В.Г.Пожиганов

__________________________________________________________________________

22

Эту самую «Незнакомку» я читал по несколько раз в день, пока лежал в санчасти. Все хотел понять: чем это она покорила полмира? В конце концов стихотворение я выучил наизусть. И чем чаще я повторял его про себя, тем более оно мне нравилось. Я как будто сам очутился там, у озера, где среди канав «гуляют с дамами испытанные остряки» и «пьяницы с глазами кроликов» «1п УШО уегйаз», - кричат. А вот и незнакомка. «Дыша духами и туманами, она садится у окна»... «Очи синие, бездонные цветут на дальнем берегу...» Цветы... Голубые цветы... Синие глаза... Белые, легкие, как лебяжий пух, волосы... Туман рассеивается, я ясно вижу: да ведь это Лидочка!

Я очнулся и испугался. Не с головой ли у меня что? Врач говорил, будто было сотрясение мозга. Так может, я уже с ума схожу?

Откинув простыню, я сел в постели. Потом встал, походил по палате. Нет, вроде голова - ничего. Напротив, даже как будто лучше. И раны почти затянулись, как мне сказал медбрат, менявший сегодня повязку. Вот и слава богу.

А вообще - чему я радуюсь? Полеживал бы себе на койке. Другие отчаянно косят, чтобы попасть сюда, а я обрадовался скорой выписке. В школу, что ли, захотелось? К Лидочке? Или за зону не терпится? Вчера впустили ко мне бригадира, Ивана Григорьевича Цыбулько. Он рассказал, что в нашей области до сих пор не убраны огромные плантации кукурузы. Поэтому кто-то принял решение вывозить на уборку всех зэков, даже тех, у кого карточки, как у меня, с полосой. Значит, и я буду ездить в колхозы? Неужто на это решатся граждане начальники? А здорово было бы! Лагерь уже опротивел. Бараки, колючая поволока - тошнит от всего.

Я подошел к окну. Вечерело. Метрах в шестидесяти белела школа. Справа был виден угол барака, в котором помещались библиотека, художественная мастерская, кабинет замполита. Ближе к школе торчит столб со скворечником. Наш скворец еще не улетел.

Про этого скворца наш наблюдательный библиотекарь Иконников стихи написал. Организовал он в библиотеке кружок литературный и рукописный альманах. В этот альманах (попросту - толстую тетрадь) они, стихоплеты, стишки свои записывают. Стихи в большинстве - так, дрянь по-моему. Но это, иконниковское, ничего. Я даже запомнил несколько строф:

Молча птица на ветке скачет... Только было б скорей иначе! Расплатился бы потом в поле, Кровью донора, морем ласки. Хоть и гнется в неволе воля, Но с тоской я сцепился насмерть!..

Утро гонгом размежит веки -Песню все чаще шепчут губы... Мне б шагать сейчас в ногу с веком, Гимн я миру пропел всему бы, За свободу б воздал сторицей! ...Как же можешь не петь ты, птица!

А еще там были слова про «звезду коммунизма» и прочее. Чудо - этот Иконников. Человека, можно сказать, ни за что посадили, а он про «звезду коммунизма». Зэки читают про коммунизм и злятся. Боря Зотов сказал: «Дурак ты, рыжий... То, о чем мечтаешь, у тебя под носом - кормят тебя, поят, одевают, сторожат. Чем не коммунизм?» Правда, библиотекарь не остался в долгу, ответил: «Ты, Боря, существо одноклеточное. Я бы тебя всю жизнь держал в заключении только за то, что ты ради чифиря книги жжешь». Боря рассердился и, выходя из библиотеки, недобро крикнул: «Смотри, как бы тебя самого твоя идейность не похоронила здесь навсегда!»

23

Дня через три меня выписали из санчасти. К моменту выписки пришла Лидочка с букетом хризантем. Это, я думаю, было нелепо. Заключенному - хризантемы? Я их даже не взял, оставил в палате, в кружке. Цветы не оставили сомнений: Лидочка ко мне неравнодушна. Ну - дела! Впрочем, я тоже, кажется, в нее втюрился.

Я бы, наверное, еще долго переживал свое состояние, связанное с чувствами к Лидочке, если бы сразу по прибытии в барак ребята не забросали новостями. Главной новостью было то, что завтра весь лагерь выезжает на уборку кукурузы.

На другой день в числе других я усаживался в крытый кузов грузового автомобиля. Их, грузовиков, стояла в рабочей зоне целая колонна. Будка в кузове той машины, куда влезла половина нашей бригады, сделана из некрашеной фанеры. Внутри поперек стояли свежевыструганные деревянные лавки. Полуметровое пространство от заднего борта отделено от нас железной решеткой с узкой дверкой. Там, за решеткой, сидят два конвоира с автоматами и сер-

жант, наш надзиратель. Старлей сел в другую машину, стоящую впереди.

Боря Зотов, умостившийся с Петькой Бубликом рядом со мной, прошептал мне на ухо:

- Здорово, гады, подготовились. По дороге не драпа-нешь.

Я согласно кивнул. А сам подумал: поле решеткой не обнесешь. Устерегут ли нас там солдатики? До сих пор на работу в колхозы вывозили только расконвоированных. Все это ребята с малыми сроками, кому осталось сидеть месяц-два. Им бежать смысла нет. Но теперь дело другое...

В голове колонны загудели моторы. Взвизгнул стартер и нашей машины. Фанерная будка задрожала, зазвенел навесной замок на двери решетки.

Но тронулись мы лишь минут через пятнадцать. Видно, потому, что грузовики, как и положено, выпускали по одному. Сначала отворились деревянные, заплетенные колючей проволокой ворота предзонника, и машина въехала на вахту. Потом эти ворота закрыли. Вахтенные солдаты пересчитали нас, сделали перекличку согласно списку. Затем осмотрели кабину грузовика, всю машину со всех сторон, а также снизу. И лишь после этого открыли наружные железные ворота.

Мы выехали за зону. Здесь наш грузовик, выстраиваясь в колонну, вновь остановился. И лишь когда все машины, покинув лагерь, стали друг за дружкой, а в самом конце пристроилось несколько открытых ЗИЛов с деревянными вышками и автоматчиками, где-то впереди раздалась команда:

- Поехали!

Я испытывал странное чувство. Хотя я всего лишь сквозь решетку видел дорогу, окружающие нас уже частью вспаханные поля, мелькающие сбоку асфальтированной дороги пирамидальные тополя, у меня было такое ощущение, будто я вырвался на свободу.

Заключенные весело переговаривались. Наверное, каждый испытывал то же самое.

Ехали мы часа полтора по шоссе, затем свернули на проселочную дорогу, пересекли по деревянному мосту какую-то небольшую речушку и наконец остановились на краю необозримого кукурузного поля. Тут я все понял. Нас, пожалуй, устерегут.

Поле было поделено на квадраты. Между ними из края в край пролегали широкие, метров в двадцать, коридоры, проделанные комбайнами, скосившими кукурузу под корень. Эти коридоры отлично просматривались.

Мы продолжали сидеть в машинах. А тем временем солдаты спешно развозили и устанавливали по углам квадратов вышки. На них тут же взбирались часовые. Вдоль противоположной кромки коридора через каждые сто метров вставали солдаты с автоматами и овчарками на поводках. Ученые собаки послушно сидели у их ног, высунув языки. Солдаты с собаками оцепили так же колонну машин со стороны пахоты. Дул сильный ветер. Перекрывая шелест пожелтевших высохших стеблей кукурузы, раздавались выкрики командиров взводов охраны. Не по-осеннему ярко светило солнце. Над полем проносились черные стаи грачей.

И вот один из автоматчиков отомкнул замок, висевший на решетчатой дверке, и наш сержант приказал нам выгружаться. Спрыгнув с грузовика, мы по команде построились в два ряда. Нас вновь пересчитали. Потом мы присоединились к первой половине своего отряда. Наш старлей провел инструктаж. Он сказал, что мы не должны выходить на просеку, потому что охрана без предупреждения откроет огонь в каждого, кто высунет нос из кукурузы. Затем скомандовал:

- Нале-во! Левое плечо вперед — шагом марш! Подойдя к куче корзин, мы разобрали их, стихийно разделились на пары и вошли в заросли кукурузы, которая вымахала в этом году гораздо выше человеческого роста...

Поработав с полчаса, я почувствовал, что устал. Видно, я еще как следует не выздоровел и был слаб. Я начал отставать от Шенгелии, а оба мы - от других пар. Гиви сердился, подгонял меня. На нас стал покрикивать и наш сержант, который шел сзади. Я старался изо всех сил, но каждый раз мы с Шенгелией приходили к противоположному краю квадрата последними.

Когда мы убрали этот участок поля, нас построили, пересчитали, а затем перегнали в другой квадрат. Только после того, как мы здесь обломали, очистили и снесли в кучу кукурузу, сержант объявил: - Можно присесть, сейчас будет обед.

Мы попадали кто на землю, кто на кучу початков, чтобы дать отдохнуть болевшим поясницам. Я чувствовал себя скверно. Кружилась голова, подташнивало. Руки и лицо чесались, щемили от порезов острыми зубчатыми листьями кукурузы. Хорошо, что было уже не жарко, что поле насквозь продувал ветер.

В просеке появились солдаты. Двое из них несли полевой сорокалитровый термос, а в свободных руках - стопки алюминиевых мисок в контейнерах. На поясе у одного висела чумичка. В лагере так называют черпак. Вообще, в этой зоне почему-то был распространен морской жаргон. Может, потому, что большинство осужденных в нее поступило из Крыма, где много морских военных баз и гражданских портов. Еще один солдат нес на плече мешок с хлебом. Все это они оставили у кромки квадрата, возле нас, а сержант переставил поближе к куче початков.

Бригадир Иван Григорьевич Цыбулько открыл термос. Из него пахло свежим наваристым борщом. Он начал разливать борщ по мискам. Зэки достали из карманов ложки, набросились на еду. Мы в считанные минуты проглотили содержимое мисок, облизывая их, нахваливая обед, председателя колхоза и колхозных поваров. Такого вкусного и сытного борща я не ел с момента взятия меня под стражу.

Когда борщ разлили всем, оказалось, что его осталось еще с четверть термоса. Цыбулько съел свою порцию последним, а потом долил по мискам добавку. Добавки попросил даже наш сержант.

В общем, мы пообедали на славу. И пока солдаты уносили пустой термос и посуду, мы, лежа на спине, предавались приятному ощущению сытости.

А потом нас вновь перегнали в другой квадрат поля. Убирая кукурузу и изнемогая от усталости, я, тем не менее, внимательно следил за поведением охраны. Она была все время настороже. Солдаты строго следовали уставу и инструкциям. Я понял, что бежать с поля - дело очень рискованное и даже, может быть, безнадежное. Посмотрим, как они будут вести себя дальше, в последующие дни. Может, привыкнут, расслабятся. Однако даже в этом случае бежать очень опасно. Зазеваются солдаты - не упустят собаки.

Но я не оставил мысли использовать выезды в колхозы для того, чтобы смыться...

24

После того как я вышел из санчасти, Лидочка переменилась ко мне - уделяла к моей персоне не больше внимания, чем другим ученикам, а то, пожалуй, и меньше. Это было не совсем понятно: там - мандарины и хризантемы, здесь - равнодушие. Может, я ей не нужен? Может, она из долга, как учительница?

Да, меня она почти не замечала. Зато часто забегала в библиотеку, интересовалась литературным кружком, альманахом. Иногда задерживалась там подолгу, оживленно беседовала с Иконниковым, Овсянкиным (этот хлюпик тоже стихи крапал), с Дренковым. Даже Леня Гуревич запоносил стихами и тоже там околачивался. И замполит Алферов чаще стал заглядывать в библиотеку. Думаю, из-за Лидочки, а может, свою политическую работу вел, поддерживая их литкружок.

Я-то точно из-за Лидочки ходил туда. Приду, сижу, как пень. Они говорят, а мне сказать нечего.

Однажды в воскресенье, в выходной, собрались в библиотеке почти все ее завсегдатаи. Сидели за маленькими красными столиками. Говорили о какой-то новой книге. Вдруг ни с того ни с сего Лева обращается к замполиту:

- Гражданин начальник, а можете мне фамилию переменить?

- Зачем тебе это? - удивился Алферов, и его тонкие усики растянулись в улыбке. - Фамилия у тебя вполне благозвучная.

- Мне моя национальность не нравится, - пояснил Гуревич.

- Национальность? Чем же она тебе не нравится? У нас в стране равноправны все народы и народности.

- Так-то оно так, - возразил Лева. - Но евреем быть унизительно. Только и слышишь: «жид пархатый». Анекдоты ходят о нас всякие. Тут в лагере еще ничего. А в тюрьмах - ох и матерился я. По всякому зэки оскорбляли, издевались. То носок вонючий под нос положат, когда сплю, то «велосипед» сделают, а то присягу заставят принимать: ложками по голому заду до синяков лупить. За что? Впрочем, я и сам евреев не терплю.

- Меняй ты хоть десять раз фамилию, а к-куда денешь свою еврейскую морду, свой ш-шнобель жидовский? -ввязался в разговор Юрка Дренков.

- Ну вот, и он тоже! Видите, гражданин начальник? Нос мой ему не нравится, - взвился Лева.

- Это что-то новое. - Алферов встал из-за стола. -Первый раз слышу, чтобы люди добровольно отрекались от своей национальности.

- Так евреи - разве нация? - сказал Лева. - Просто люди, разбросанные по всему свету. У народов есть родина, государство, а мы так - между небом и землей.

- Ну почему же, - возразил Алферов. - В нашей стране, например, есть Еврейская автономная область. Биробиджан называется.

- Где? - недоверчиво спросил Лева.

- Как где? В Забайкалье. А ты разве не знал?

- Не знал! Чтоб мне год добавили! - поклялся Лева.

- Ну - дела! - уже изумился замполит. - А об Израиле ты что-нибудь слыхал?

- Про Израиль? Конечно, слышал. Это еврейское государство. Да только к чему оно мне? Я русским хочу быть, советским.

Замполит все больше изумлялся. Во все глаза глядела на Гуревича и Лидочка.

- Вы сколько классов-то окончили, Лева? - спросила она, тоже вставая.

- Пять. Потом из детдома сбежал, бродяжил. Потом в Крыму в одном колхозе работал чабаном. Продавал на сторону овец по дешевке. Ну и загремел сюда. А что? Почему вы про школу спросили?

- Вы, Лева, историю своего народа знаете?

- Так кто ж не знает, Лидия Ивановна? Сначала царь был, потом - революция, Ленин, затем Сталин. Война была. Во время войны я и остался, говорят, сиротой.

- Я, Лева, об истории еврейского народа говорю, -пояснила Лидочка. - Откуда он пошел, что с ним было пятьсот, тысячу лет назад. Вы знаете?

Гуревич засмеялся, пробормотал:

- В истории я, конечно, слабоватый.

- Первый раз вижу такого еврея, редкий экземпляр, -сказал Иконников из-за стойки.

- Вы, Левушка, конечно, никакой не еврей. Вы просто советский человек. Вы ассимилировались. И все же в вас течет кровь древнего еврейского народа. Его историю, уверена, вам надо знать. Когда вы ее узнаете, то поймете, к какой многострадальной, но великой, жизнеспособной, талантливой нации относитесь.

Лидочка стала рассказывать о еврействе. Я, признаться, сам едва ли что знал об этом и слушал Лидочку с раскрытым ртом. Говорила она без остановки часа полтора, и никто за это время не проронил ни слова. Сколько мне открылось!..

- Вот что, Гуревич, - сказал Иконников, когда Лидочка умолкла. - Я сейчас найду «Испанскую балладу» Фейхтвангера. Дам тебе почитать. Ты из этой книги многое почерпнешь.

- Хорошая книга, - подтвердил замполит. - Но как бы у Гуревича однобокое представление не создалось.

- Виктор, а Косидовского у вас нет? - спросила Лидочка библиотекаря.

- Вот его-то и нет, Лидия Ивановна.

- Так ведь у меня есть! - воскликнула Лидочка. -И «Библейские сказания», и «Сказания евангелистов». Завтра же и принесу.

Лидочка вдруг спохватилась:

- Ой, что же это я? Мне через полчаса в городе надо быть!

Она ушла вместе с Алферовым. Мы тоже стали расходиться. Один только Лева сидел неподвижно, словно пришибленный.

Мне его стало жалко. Да и себя немного. Ни черта ведь не знаю. А вот замполит, Лидочка, Иконников - эти чего только не знают. Про еврейское мессианство. Разные «априори» да «апостериори». Куда мне до Лидочки! Тоже возомнил о себе - влюбилась. В кого? Разве я ей ровня? Впрочем, кто их, баб, поймет? Может, им нужен просто сильный мужик...

25

На уборку кукурузы мы выезжали уже вторую неделю. О побеге и думать нечего. Солдаты охраны проявляют исключительную бдительность. Пока еще не было ни одной попытки к бегству.

В этот день, как всегда, ровно в полдень, без опоздания, подъехала машина с термосами. Поступила команда строиться на обед. Нас посчитали и определили место обеда - на окраине поля. Я видел, как Бублик что-то сказал Боре. Они отошли с мисками борща к вышке и расположились от нее неподалеку. А буквально через несколько минут мы вдруг услышали предупредительный выкрик часового:

- Стой! Стрелять буду!

Мы повернули головы. Через запретную полосу пробежал Бублик и скрылся в неохраняемом участке поля. Видно было, как качаются сухие метелки кукурузных стеблей в том месте, где он бежал.

Часовой с вышки дал предупредительную очередь поверх кукурузы, но Петька не останавливался, и солдат начал строчить по кукурузе.

Нас всех по команде собрали в кучу.

Мы видели, как один из конвоиров с собакой, а также наш начальник отряда и старший конвоя побежали в кукурузу, метрах в пятидесяти справа, чтобы перехватить беглеца.

Вскоре автомат часового замолчал. Еще через некоторое время из кукурузы вышли преследователи. Начальник конвоя что-то сообщил по рации. Тяжело дыша, к бригадиру Цыбулько подошел наш старлей и сказал:

- Одна пуля попала в сердце - и больше ни одной царапины. Что его побудило бежать? Был ведь вне всяких подозрений.

Начальник караула построил нас, установил личность осужденного и приказал никому не расходиться до приезда командира роты.

Через полчаса приехали хозяин, оперуполномоченный, прокурор и командир. После доклада начальника караула они направились к кукурузе. А нас посадили в машины и повезли в зону. Когда ехали, было жутко. Почти все молчали. При подъезде к зоне мы сняли фуражки. Колонна остановилась, из машины вышел отрядный и приказал:

- Надеть фуражки!