Она и родная-то ему от третьего колена. Однако узнали. Это у них, в уголовном розыске, налажено четко. Короче, Головатого взяли. По этапу он пришел в наш областной город. В тюрьме он, слышали, недели две сидел в одиночке. И вот сегодня, гак сказать, домой, в «родной» лагерь.
После завтрака мы не пошли в бараки, хотя было довольно прохладно: ждали Головатого. У меня было двойное чувство. Вроде бы и радовала его неудача и то, что я плюну ему в глаза, трусу поганому, и бить буду, пока дух из него не вышибу. А с другой стороны - радоваться, конечно, было нечему...
Небо полностью закрыли тучи. Стало еще холоднее. Понятно: ноябрь. Ветер гуляет по лагерю беспрепятственно. Степь кругом. Дует с северо-востока, со стороны проходной, откуда должен появиться Головатый. Зайти в барак, спрятаться от ветра - и ничего не будет видно. Поэтому мужики ходят и гнутся, но толкутся под окнами бараков. Ну и я вместе с ними. А вообще, чего ради мерзнуть? Пойти, что ли, бушлат накинуть? Вон Юрка Дрен-ков, Боря Зотов, другие ребята понадевали кто бушлат, кто телогрейку.
Только я направился в барак, зэки пришли в движение. Раздались голоса:
- Идут!
- Появились!
Обернувшись, я увидел, как с межзональной вахты вышли хозяин, замполит, опер, начальники отрядов. За ними - человек пять в штатском, а потом и Головатый. Если бы не его огромная, как пивной котел, голова, я б его и не узнал издали. Одет, что тебе директор завода: в черном костюме, туфлях черных, лаковых, белой рубашке с полосатым синим галстуком. Это же надо! Фон-барон!
От неожиданности я даже выругался трехэтажно.
По мере того как они приближались к административному бараку, у двери которого всегда торчал дежурный контролер, мы тоже придвигались к ним густой толпой. И когда мы увидели Головатого вблизи, впечатление от его одежды поубавилось. Костюм на нем был измят, весь в пятнах, манжеты и воротничок рубахи - грязные, с прожженными дырками.
Прибывшие прошли в барак. Мы сгрудились возле него. Дежурный хоть и кричал несколько раз: «Назад!», но сзади напирали, и я оказался почти у входа.
Тут вышли начальники отрядов. Наш старлей скомандовал:
- Всем - на киноплощадку! Через пять минут будет суд! Мы бросились занимать места на скамьях, стремясь расположиться поближе к сцене. Я оказался примерно в десятом ряду. Хорошо. Будет отлично видно и слышно. Те, кому не досталось скамьи, принесли с собой табуретки или сели прямо на землю.
На сцене уже стояли столы, накрытые скатертями, стулья, трибуна. И вот раздалось знакомое:
- Встать! Суд идет!
На сцену поднялись приезжие. Все они были в пальто, но шляпы оставили в бараке. Судья и заседатели расположились в центре, за длинным столом, адвокат, как положено, справа, за маленьким столиком, а слева, за таким же столиком, уселся прокурор.
Администрация колонии усилила дежурство надзирателями и общественниками с повязками.
Затем двое надзирателей привели Головатого. Его посадили на стул прямо перед сценой. Видно было, что под сотнями взглядов чувствует он себя неуютно. Я подумал: «как таракан на блюдечке».
Суд начался с привычных формальностей. Пожилой судья спросил Головатого:
- Как вас зовут?
- Виктор Артемович Бражников, - ответил Головатый, и зэки зашумели. Большинство, уверен, не знало его имени, отчества, фамилии. Кличка «Головатый» пришла в лагерь вместе с ним с воли. Сам он, человек угрюмый, необщительный, о себе не распространялся, друзей не Короче, Головатого взяли. По этапу он пришел в наш областной город. В тюрьме он, слышали, недели две сидел в одиночке. И вот сегодня, гак сказать, домой, в «родной» лагерь.
После завтрака мы не пошли в бараки, хотя было довольно прохладно: ждали Головатого. У меня было двойное чувство. Вроде бы и радовала его неудача и то, что я плюну ему в глаза, трусу поганому, и бить буду, пока дух из него не вышибу. А с другой стороны - радоваться, конечно, было нечему...
Небо полностью закрыли тучи. Стало еще холоднее. Понятно: ноябрь. Ветер гуляет по лагерю беспрепятственно. Степь кругом. Дует с северо-востока, со стороны проходной, откуда должен появиться Головатый. Зайти в барак, спрятаться от ветра - и ничего не будет видно. Поэтому мужики ходят и гнутся, но толкутся под окнами бараков. Ну и я вместе с ними. А вообще, чего ради мерзнуть? Пойти, что ли, бушлат накинуть? Вон Юрка Дрен-ков, Боря Зотов, другие ребята понадевали кто бушлат, кто телогрейку.
Только я направился в барак, зэки пришли в движение. Раздались голоса:
- Идут!
- Появились!
Обернувшись, я увидел, как с межзональной вахты вышли хозяин, замполит, опер, начальники отрядов. За ними - человек пять в штатском, а потом и Головатый. Если бы не его огромная, как пивной котел, голова, я б его и не узнал издали. Одет, что тебе директор завода: в черном костюме, туфлях черных, лаковых, белой рубашке с полосатым синим галстуком. Это же надо! Фон-барон!
От неожиданности я даже выругался трехэтажно.
По мере того как они приближались к административному бараку, у двери которого всегда торчал дежурный контролер, мы тоже придвигались к ним густой толпой. И когда мы увидели Головатого вблизи, впечатление от
его одежды поубавилось. Костюм на нем был измят, весь в пятнах, манжеты и воротничок рубахи - грязные, с прожженными дырками.
Прибывшие прошли в барак. Мы сгрудились возле него. Дежурный хоть и кричал несколько раз: «Назад!», но сзади напирали, и я оказался почти у входа.
Тут вышли начальники отрядов. Наш старлей скомандовал:
- Всем - на киноплощадку! Через пять минут будет суд! Мы бросились занимать места на скамьях, стремясь
расположиться поближе к сцене. Я оказался примерно в десятом ряду. Хорошо. Будет отлично видно и слышно. Те, кому не досталось скамьи, принесли с собой табуретки или сели прямо на землю.
На сцене уже стояли столы, накрытые скатертями, стулья, трибуна. И вот раздалось знакомое:
- Встать! Суд идет!
На сцену поднялись приезжие. Все они были в пальто, но шляпы оставили в бараке. Судья и заседатели расположились в центре, за длинным столом, адвокат, как положено, справа, за маленьким столиком, а слева, за таким же столиком,уселся прокурор.
Администрация колонии усилила дежурство надзирателями и общественниками с повязками.
Затем двое надзирателей привели Головатого. Его посадили на стул прямо перед сценой. Видно было, что под сотнями взглядов чувствует он себя неуютно. Я подумал: «как таракан на блюдечке».
Суд начался с привычных формальностей. Пожилой судья спросил Головатого:
- Как вас зовут?
- Виктор Артемович Бражников, - ответил Головатый, и зэки зашумели. Большинство, уверен, не знало его имени, отчества, фамилии. Кличка «Головатый» пришла в лагерь вместе с ним с воли. Сам он, человек угрюмый, необщительный, о себе не распространялся, друзей не Короче, Головатого взяли. По этапу он пришел в наш областной город. В тюрьме он, слышали, недели две сидел в одиночке. И вот сегодня, гак сказать, домой, в «родной» лагерь.
После завтрака мы не пошли в бараки, хотя было довольно прохладно: ждали Головатого. У меня было двойное чувство. Вроде бы и радовала его неудача и то, что я плюну ему в глаза, трусу поганому, и бить буду, пока дух из него не вышибу. А с другой стороны - радоваться, конечно, было нечему...
Небо полностью закрыли тучи. Стало еще холоднее. Понятно: ноябрь. Ветер гуляет по лагерю беспрепятственно. Степь кругом. Дует с северо-востока, со стороны проходной, откуда должен появиться Головатый. Зайти в барак, спрятаться от ветра - и ничего не будет видно. Поэтому мужики ходят и гнутся, но толкутся под окнами бараков. Ну и я вместе с ними. А вообще, чего ради мерзнуть? Пойти, что ли, бушлат накинуть? Вон Юрка Дрен-ков, Боря Зотов, другие ребята понадевали кто бушлат, кто телогрейку.
Только я направился в барак, зэки пришли в движение. Раздались голоса:
- Идут!
- Появились!
Обернувшись, я увидел, как с межзональной вахты вышли хозяин, замполит, опер, начальники отрядов. За ними - человек пять в штатском, а потом и Головатый. Если бы не его огромная, как пивной котел, голова, я б его и не узнал издали. Одет, что тебе директор завода: в черном костюме, туфлях черных, лаковых, белой рубашке с полосатым синим галстуком. Это же надо! Фон-барон!
От неожиданности я даже выругался трехэтажно.
По мере того как они приближались к административному бараку, у двери которого всегда торчал дежурный контролер, мы тоже придвигались к ним густой толпой. И когда мы увидели Головатого вблизи, впечатление от
его одежды поубавилось. Костюм на нем был измят, весь в пятнах, манжеты и воротничок рубахи - грязные, с прожженными дырками.
Прибывшие прошли в барак. Мы сгрудились возле него. Дежурный хоть и кричал несколько раз: «Назад!», но сзади напирали, и я оказался почти у входа.
Тут вышли начальники отрядов. Наш старлей скомандовал:
- Всем - на киноплощадку! Через пять минут будет суд! Мы бросились занимать места на скамьях, стремясь
расположиться поближе к сцене. Я оказался примерно в десятом ряду. Хорошо. Будет отлично видно и слышно. Те, кому не досталось скамьи, принесли с собой табуретки или сели прямо на землю.
На сцене уже стояли столы, накрытые скатертями, стулья, трибуна. И вот раздалось знакомое:
- Встать! Суд идет!
На сцену поднялись приезжие. Все они были в пальто, но шляпы оставили в бараке. Судья и заседатели расположились в центре, за длинным столом, адвокат, как положено, справа, за маленьким столиком, а слева, за таким же столиком,уселся прокурор.
Администрация колонии усилила дежурство надзирателями и общественниками с повязками.
Затем двое надзирателей привели Головатого. Его посадили на стул прямо перед сценой. Видно было, что под сотнями взглядов чувствует он себя неуютно. Я подумал: «как таракан на блюдечке».
Суд начался с привычных формальностей. Пожилой судья спросил Головатого:
- Как вас зовут?
- Виктор Артемович Бражников, - ответил Головатый, и зэки зашумели. Большинство, уверен, не знало его имени, отчества, фамилии. Кличка «Головатый» пришла в лагерь вместе с ним с воли. Сам он, человек угрюмый, необщительный, о себе не распространялся, друзей не имел. Поэтому никто из нас даже не догадался спросить, как его зовут.
Судья задал вопросы - откуда он родом, когда родился, за что отбывает срок заключения. Оказалось, как я и слышал раньше, родом он из Анапы, сидит за убийство. Потом судья задал вопрос по существу:
- Бражников, скажите: вы совершили побег из трудовой исправительной колонии строгого режима?
- Да, - хмуро ответил Головатый. Он стоял к нам спиной, опустив плечи, и можно было предположить, что смотрит он на судью из-под своих белесых бровей тяжело и неприязненно.
- Когда это было? - спросил судья.
- А то вы не знаете! - огрызнулся Головатый.
- Отвечайте на вопрос! - строго сказал судья.
- Седьмого сентября, в промежутке между тремя и четырьмя часами ночи.
- Расскажите, как это было.
- Да как? Пошел как будто в уборную. Незаметно удалось пересечь двор до деревянного забора, что разделяет жилую и рабочую зоны. Прополз по-над забором до предзонника. Увидел: часовой спит стоя, прислонившись к ограждению вышки. Ну я прополз предзонник, перекусил под вышкой пару нижних проволок, пересек внешний предзонник, потихоньку отполз в степь. А там - по бурьянам - в ложбину. Так и ушел. Самому не верилось, как все просто получилось.
- Что было дальше? Рассказывайте подробно.
- Дальше? Пробрался на станцию, в вагон товарняка, груженного тракторами. Лег под трактор. Вскоре поезд тронулся, и я поехал. Ехал целый день, не зная куда. Когда стемнело и поезд остановился на какой-то маленькой станции, вылез из вагона, прошел в станционный поселок. Нашел дом, где не было света. Постучал - никто не ответил. Значит, хозяев нет. В сарае взял лом, сорвал им висячий замок, вошел, снял в шкафу подходящую одежду. В серванте, в вазе, деньжат позычил сколько было - триста шестьдесят рубликов. Свою робу арестантскую бросил в мусорный ящик, что стоял во дворе. Потом отправился на станцию. Оказалось - заехал я в Зугрэс. Погулял недели две по Зугрэсу, Шахтерску, Харцызску. В Макеевке был. В этих краях у меня своих людей нет. Без документов хреново, сами понимаете, на квартиру даже не попросишься. Приходилось ночевать то в сквере, то где-нибудь на чердаке. Поэтому отправился в Крым, к сестре. Там у меня запасные ксивы были припрятаны, документы то есть.
- На имя Ивана Дмитриевича Демина и Николая Егоровича Черного? Те, что у вас изъяли?
-Те.
- Где вы их взяли?
- Да у меня их было не счесть сколько. Гоп-стоп сделаю, вместе с деньжатами и документы заберу. Документов у меня было в достатке.
- Мы нашли в квартире вашей сестры еще три паспорта и два военных билета. Вы имеете к ним отношение?
- Не отрицаю.
- Их владельцы были в разное время ограблены. Значит, это сделали вы?
- Я. Отрицать нет смысла.
- Сколько ограблений вы совершили, пока были в бегах?
- Одно. В Зугрэсе, когда добывал одежду. Больше не стал. Надо было сначала запастись документами, чтобы обеспечить себе нормальную жизнь.
- Вы считаете жизнь под чужим именем, в бегах, жизнь бандита нормальной?
- Все бы ничего. Но вот особые приметы... Куда денешь вот это?
Головатый хмыкнул и приставил палец к своей огромной стриженой белобрысой голове.
- Уточните: почему вы решили бежать из колонии?
- Вырваться хотел отсюда.
- Почему? Мотивы?
Головатый помолчал. Потом выдавил из себя:
- Шумаков обещал убить меня, вот я и драпанул.
Я чуть не подпрыгнул! Во падла! Надо же, куда повернул! Зэки неодобрительно зашумели. Судья зазвенел колокольчиком. Встал с передней скамьи хозяин. Стало тихо. Судья продолжил допрос.
- Вы об этом во время следствия не говорили. Почему?
- Да так. Меня особо и не спрашивали.
- Кто такой Шумаков?
- Такой же, как я. Сосед по нарам.
- За что Шумаков угрожал вам убийством?
- Коса на камень нашла.
- Конкретнее?
- Дрались мы...
- Когда вы задумали бежать?
- В начале августа.
- Вы заранее наметили день побега?
- Я собирался бежать в конце сентября, но ночью, седьмого сентября, Шумаков напал на меня, спящего, с кирпичом, да я вовремя проснулся и увернулся от удара. Перехватил кирпич и несколько раз саданул его по голове. Подумал: может, пришиб насмерть? Ничего не оставалось, как бежать в ту же ночь.
Я не выдержал, встал, крикнул: - Врешь, гнида! Брешет он, гражданин судья!
- Сядьте! - сказал судья. - Дойдет очередь и до вас. Я сел, но все во мне кипело. Теперь уж точно прибью паскуду! Век свободы не видать!
- Что бы вы делали дальше, если б вас не задержали и не возвратили колонию? - продолжал допрос судья.
- Да что? Жил бы, как все.
- Как это - «как все»? Все - выполняют обязанности, возложенные на них обществом, действуют по совести
и в соответствии с законом. Пользуясь правами и обязанностями равноправного гражданина советского государства. Но вы ведь такой образ жизни вести не могли. Вы собирались жить под чужим именем?
- А что мне оставалось делать?
- Скажите: вы бы работали?
Головатый выпрямился, поднял плечи. Многозначительно сказал:
- Я вор. А такие люди, вам это должно быть известно, не работают.
- Значит, по существу вам пришлось бы уйти в подполье? - Получается так.
Судья замолчал. Углубившись в себя, прикрыв глаза рукой, он молчал довольно долго. Потом сказал:
- Мне запрещено раньше времени высказывать свое мнение по отношению к подсудимому. Но я все-таки скажу: мне, Бражников, жаль вас. Вы добровольно обрекли бы себя на существование, которое ничем нельзя оправдать. Садитесь.
Головатый сел. Я понял, что очередь дошла до меня. И действительно, спросив у прокурора и адвоката, есть ли у них вопросы к подсудимому (их не оказалось), судья назвал мою фамилию. Он предупредил об ответственности за дачу ложных показаний.
- Знаем, - сказал я, поднимаясь.
- Расскажите, что произошло в ночь с шестого на седьмое сентября?
Я рассказал, как было дело.
Судья опросил свидетелей потери мною сознания на плацу, потребовал зачитать материалы медицинской экспертизы.
- Как вы думаете, почему Бражников напал на вас ночью?
- Известное дело, - ответил я. - Был я бригадиром, когда он появился в лагере. Я заставил его работать, как все работали. А он не хотел, полез драться и получил свое. Ну вот он и того — решил отомстить.
- Бражников вам угрожал?
- Он хоть и прямолинейный мужик, но не дурак. Если и угрожал, так не при свидетелях.
Судья махнул рукой: - Садитесь.
Потом он опросил несколько свидетелей нашей давней схватки. Все рассказали примерно одинаково, как оно и было на самом деле.
- У нас остался невыясненным один факт: кто же на кого напал ночью первым? Я обращаюсь к присутствующим: видел ли кто-нибудь, что произошло в ночь с шестого на седьмое сентября?
Среди заключенных раздался смех. Я тоже улыбнулся. Разве не знает он, этот, по всему видно, прожженный судья, что у зэков есть правило: двое дерутся - третий не мешается? Кто же из них добровольно и во всеуслышание даст показания?
Судья о чем-то пошептался с заседателями и предоставил слово прокурору. Тот встал и направился к трибуне. Вдруг среди тишины, откуда-то из задних рядов, раздался слабый голос: - Я видел.
Мы разом повернули головы. Среди сидящих в последних рядах стоял хилый Овсянкин. Он повторил совсем тихо: - Я видел.
Судья попросил прокурора сесть на свое место. Затем спросил: - Кто вы?
- Заключенный Вячеслав Владимирович Овсянкин. - Пройдите сюда, поближе, - попросил судья.
Зэки стали тесниться, давая дорогу Овсянкину, и тот, шагая через скамьи, кое-как выбрался к сцене.
- Так рассказывайте, что вы видели, - потребовал судья, удивленно глядя на этого хиляка.
- Мне не спалось, - начал Овсянкин. - Я лежал и думал. Вдруг вижу: Бражников потихоньку поднялся с нар. Он был одет. Оглядев барак, он осторожно вынул из-под своей подушки кирпич. Подкрался к спящему Шумакову и с размаху несколько раз ударил его по голове. Затем положил кирпич на подушку. Порывшись в своей постели, достал плоскогубцы, какой-то сверток, спрятал все под куртку и пошел к выходу. Больше я ничего не знаю. Судья, подумав, спросил:
- Почему вы не подняли тревогу?
- Извините, - ответил Овсянкин. - Я не мог. Здесь такие жестокие нравы. Я испугался.
- Почему вы не дали показаний во время следствия? И почему решили рассказать о случившемся теперь?
- Я долго думал, мучился и наконец решил: сказать правду - мой долг...
Еще один жмурик идейный. Как они сюда попадают? Ему ж хана теперь. Если Головатый на меня пошел, то ему и подавно не спустит, раздавит, как комара.
- Оба они - опасные люди, стоят друг друга, - продолжал Овсянкин. - выгораживать кого-то из них у меня нет никакого желания. Поэтому прошу мне верить.
Головатый заерзал на стуле, будто ему стало горячо на нем. Я повеселел. Что, козья морда? Не прошел номер с самообороной. Накинут тебе теперь до потолка.
Тут начал моросить дождь. Ах ты, черт! Испортил всю малину.
Судья посмотрел на тучи, обложившие небо, разрешил сесть Овсянкину, дал знак рукой прокурору: дескать, говори побыстрей.
Прокурор, молодой чернявый здоровяк, оттарабанил свою речь в несколько минут. Он просил два года за побег, семь лет за покушение на убийство и содержания подсудимого в тюрьме.
Дождь все усиливался. Судья достал платок. Предоставив слово защите, стал вытирать мокрую лысину. Защитник, человек еврейского типа, с седеющей шевелюрой, не стал распинаться за Головатого. Он только потребовал не применять статью «Покушение на убийство», так как ни обвиняемый, ни свидетели, ни сам пострадавший не утверждают, что телесные повреждения нанесены с целью убийства. Судья поднялся и объявил: - Суд уходит на совещание.
Суд ушел в административный барак. Туда же увели и Головатого. После этого мы мокли под дождем еще минут двадцать. Передние шпыняли Овсянкина, обзывая его стукачом. Но он, отойдя в сторонку, все же не ушел совсем, ждал приговора.
Вдруг задние кинулись к административному бараку. Я тоже ринулся туда, сообразив, что приговор будут оглашать именно там. Однако попасть в барак мне не удалось. Пришлось ждать известия на улице. Минут через пять из дверей народ повалил наружу. В воздухе висело многоголосое: «Два и пять!», «Потолок!». Значит накинули Голо-ватому семь лет. Но так как высший срок у нас пятнадцать лет, то, получается, к его тринадцати добавили два года. А как насчет режима содержания?
- Режим тот же, - сказал оказавшийся рядом Шенгелия. Вот так, дурень. К сестричке он поехал. Нет, я такой глупости не сделаю. Если вырвусь отсюда, то уж не попадусь. Не попадусь... Не попадусь?.. | 