Владимир Пожиганов
__________________________________________________________________________
26
В тот же день, не успели мы вернуться в зону, нас по одному стали дергать в комнату отрядного. Кум и приехавший следователь прокуратуры допросили сначала Борю, потом Ивана Григорьевича Цыбулько и всех остальных членов бригады. Каждый показал, что ничего не знал о замыслах Петьки.
Следователь уехал, а Зотов с тех пор поскучнел, стал задумываться. Подойдет к группе ребят, слушает и не слушает, о чем те болтают. Иногда заговорит о свободе. Раньше редко о ней вспоминал, а вот теперь частенько.
Однажды, возвратившись из колхоза и поужинав, мы вдвоем с Юркой Дренковым пошли посидеть на скамеечке возле школы. Вскоре к нам подошел Зотов. Потоптался, присел на корточки. Устремив затуманенный взгляд за колючую проволоку, долго молчал. Молчали и мы. Наконец Юрка не выдержал: - О чем задумался д-детина, склонивши г-голову на грудь?
- Да так, - вздохнул Боря.
Он похудел еще больше, хотя казалось, что худеть ему дальше некуда. Лицо тоже посерело. Лишь глаза по-прежнему голубели, словно незабудки, чудом уцелевшие на высушенном суховеем поле.
- Не трави душу, - сказал я. - Петька был пацан молодой. Жаль его, конечно.
- Д-думаешь, ему Бублика жалко? - усмехнулся Дрен-ков. - Ч-черта с два! Ему себя жалко.
- А хоть бы и себя, - ответил Зотов. - Я вот просидел по тюрьмам да лагерям всю свою жизнь. Что хорошего?
- Б-бежал бы с Петькой, чего же ты? - сказал Юрка.
- К чему? Я знал, чем все это кончится. Потому и не согласился. Нет уж, досижу свое, а выйду - завяжу, буду жить как все.
Боря опустил голову, чертя на истоптанной в пыль земле клетки, похожие на те, что чертят дети, играя в крестики-нолики. Только мы понимали: рисует он тюремную решетку...
Помолчали еще. Вдруг Юрка Дренков спросил:
- Насчет того, что завяжешь - это ты вправду?
- Почему бы и нет, - ответил Зотов. - Мне и завязывать-то почти нечего. Грехов на моей совести - раз-два и обчелся. Разврат малолетней да пришитое изнасилование жены одного гроссмейстера.
О малолетней я знал. Боря был уже совершеннолетним, когда его потянуло к своей двоюродной тринадцатилетней сестричке. Всего-то несколько раз и попользовался ею, но родственники дознались и упекли в тюрьму. А вот о жене гроссмейстера я от Бори не слыхал, поэтому попросил:
- Расскажи.
Зотов нехотя стал рассказывать...
Неизвестно, как еще мальчишкой он научился здорово играть в шахматы. Читал много шахматной литературы, разбирал партии выдающихся шахматистов. И до того наловчился, что практически не знал поражений от тех, с кем ему приходилось играть. Ну а потом - разврат малолетки и суд. В местах заключения он не потерял формы. Напротив - играл все лучше. Обыгрывал даже мастеров спорта, попадавших в заключение. И вот, когда он освободился и гастролировал по Крыму, ему пришла идея познакомиться с крупными шахматистами, отдыхающими на курортах. А что, если ему удастся покорить шахматный > мир?
Поэтому подался Зотов в Планерское, туда, где, по слухам, художественная интеллигенция любит отдыхать. Там, говорят, и крупные шахматисты среди поэтов попадаются. И точно, нашелся один гроссмейстер, с женой отдыхал. Боря это обнаружил так.
Купив шахматы, он стал с ними ходить на пляж. К нему подвязывались играть отдыхающие. Он почти всех обставлял. Дошло это до гроссмейстера. Посмотрев однажды его игру, тот спросил, давно ли он играет, участвует ли в соревнованиях. Боря ответил, что играет не так давно, ни в каких соревнованиях не участвовал, но шахматы любит и жить без них не может. Вот, мол, притащил их даже сюда, в отпуск. А отдыхает он здесь у родственников, в деревне у подножия Небит-Дага. Обронил фразу: «Вот если бы настоящего учителя найти». Тогда гроссмейстер сел с Борей играть. Чуть не проиграв первую же партию, он вторую играл на полном серье-зе и одолел Борю с трудом. Гроссмейстер, назвав Борю самородком, согласился быть его учителем, пригласил в свой номер, познакомил с женой, дородной, увешанной золотом и камнями тетей. Вскоре Зотов стал у них своим человеком. Свободно посещал не только их номер, но и апартаменты их друга, известного писателя.
Ему бы воспользоваться благоприятным случаем, под руководством гроссмейстера всерьез заняться шахматами и в корне изменить свою судьбу, но он позарился на гроссмейстерскую жену, которой приглянулся. Однажды она сказалась больной и не пошла вместе со всеми к морю, а Боре посоветовала «забыть» плавки. Он так и сделал. Когда пришли на берег и стали раздеваться, он хватился плавок и вернулся. В горячке не помнил, как вбежал на второй этаж, как срывал с себя одежду, как очутился в постели с пахнущей дорогими духами женщиной. Не заметил он, как вошел в комнату ее муж. Не понял, почему его любовница вдруг стала брыкаться и кричать, что ее насилуют. В одно мгновение он был повален наземь, связан сбежавшимися соседями. Приехавшая милиция так и застала его лежащим на ковре в чем мама родила, прикрытого простыней. Через два часа он уже сидел в одном из феодосийских приемников.
- Неужели муж ей, стерве, поверил, что я ее изнасиловал? - вопросом закончил свой рассказ Боря Зотов. И добавил: - Вот я и говорю: что мне завязывать? Фактически нечего. Освободившись, устроюсь на работу куда полегче, шахматами займусь, начну соревноваться. Может, тоже стану гроссмейстером, а то и чемпионом мира, кто знает?
Зотов встал с корточек, примостился рядом с Дренко-вым на лавке. Тот усмехнулся:
- Помечтай, Боря, п-поразвлекай себя. Дурак думками богатеет...
- А я тебе, Боря, так скажу, - перебил я Юрку. - Брось маяться. Раз пошли мы по этой дорожке, так и протопаем по ней до финиша. Так нам на роду написано. Какой человек есть, такой он и есть. Другим не станет. Если Иконников на свободе был идейным, он и здесь идейный. И ничего его не страшит. А у нас своя песня. Ее споем до конца.
- Может, и так, - согласился Зотов, вздыхая. - А все же надоело сидеть. Девять лет в лагерях. Пролетели молодые года, как белые лебеди...
Дренков ядовито усмехнулся: - Не ной, Боря. К-каждый сам себе д-дорогу выбирает. Вот я, например, знаю, за что сижу. Я хотел быть богатым человеком. И буду. Пусть пятнадцать лет отсижу. Но когда выйду, вновь возьмусь за свое. И уж на этот раз не попадусь. Теперь я ученый... Т-тебе, Боря, не хватает с-смысла в жизни. В нашем деле важно не м-ме-лочиться. Вот Тарзан з-знает смысл ж-жизни. У него есть дело. Он бандит, налетчик, и этим все сказано. Он знает, за что сидит. А ты за что страдаешь? Противно рядом с тобой находиться!
И Юрка демонстративно отодвинулся от Зотова. Тот хотел было взвинтиться, но в это время увидел, что к нам направляется Лидочка. Она шла легко и быстро. Газовая косынка на шее, золотистые волосы развеваются на ветру.
Мы враз забыли, о чем только что спорили...
27
У нас в лагере военизированный порядок, а вот что за порядок в колхозе, где мы убираем кукурузу, - шут его знает. Скорее всего, никакого порядка. Разве это дело, что никто из колхозников не считает, сколько мы кукурузы убираем за день? Всегда подвыпивший бригадир давал заранее подписанные им бланки нарядов начальнику отряда, а тот передавал их нашим буграм. Они и проставляли в наряде, сколько кукурузы убрали. Из-за этого вечером в бараке разгорался ажиотаж.
Дело в том, что наша бригада и бригада мебельщиков, которую возглавил после меня старик-растратчик Севостьянов, соревнуются между собой. Нам хоть и наплевать на соревнование, но многих заедает, что хуже работающие мебельщики часто оказываются впереди. Вот и на этот раз Лева Гуревич настраивал нашего бригадира Цыбулько:
- Этот старикашка - хитрая бестия, недаром он сидит за растрату. Он дожидается, пока ты, Иван Григорьевич, закроешь наряд, а уж потом свой закрывает - на тонну-две больше. Так ты это поломай.
- Сегодня будет по-другому, - решительно сказал Цыбулько.
Весь вечер Севостьянов и Цыбулько вызывали друг друга на переговоры. Пытались условиться, кому сколько закрывать. Иван Григорьевич настаивал на том, чтобы у нас было хоть на полтонны больше. Однако старикашка не соглашался, доказывая, что его бригада работала сегодня лучше. Но это, конечно, не докажешь: ведь никто не считал, сколько кукурузы собрано. Иван Григорьевич говорил:
- Мы сегодня тонн тридцать собрали. На что Севостьянов отвечал:
- А мы - не меньше тридцати трех.
Через некоторое время Иван Григорьевич шел в расположение соседней бригады и говорил Севостьянову: - Я прикинул еще раз. Получается не тридцать тонн, а тридцать пять. Поле-то сегодня было лучше.
- Я тоже поразмыслил и теперь совершенно уверен: наша бригада убрала никак не меньше тридцати шести.
- Это ты загнул! - сердился Цыбулько и уходил восвояси. А спустя минут десять-пятнадцать к нарам Ивана Григорьевича направлялся Севостьянов:
- Ты напрасно горячишься, Иван. Посуди сам: у меня богатыри! Ребята молодые, проворные. А у тебя? На Борю Зотова погляди - все сразу поймешь.
- А ты посмотри на своего Овсянкина. Таких тщедушных во всем лагере больше не найдешь, - парировал наш бугор.
- И все же скажу тебе, - не унимался Севостьянов, -куча у нас сегодня была побольше вашей. Если взвесить, то получилось бы тонн сорок.
- Может, и сорок, - горячился Цыбулько, - но ваша куча с нашей ни в какое сравнение не идет. В нашей куче никак не меньше сорока двух тонн!
- Э, брат, с тобой каши не сваришь, - в сердцах отвечал растратчик и уходил восвояси.
Зэки соперничающих бригад волновались, даже кидались друг на друга. И только перед самым отбоем Цыбулько уступил:
- Хрен с тобой, давай закроем поровну - по сорок тонн... Растратчик, поломавшись, согласился.
Наш бугор сел на тумбочку, заполнил наряд. Севостьянов, я видел, тоже присел на свои нары, подложив книгу под бланк, сделал запись. Направившись затем в отрядную, оба скрылись за дверью.
И минуты не прошло, вдруг выскакивает оттуда наш Цыбулько. Орет, как ошпаренный:
- Вот козья морда! Обманул! На тонну больше написал! Во гад! Вы же слышали, ребята: поровну ведь договорились!
Наши мужики повыскакивали с мест, загудели.
- Сука этот Севостьянов, - крикнул Шенгелия. - Побить его надо.
- Руки коротки, - послышалось из-за нар напротив.
- А вот мы сейчас и посмотрим! - сказал Шенгелия, засучивая рукава робы.
Угрожающе матерясь, зэки двух бригад стали сходиться. Я, правда, не встал с нар - мучила головная боль.
И вот уже пошла рукопашная.
Но в это время из отрядной выскочил наш старлей, закричал:
- Прекратить безобразие! Стоять на месте!
Зэки застыли в застигнутых позах. Хотя еще оставалось до сна минут десять, старлей приказал:
- Отбой! Всем спать! Бригадирам зайти ко мне. На этом все и кончилось.
На другой день мы выезжали на уборку кукурузы в последний раз. Я узнал от Цыбулько, что благодаря беспечности колхозного бригадира мы «убрали» кукурузы раза в три больше, чем ее было на поле на самом деле.
Поневоле задумаешься: как при подобном учете и контроле, о необходимости которого, по словам Иконникова, говорил Ленин, так долго может существовать социализм? | 