Четверг, 28.03.2024, 16:25

Мой сайт

Каталог статей

Главная » Статьи » ПРОЗА

Владимир Пожиганов - " ЛИДОЧКА" (2)

                                                    продолжение.....

                                                               3

 Сплю я всегда очень чутко. И сейчас, едва в коридоре аздалась команда: «Подъем!», я вскочил с нар.

 В коридоре гремят ключи и замки. Караульный отрывает дверь, входит в камеру, выносит нары в коридор, .торой караульный в это время стоит в дверях. Все, как сложено по уставу. Затем «культпоход» с парашей в уборную, завтрак из ружки воды и кусочка хлеба - и вновь тишина.

 Я в этом лагере недавно, третий месяц. Колония хорошая, охрана образцовая. Расположена на городской окраине, вахтой к городу. Опоясывает ее высокий деревянный забор. На каждом углу на вышках часовые с пулеметами. Еще по одной вышке на границах жилой и рабочей зоны, тоже разделенные деревянным забором. По ту и другую стороны ограды - полосы вспаханной и тщательно проборонованной земли шириной метров по пять, колючая проволока и «паутина». Шаг сделал в предзонник - считай, что ты уже покойник. Между предзонником и забором имеется дорожка для смены караула. Обход запретной зоны иногда проводится с собаками.

 В общем, спрятаны мы надежно. Хотя и кажется - вот она, свобода, метрах в десяти от тебя, но преодолевать их, эти метры, невозможно: прошиты они лучами прожекторов, стерегут их молчаливые до времени жерла пулеметов.

День предстоит утомительный. Хоть зэк и привык ко всяким неудобствам жизни, по шестнадцать часов в сутки быть на ногах, но все-таки тяжело - ни лечь, ни сесть. На полу ведь не примостишься - бетон.

После подъема я уже прошел, если прикинуть, километра два.

 Взад-вперед, взад-вперед. Эта привычка вырабатывается у любого осужденного, много времени проведшего в камере. Организм требует движения.

В узкое окно врывается сноп света. Видно, солнечное нынче утро. Дай-ка я погляжу, что там делается?

 Я отомкнул отмычкой замок, примыкавший к стене парашу, поднял ее и перетащил к окну. Затем влез на нее. Из-за козырьков наружу ничего не было видно. Я стал рассматривать прутья решетки. Они были ржавые, тонкие. Перепилив их, можно пролезть в окошко. А там - на крышу. Предзонник, забор и остальное я изучу во время прогулки.

Так я и сделал и убедился: это как раз то, что я долго и тщетно искал - уязвимое место в охране лагеря. По всему видно, этому участку предзонника уделяется мало внимания. Замок на решетке калитки висит ржавый. Почва предзонника осела. На ней виднеются кошачьи следы, валяются обрывки газет, клочки древесной стружки, занесенные сюда ветром. С угловой вышки этот участок просматривается, по всей вероятности, плохо: должна мешать густая решетка. К тому же часовой, надеясь на надзирателей, конечно, не тревожится за этот участок и больше внимания уделяет ограде справа.

 У меня учащенно забилось сердце, как это всегда было, когда после бездеятельных дней я вновь нащупывал дело. В голове мгновенно созрел план. Выйду из штрафного изолятора, запасусь ножовочным полотном, что-нибудь натворю и опять сюда. Ночью перепилю два прута, вылезу в окошко, потом через предзонник, в месте примыкания забора и вахты - на крышу, а оттуда - на улицу. Надзиратели ночью - как сонные мухи, их после отбоя никто, кроме начальника караула, не беспокоит. Бывает, еще оперуполномоченный ночью припрется. Хозяин - этот нет, по ночам не шастает...

 Я вновь отомкнул парашу и исследовал окошко. Когда уже нес ее к двери, вдруг увидел: кто-то смотрит в глазок. Тут засов загремел, отворилась дверь и (легок на помине) в карцер вошел опер (мы его чаще кумом называем). Тоже мне - военный: росточка небольшого, полный, ноги вместе - носки врозь. Однако хромовые сапоги блестят, на узких галифе тщательно отглаженные стрелки, на кителе, будто золотые, сверкают пуговицы и капитанские погоны. Страх он наводит на нас, осужденных, изрядный. Боимся мы его больше, чем хозяина.

-            Что это ты, Шумаков, с парашей по камере таскаешься? Разминка у тебя, что ли? - начал он ехидно.

-              Здравия желаю, гражданин начальник. Точно, боюсь форму потерять.

-             Да зачем она тебе, форма?

-          Форма всегда нужна, гражданин начальник. Мало ли что?

-             Ну-ну...

Он хмыкнул, прошелся по камере, сверкнул в солнечном луче лысиной, посмотрел на меня снизу вверх.

-            Так чем это ты своих орлов потравил? Не скажешь?

-           Скажу, гражданин начальник. Сам эту микстуру первый раз попробовал. Одеколон, денатурат - дело известное. Но это - в первый раз. Клянусь по-ростовски нараспев! -И я провел большим пальцем от рта через глотку.

-            А кто же придумал эту «микстуру»?

-             Зверь, новенький, Шенгелия.

-               Шенгелия, - как будто изумился кум. - Охо-хо!.. Ладно, отдыхай. Так сказать, душой и телом. А парашу примкни и оставь в покое. И отмычку давай сюда. Четверо суток тебе дополнительно.

Он метнул взгляд на парашу, а от нее к окну, затем смерил меня долгим тяжелым взглядом и молча вышел. Надзиратель шизо захлопнул и запер за ним дверь.

 Я почувствовал тревогу. Надо же, гном, можно сказать, а давит. Вроде бы насквозь тебя видит, словно ты стеклянный. И чего это он на меня так смотрел?

                                                              4

 Отсидев девять суток в шизо и потеряв килограмма три веса, я чувствовал себя настолько легким, что боялся, как бы меня не сдуло порывом ветра.

 Дело было вечером. Я сразу же отправился в барак соседнего отряда, где жил Васек Волковский по кличке Апельсин. Я с ним в последнее время хорошо сошелся. Занятный малый, Васек. Сел он за апельсины. Только, рассказывал, отслужил в армии, домой ехал, в Сочи, в поезде познакомился с одной прекрасной грузиночкой. Увлекся ею так, что дом проехал и очутился в Грузии. На третий день женился. Тесть у него оказался дельный: апельсинами да мандаринами промышлял. Целыми железнодорожными вагонами они возили их на север. Всех покупали с потрохами: и железнодорожников, и торгашей. Барыши несметные имели. Вася Волковский в деньгах купался. Только опыта у него мало было в том, как их тратить. Вот и попался. Четыре года отсидел из шести. Теперь вот через несколько дней освобождается по двум третям.

 Хотя и голоден был я страшно, но первым делом к нему направился, к Апельсину: боялся, как бы его, чего доброго, уже не выгнали из зоны. Прихожу в барак, смотрю - валяется Васек на нарах, на втором этаже. Отлегло у меня.

-              Привет, Апельсин!

-             А, Тарзан! «Сдомотдыха» прибыли? Целую ручки!

Васек слез с нар, стал хлопать меня по плечам, рассматривать со всех сторон. Чернявый, с густыми бровями, с большим широким носом, мощного телосложения, он несколько походил на меня. Только моложе, конечно. И характером помягче.

Я вывел его из барака, подальше от чужих ушей, и спросил:

-             Так когда освобождаешься?

-           Через пару дней, - отвечает Васек.

-              Ты можешь для меня сделать одно дело?

-            Для тебя? О чем ты говоришь? Только на, пожуй сначала домашней колбаски с хлебцем. Из Грузии «подо-гревчик». Не забывает меня Джульетта.

 Уже смеркалось. Электрические огни в зоне и прожекторы на вышках вспыхнули одновременно. От бараков четкими параллелограммами легли тени. В их темноте можно не заметить человека. Съев увесистый бутерброд, я отошел подальше, к свету, на безлюдное пространство.

-             Васек, - сказал я. - Я тебе доверяю.

-               Само собой, - отозвался Васек.

-              Слушай. В Симферополе дева одна живет, Верочка. Она в мужской парикмахерской на железнодорожном вокзале работает.

 Зайдешь, скажешь: Тарзан, мол, тебя любит, жить без тебя не может. Пусть отпуск возьмет или еще как и через недельку - сюда. Да, пускай захватит шмотки на меня, деньги, ксиву какую: паспорт или хоть удостоверение. Остановится пусть не в гостинице, а у какой-нибудь старушки в Северном районе. Адрес старушки пусть даст в городской газете, в разделе объявлений. Мол, пропало удостоверение водителя, выданное на имя Ивановой Веры Дмитриевны. Обращаться, мол, если кто найдет, по адресу такому-то... Я и явлюсь через несколько дней после того как прочитаю объявление. Все понял?

-              Здорово ты придумал с объявлением, - сказал Васек, но, почесав порядочно отросшую щетину на голове, задумался: - Как же ты преодолеешь такой пустячок, как это? - и он указал на отчетливые строчки колючей проволоки с предзонниками и собачьей тропой, на которую уже вывели овчарок.

-             Дядя, твое ли это дело?

-              Так-то оно так, - согласился Васек, но я понял, что он обиделся.

-             Ладно, тебе скажу, не страдай. Раз про Верку сказал, то что уж таиться в остальном?

 Мы стали прохаживаться вдоль барака, в котором жил Волковский, и я рассказывал, как нашел удобный для побега участок в опоясывающем лагерь неприступном кольце.

-             А если убьют? Не боишься?

Васек смотрит на меня испытующе. Ему не верится, что можно решиться на такое.

 Я представил, как меня замечает на вышке часовой, когда я перебираюсь через забор, как визжат вокруг меня пули, и покрылся холодной испариной. Такое уже, когда в меня стреляли, я однажды пережил. Но Волковскому отвечаю:

-            Я ведь на свободе не апельсинами торговал. Не раз приходилось смотреть смерти в лицо.

-             Оно-то так, - задумчиво сказал Волковский. - А все ж умирать неохота. Могут подстрелить, как дважды два.

-              Трус в карты не играет, Васек...

 Мы помолчали. Кругом постепенно наступила тишина. Осужденные в бараках готовились ко сну. Лишь кое-где, прямо на траве, группками полулежали молодые парни. Они любят поболтать в такие вот вечерние часы о своих похождениях на свободе. Врут, конечно, в основном. Другие медленно прохаживаются взад-вперед по просторному двору. Лагерь, как остров в океане, со всех сторон окружен непроглядной тьмой. Но откуда-то (из степи ли или с окраины городка) доносится редкое мычание коров, блеяние коз, лай собак.    Наши собаки без толку не лают. Слышны окрики часовых: «Стой! Кто идет!» Это производится смена караула или обход зоны дежурным нарядом. Небо над лагерем синее, южное. Звезды крупные и яркие, как электрические лампочки, равнодушно смотрят на нас. Легкий ветерок доносит далекие запахи свежезаскирдованной соломы, дынь с бахчи, яблок и слив. Подует с другой стороны и неожиданно принесет обрывки дикторской речи с городского вокзала, гудок тепловоза, лязг вагонов, сигналы автомашин. Это запахи свободы, звуки жизни по ту сторону колючей проволоки. От уборной к столовой, не боясь нас, почти у самых наших ног, пробегают две толстые крысы. Волковский пытается поддеть одну башмаком, но промахивается.

-             А Верку ты вправду любишь? - вдруг спрашивает он.

-              Верку?

 Я вспоминаю ее уже немолодое, но задорное с хитринкой лицо, широкий зад, полную грудь, проворные руки, привыкшие орудовать расческой и ножницами, вспоминаю неистовые ласки, которыми она меня одаривала, когда я снисходил до нее.

-              Бог с тобой, Апельсин.

-             А Маринку - ту, что тебя продала?

-             Нет, и ее не любил. Первое, что сделаю, когда выберусь отсюда, рассчитаюсь с ней.

-              Ох, Тарзан, и страшный же ты человек. Душегуб ты. Помогу тебе бежать - грех на душу возьму: вдруг вправду убьешь?

-             Ладно, не трусь, дядя шутит.

-             Хороши шуточки. Я-то знаю - ты убить можешь. Ну вот, и этот. «Ты убить можешь». И так думают все.

 Это потому, что у меня тяжелый взгляд и сложный характер. И на свободе, и в тюрьмах, и в нашем лагере ходят обо мне разговоры, что на моем счету не одно мокрое дело. Я этих слухов не подтверждал, но и не опровергал. Может, и лучше, что так думают. Пусть. Вообще-то, я действительно, наверное, мог бы убить. И не только в горячности, но и с холодным расчетом. На дела ведь ходил с «пушкой», ножом, и не раз. Даже стрелять приходилось. Однако, если честно, нет на моем счету мокрого дела. Как-то обходилось без этого.

-             Хорош, Васек, уморил ты меня. Да и отбой уже скоро. Пойду я в отряд к своим. Спасибо за «подогревчик» -хорошую колбаску прислала твоя грузиночка...

Я пожал ему руку и ушел.

 Ребята встретили меня шумно, предлагали перекусить. Все знали, что я сегодня выйду, и поэтому принесли из каптерки из скудных своих запасов кто пару кусочков сахару, кто ломтик сала, кто шмат хлеба. Я отказался, ссылаясь на то, что уже поел немного, а много нельзя на голодуху, может живот схватить. Осмотрел всех, стараясь догадаться, кого бригадиром вместо меня назначили. Словно угадав мой вопрос, мне ответил Шенгелия:

-             Бугра нового не назначили. Командуй. Я удивился.

Тут как раз раздался звон рельса - сигнал отбоя. Я сказал:

-              Ну так давайте спать.

Все разбрелись по нарам. Кто-то выключил свет. Я тоже лег на нары не раздеваясь...

                                                         5

 Неизвестно, как в лагерь проникают слухи. Вот и на этот раз многие из нас уже знали, что сегодня, в-воскресенье, по этапу прибудет пополнение.

Это всегда было событием. Ведь новая партия заключенных приносила новости со свободы и из тюрем. Одни искали среди новеньких земляков. Других интересовала судьба подельников, раскиданных по разным лагерям. Третьи с тревогой ждали угроз и приговоров себе тех, кого пришлось назвать во время следствия.

Едва мы пообедали, как начал накрапывать дождь, и мы стали расходиться по баракам. Вдруг послышались крики:

- Этап! Этап!

 Мы бросились к локальным зонам. В ворота, мимо караульного помещения, входили пятерками новенькие. После всех процедур, проведенных администрацией колонии, «молодых» в сопровождении начальников отрядов разводили по баракам, отрядам. За ними толпой шли «старики».

Я направился к своему отрядному. Старлей Сысуев уже сидел за столом со списками вновь прибывших. Мы, бригадиры (я и Иван Григорьевич Цыбулько), сели напротив, каждый за свой стол. Отрядный не стал долго соображать - разделил список на две части, и каждому из нас досталось по пять человек. Прибывшие называли свои фамилии, мы с Иваном Григорьевичем быстро их разобрали и показали места в бараке.

  Я знал, что каждого сейчас обступят ребята, начнут расспрашивать. И всякий будет подбирать себе товарища по статье. Разбойники сойдутся с теми, кто сел за гоп-стоп, щипачи с щипачами, растратчики с растратчиками, хулиганы с хулиганами и так далее. Насильники и развратники временно будут отвергнуты. Потом и они, конечно, найдут себе товарищей. Будут зэки группироваться и по другим признакам - по интересам, привычкам, землячеству. С первых же слов по жаргону и еще бог знает каким образом найдут друг друга картежники, чифири-сты, литераторы, музыканты, художники, спортсмены, токари, моряки...

  А Боря Зотов со своим шестеркой Петькой Бубликом будут искать шахматистов. Но делать они это будут исподволь. Я вижу, как мой одногодок Зотов, долговязый, худющий, синеглазый брюнет с землистым от чифира лицом и молоденький, игручий, как щенок, Петька Бублик, будто бы не обращая внимания на новеньких, расположившись на нарах, расставляют на шахматной доске фигуры, делают первые шаги и громко спорят. Мы знаем, к чему все это и что будет дальше. Зотов с Бубликом изображают страшный азарт, так, что кое-кто из новеньких подходит к их нарам. Зотов горячится и сокрушается, Бублик делает умные гримасы и хохочет при каждом неудачном ходе друга. Их партии скоротечны. За полчаса они трижды начинали заново.

 Выигрывал Бублик, и Зотову каждый раз приходилось вынимать из-под подушки и класть на кон то рубашку, то носки, то портсигар.

-            Хааре, - сказал наконец Боря. - Сегодня я с тобой, Петька, больше не играю.

И тут клюнуло. Наблюдавший за игрой парень лет двадцати, крупноносый, коренастый еврей в огромных очках, предложил:

-            А не желаете ли со мной сыграть, гроссмейстеры? Зотов помялся, заглянул под подушку.

-             Маловато шмоток осталось, обобрал меня Петька. Ну да где наше не пропадало...

Он бросил на кон смятый носовой платок. Тоже сделал и еврей, сказав при этом:

-            Левой меня зовут, товарищ гроссмейстер. Гуревич моя фамилия.

Боря Зотов играл очень быстро. Его партнер тоже поневоле взял высокий темп.

 Через пять минут Зотов проиграл платок и вытащил из-под подушки трусы. Вскоре и они перекочевали к Леве. Боря заглянул под подушку, но там было пусто. Тогда он, вздохнув, снял новые яловые ботинки и сказал:

-             Ставлю против твоих прогар.

 Лева тоже снял свои почти новые яловые франтовые полусапожки и аккуратно поставил рядом с Бориными ботинками. На этот раз игра продолжалась минут пятнадцать, и примерно на тридцатом ходу Зотов сдался. Лева, довольный, острил, то и дело протирал выигранными трусами очки, подзадоривал Зотова: -              Снимай штаны, гроссмейстер.

 Боря не торопясь стал стягивать брюки, хитро поглядывая на болельщиков удивительно голубыми глазами. Он положил их рядом с шахматной доской. Лева поставил против брюк выигранные яловые ботинки. Минут через десять получилась ничья.

После этой партии фортуна отвернулась от Левы. Он проигрывал партию за партией. Снимая поношенные солдатские галифе, искренне недоумевал: как это он с первых же ходов проигрывает скелету с голубыми глазами, который только что так глупо играл с Бубликом.

Когда Лева остался в одних трусах, то поднял руки кверху:

-             Все, гроссмейстер.

-           Если будешь молчать, получишь сменку, - сказал Боря.

-             Буду, гроссмейстер, буду, - стал божиться Лева. -Ты мне хоть какую набедренную повязку дай, а то как же я голый?

Боря порылся под подушкой, достал старые драные штаны и куртку, какие-то стоптанные ботинки.

-             Вот, носи на здоровье.

Под хохот и подначки Лева нацепил на себя это тряпье и побрел к своим нарам.

 Я тоже прилег и стал думать о том, как добыть ножовочное полотно. Инструмент мы брали в кладовой. Утром взял под роспись, перед обедом - верни. Взял после обеда, а в конце смены вновь возврати. Если инструмент сломался, опять же сдай обломки в кладовую, а взамен получи новый. Поэтому зэки, считай, не выпускают инструмент из рук. Если перекур, так кто в кармане его держит, кто за голенищем сапога, а кто на веревку к поясу вешает. В мехмастерской тоже все в железных шкафах, под замками. Можно, конечно, если захотеть, стащить у кого-нибудь нужную железку. Но ее тут же хватятся, начнутся повальные шмоны, станут подозревать. Лучше всего взять в кладовой.

 Но в инструменталке нашего цеха работает Григорий Костенко, серьезный мужик. В свою будку никого не пускает. Учет у него строгий. Да и как не учитывать, если его самого контролируют каждую неделю, а то и среди недели. Не досчитаются чего - и прощай, тепленькое местечко. На лесоперевалочный участок пошлют, а там не сладко. Если же что случится, то и срок добавят. У нас это не заржавеет: показательный суд - и получай сверх того, что имеешь. Однако что-то надо придумать...

                                                              6

 В шесть утра нас разбудил гонг. Быстро одевшись, мы высыпали на плац, построились по пятеркам. Солнце уже заливало весь лагерь, день, видимо, предстоял погожий, жаркий.

 Нас в лагере больше тысячи человек. Наш отряд находится где-то в середине колонны, поэтому свои три шага вперед мы сделали лишь минут через десять после того, как начали считать с головы колонны.

На этот раз нам повезло: счет сошелся с первого раза, и нас распустили.

Умывшись и сходив в столовую на завтрак, все стали собираться на работу.

-           Чья очередь дневалить? - крикнул я ребятам, которые ревностно следили за графиком. Хотя работа в цехе не такая уж тяжелая и норму при старании всегда можно выполнить, заключенные очень любят дневалить в бараке. В этом, конечно, есть свой резон: помыл полы, протер пыль, проверил на чистоту тумбочки, и знай себе полеживай. А что наш брат любит полежать, каждому известно.

 Не успели мне ответить, как передо мной возник Лева Гуревич.

-             Бугор, оставь меня в бараке, прибаливаю я.

-             Ну ты даешь! - изумился я. - Еще и дня не работал, а уже косить вздумал.

-             Не болен, так раздет. Куда мне в подобном виде? Вид у Левы был действительно неважнецкий. В драной,

с чужого плеча одежке, он походил на нищего бродягу. Я невольно засмеялся:

-             А еще говорят: кто еврея проведет, тот три дня не проживет. Как же это ты сплоховал, Гуревич?

-             Лева услуг не забывает. Ты оставь все же меня дневалить.

 Я уже склонялся к тому, чтобы оставить его. Думал, получу дл,я него сегодня же робу арестантскую, хоть не новую (новую мы едва ли когда видели). Однако носить можно. В таких и на свободе на заводах работают. Но тут Лева Гуревич сказал:

-            Что хочешь сделаю, только оставь. Могу стишок рассказать, песню спеть какую или станцевать.

Я как раз наводил порядок в своей тумбочке и держал в руках кусок хозяйственного мыла. У меня мелькнула озорная мысль.

-              Мыло съешь, тогда оставлю.

Вокруг нас уже давно собралась толпа. Все ждали, что скажет Лева. Он ответил:

-            Давай. Съем.

Барак загудел. Кто еще не присоединился к нам, спешили на очередное представление. Многие влезли на нары, на второй ярус.

 Я подал Гуревичу мыло, и он, не раздумывая, начал его кусать и глотать. Зэки ржали, как безумные. Когда изо рта у Левы полезли мыльные хлопья, а из ноздрей стали вылетать радужные пузыри, зэки в изнеможении повалились друг на друга, даже с нар кто-то свалился. Барак сотрясался от могучего хохота, и я боялся, как бы на нас не упал потолок. Вскоре Левиного лица невозможно было разглядеть за мыльными хлопьями. Он кое-как отерся рукавами дырявой рубашки и, растопырив пальцы, показал пустые руки.

-             Все, бу... бу...

Он хотел сказать «бугор», но вместо слов у него изо рта вылетали громадные мыльные пузыри и уносились под потолок.

Барак гремел, выл, визжал. Мы корчились в агонии, и это могло плохо кончиться.

Но тут вдруг раздался, перекрывая все звуки, густой бас:

-              Он не останется! Останусь я!

И оттолкнув Леву так, что тот полетел под нары, на его место встал один из новеньких, крупный детина с огромной, как котел, головой. У него и кличка была - Головатый. Я уже знал, что он рецидивист и сидит за убийство.

Все мгновенно стихли. Я выпрямился и сказал:

-              Ты, Головатый, пойдешь на работу, как все. Но он ответил:

-            Я останусь здесь сегодня и буду оставаться всегда. Тебе понятно, о чем идет речь?

-             Понятно, - ответил я. - ты хочешь сказать, что ты вор, что работать ты не будешь, а обрабатывать тебя будет бригада. Так? И все же ты пойдешь на работу и будешь ходить всегда.

 Он ударил внезапно и попал мне в левую скулу. Я пошатнулся, стукнулся головой о верхние нары. Перед глазами поплыло. Это был нокдаун. Придерживаясь рукой за нары, я стал отступать. Мне нужны были эти секунды, чтобы прийти в себя.

 У меня был коронный удар - в кадык. Если я попадал, все сразу на этом и кончалось. Я быстро соображал, будет ли он бить еще или посчитает это излишним. Но, видимо, он понимал, что я не из тех, кому достаточно дать раз по зубам, чтоб он сник, и поэтому бросился ко мне, стремясь довести дело до конца. И напоролся на мой удар. Но шея у него короткая, толстая, подбородок он держал слишком низко и мой коронный удар не получился. Тут я перехватил его руку, подставил бедро и бросил его на пол. Однако и сам не удержался на ногах. Мы схватились, стали кататься по полу. Захватом руки за шею он пытался душить меня. Я напряг мускулы шеи, передохнул, потом резко ударил его коленом в живот. Он охнул, и тут я высвободился. Вскочив на ноги, я дал подняться и ему. И тут провел свой удар. Он захрапел, кровь фонтаном хлынула у него из горла. Теперь я знал, что он уже больше не кинется.

 Пройдя сквозь строй на середину барака, я сказал:

- Лева останется дневалить, а этот пусть отлеживается. Остальные выходи строиться!

 Когда мы вернулись в жилую зону на обед, Головатый не встал с нар и не пошел в столовую. Видно, он чувствовал себя еще плохо. Но к ужину он ожил.

 После ужина я, как обычно, пошел в отрядную, чтобы посчитать, сколько чего мы сделали за смену, кто выполнил норму, а кто нет. Оказалось, с нормой справились все, кроме одного хилого новенького, Овсянкина. Вообще-то, у меня редко когда не выполняли норму. А если это случалось, то я закрывал ее за счет других. Так я сделал и на этот раз.     Составив рапорт и положив его на стол старлею, я вышел подышать. Недалеко от нашего барака меня встретили Лева и Шенгелия. Повалявшись на траве и чувствуя, что от ужина в желудке остались одни воспоминания, я предложил им пойти на спортплощадку потаскать железо.

 Я каждый вечер туда ходил. Там была одна самодельная штанга, две двухпудовые гири (тоже самодельные) и перекладина. Больше ничего. Но все равно там неизменно собирались два-три десятка народу. Правда, занимались далеко не все. Может, потому, что начальный вес штанги слишком тяжел, да и двухпудовые гири - тоже не гантели. Но тренированные силачи все же были. Двое - из бригады Ивана Григорьевича Цыбулько, несколько из других бараков.    

 Я лично больше люблю таскать гири. А штангу беру с неохотой. Гирями я заразил многих. Подбрасывать их и на лету ловить, а также выжимать выстраивались в очередь. Но когда подходил я, мне уступали гири. Да. Так было всегда, потому что никто не мог делать с этими железяками то, что делал я.

 На этот раз я подошел незаметно, и на меня не обратили внимания. Все были увлечены поединком двух силачей. Один из них - Васек Волковский, другой - Головатый.

-              Сколько? - спросил я у парней.

-              Апельсин выжал восемнадцать раз, а Головатый только готовится, - ответили мне.

 Головатый размялся, взял гирю на плечо и начал жать. До десяти раз он делал это свободно, но потом снизил темп. А после пятнадцати стал выдыхаться. Однако гиря продолжала подниматься и опускаться над его головой. Я понимал, что он чрезвычайно силен: жать так долго двухпудовку без тренировки - это может далеко не каждый, даже очень сильный человек. Головатый продолжал жать и остановился только на двадцати трех.

 Болельщики одобрительно зашумели. Волковский поздравил Головатого с победой.

Тогда в середину круга вышел я.

Увидев меня, Головатый сверкнул воловьими на выкате глазами, но, ничего не сказав, отошел в сторону. Я взял в руку сразу две гири и начал их жать в среднем темпе. Старички знали мои возможности, поэтому наблюдали за мной спокойно, но новенькие, после того как я выжал гири десять, а затем и пятнадцать раз, заволновались, стали кричать:

-            Давай!

-              Еще разок!

-              Вот это да!

  А когда я выжал гири двадцать раз, но не остановился, гул на площадке стоял, словно на футбольном поле. Я выжал эти железки двадцать три раза и бросил их к ногам Головатого. Он стоял бледный, как мертвец. Его огромная голова нервно подергивалась.

Сегодня я повторил свой рекорд двухнедельной давности и не был в состоянии выжать больше. Но он-то ведь этого не знал. Цифра «23» совпала случайно, но он тоже этого не знал. Я видел, как осунулось его лицо, сгорбились плечи. По-моему, сейчас я нанес ему более чувствительный удар, чем утром. Сломил ли я его? Или борьба продолжится?

На другое утро, когда мы собрались на работу, он стал в строй.

                                                              7

 Волковского освобождают сегодня. Я еще успею с ним повидаться. Хозяин у нас умный мужик. Учитывая, что пассажирские поезда по этой ветке проходят в три утра и девять вечера, он распорядился выпускать за вахту освободившихся не раньше девятнадцати. Чтоб, значит, по городу не болтались, жителей не обижали, да чтоб успели уехать, прежде чем вновь окажутся в руках милиции. Ему тоже, видать, спасибо не говорят, если наш брат, досрочно выпущенный на свободу как исправившийся, тут же садится на скамью подсудимых.

 В общем, Васек, если его действительно выгонят сегодня, будет в Симферополе не позже, чем через сутки. А через день-два жди Верку, а еще через пару дней - объявление в газете. Так что ножовочным полотном нужно запасаться как можно быстрее. Расставив людей (кого на сборку столов и буфетов, кого на их шпатлевку и зачистку, а кого на покраску), я вновь стал думать, как обмануть бдительность инструментальщика Гриши Костенко и забраться в ящик с обломками ножовочного полотна. Я знаю, когда готовишь какое-нибудь дело, мозолить глаза нельзя. Поэтому я с утра даже и не подошел к инструменталке. Между делом я неустанно соображал: ящик с обломками полотна стоит на скамье, далеко от окошка, из которого Григорий выдает инструмент. Через окошко до него не дотянется и самый длиннорукий. Зато от двери ящик находится всего в метре. Бывало так, что Костенко в редких случаях впускал в инструменталку бригадиров. Но всегда на минуту-две и, конечно, зорко следил, чтобы ничего не пропало. Значит надо выбрать момент, войти и чем-нибудь отвлечь его. Был бы напарник, так стащить что - раз плюнуть. Один отвлекает, другой крадет. Прием известный. Но я никого не хотел больше впутывать. Хватит того, что уже знают о моем намерении двое (я и Апельсин) и скоро будет знать третий - Верка.

  Я как раз объяснял новенькому - хилому Овсянки-ну, как зачищать зашпатлеванную поверхность, чтобы и наждачную бумагу экономить, и нужного качества добиться, и норму дать. Вдруг слышу: Шенгелия рядом про йогов ребятам рассказывает. Про то, как их закапывают в яму и как они там по две недели лежат, а потом их откапывают, и они как ни в чем не бывало встают из могилы и продолжают себе жить. И про то еще, как они, йоги, умеют заклинаниями и самовнушением довести себя до экстаза. Как они, чтобы добиться душевного равновесия и восстановления физических сил, подолгу стоят на голове. И тут у меня мелькнула идея.

 Я оставил работать Овсянкина, а сам пошел к инструменталке. Окошко было закрыто, и мне это было на руку. Я определил, какая часть цеха видна сквозь штабеля готовых столов из окошка и из двери. Засек нужную точку на стеллаже у стены. Потом подошел к Шенгелии и сказал:

-              Врешь ты все!

-              Обижаешь, бугор, - парировал Шенгелия. - Врет тот, кто ничего не знает. А мне зачем сочинять? Я, слава богу, полтора курса техникума закончил и прочитал книжек больше, чем в твоих карманах когда-либо денег водилось.

-             А вот и врешь, - не сдавался я. - Если у меня одновременно три десятка тысяч было, так значит ты прочитал столько книг? В носу не кругло. Врешь.

-              Не вру я, а преувеличиваю. О гиперболе ты что-нибудь слышал?

-              В пятом классе проходили. Нашел чем удивить. Ты бы лучше показал, как это йоги на голове стоят, да нервишки свои успокоил.

-              Пойдем.

Я отвел его к стеллажу, к тому месту, которое видно из двери инструменталки, и предложил:

-              Становись на голову, вот сюда. Простоишь десять минут - значит ларек с меня, а не простоишь - будешь молчать неделю. Более тяжелого наказания для тебя не придумаешь.

-              Считай, что остался ты, бугор, без ларька, - развеселился Шенгелия. - Только дай что-нибудь под голову подложить.

-              Сейчас.

Я быстренько пошел к своей будке, отпер ее, снял с гвоздя старенькую фуфайку и отнес Шенгелии. Он аккуратно сложил ее, влез на стеллаж и встал на голову, прислонившись ногами к стене.

Все, разумеется, побросали работу и столпились вокруг «йога». Подошел даже молчаливый угрюмый Голова-тый. Я сказал оказавшемуся рядом Зотову:

-             Боря, считай десять раз по шестьдесят.

 Зотов стал громко считать. Зэки смеялись, подзадоривали Шенгелию, а я незаметно отступил назад и к инструменталке. Стукнул в окошко. Оно тут же отворилось. Григорий Костенко, услышав необычный шум в цехе, высунул из окошка голову, но увидел лишь толпу.

-            Что там? - спросил он.

-             Йог сеансы дает, - отвечаю.

-              Какой йог?

-            Да отсюда ничего не увидишь. Выйди. Гриша захлопнул окно и тут же, откинув крючок, выскочил в дверь. Теперь он сразу увидел торчавшие над толпой ноги.

-             Ну дают, хохмачи! - засмеялся он. - Каждый день -цирк!

  Я сделал шаг назад в инструменталку, схватил горсть обломков ножовочного полотна и, опустив их в карман, встал на место. Заметив, что Костенко поворачивается ко мне, нагнулся завязать якобы развязавшийся шнурок.

-              Это тот, кто потравил нас неделю назад, - сказал я, выпрямляясь. - Да ты, Гриша, закрой свою контору и пойдем посмотрим. Ему еще минут семь стоять.

Костенко запер на ключ инструментальную. Мы пошли к столпившейся возле Шенгелии бригаде.

 Боря Зотов продолжал считать. Лицо Шенгелии налилось кровью. Было видно, что ему уже невмоготу, но он продолжал стоять на голове. Наконец, отсчитав десять раз по шестьдесят, Зотов крикнул:

-             Десять минут!

Ноги Шенгели оторвались от стены, и он медленно стал падать в сторону толпы. Ребята подхватили его и давай кричать:

-             Аи да йог!

-             Ура Шенгелии!

-              Выспорил-таки ларек!

Когда бригада немного успокоилась, я разогнал всех по местам.

Конец месяца, и нужно нажимать, чтобы выполнить план. Из-за того, что я проиграл ларек, нечего было расстраиваться. Во-первых, от недостатка харчей я особо не страдал, ребята со мной, как с бригадиром, делились и ларьком, и посылками. Ларек - он что? Один раз в месяц разрешат тебе приобрести на десять рублей в колонистском магазине продуктов, так они и разойдутся в несколько дней. К тому же я надеялся выбраться на свободу до того, как дойдет моя очередь в магазине. Так что с носом останется Шенгелия.

 От того, что у меня в кармане позвякивали обломки ножовочного полотна (два из них были изрядной длины), настроение у меня поднялось. Я оглядывал цех, штабеля подготовленных к покраске столов и буфетов, горы готовой продукции так, будто видел все это в последний раз, будто завтра должна кончиться моя тягостная жизнь зверя в железной клетке. Даже запахи лака, ацетона, нитрокрасок, которые я с трудом переносил, сегодня не раздражали. Даже воздух, загрязненный пылью счищаемой нитрошпатлевки. Воздух, которым дышим изо дня в день, я вдыхал сейчас без отвращения. Я был полон решимости покончить с этим и знал, что близок к цели... Вечером я попрощался с Васьком Волковским, дал ему адрес парикмахерской Верки, а он дал мне адрес своей грузиночки, к которой собирался вернуться. Я сказал, что скоро, возможно, его навещу.

                                    Продолжение следует….

 

Категория: ПРОЗА | Добавил: sarkel (18.06.2014)
Просмотров: 1241 | Теги: Владимир Пожиганов | Рейтинг: 4.3/3
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа

Категории раздела
СТИХИ [321]
стихи, поэмы
ПРОЗА [227]
рассказы, миниатюры, повести с продолжением
Публицистика [118]
насущные вопросы, имеющие решающее значение в направлении текущей жизни;
Поиск
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 208
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • Статистика

    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0