Владимир Конюхов
А луга - зелёные...(продолжение)
Аркадий Павлович почувствовал приятное тепло. «Хорошо. Что ни говори, а хорошо, что я вырвался сюда».
Григорий продолжал рассказывать про своё послушание маменьке, но Маркушин не слышал ни слова.
«Сюда бы Вальку, - думал он. - Я бы с ним начистоту, как старший по возрасту. Сидели бы друг против друга и душевно разговаривали. Чудак. Он, наверное, ждёт такого разговора на совете. Как же, шеф тебе там такой разговор устроит...»
- И вот я кумекаю, - Григорий приложил к виску палец. - В чём суть жизни, а-а, как ты думаешь?
«А действительно, в чём?» - вяло соображал Аркадий Павлович, очищая кожуру с холодной картофелины.
-А я тебе скажу, - округлил глаза Григорий. - В очерёдности.
- В чём, в чём? - спросил с набитым ртом Аркадий Павлович.
- В очерёдности.
Григорий налёг животом на столик, склонившись ближе к Маркушину. -Сейчас чё, зима?
- Судя по календарю - она.
- Погоди, - отвёл палец Григорий. - По-старому Новый год встретим - враз похолодает.
-Дай бог, - кивнул Аркадий Павлович.
-А потом весна. Какая ни суровая зима, весна всё одно переборет. Следом - лето, осень, снова зима. И так без конца. Такая ж карусель и с человеком. То у него - одно благополучие, то одни напасти. У того, у другого. Да по всей стране, всему земному шару. То лето, то зима у него на душе.
Аркадий Павлович внимательно посмотрел на Григория. «Пустой бред или философия?»
- Но у человека - душа в душе.
- Это как понимать?
- На душе - холод, теплынь, а сама она - одно из двух: или черная, или белая, - повысил голос Григорий. - Не бывает очерёдности поступков человека. Сегодня, скажем, плохие, завтра - хорошие. Какой чело¬век, таковы и поступки.
- Альтернативы быть не может, - усмехнулся Аркадий Павлович.
- Чё? - опять налёг на стол Кувыкин.
- Это я так, - уклонился от объяснений Маркушин. -Продолжай, тёзка, я слушаю.
Но Григория Павловича мудрёное выражение Маркушина, видимо, сбило с толку.
- Чё продолжать, и так ясно.
- Но-но, ты не увиливай, - всерьёз заметил Аркадий Павлович. - Если уж затронул высокие материи, развивай тему до конца.
Григорий робко улыбнулся. -Я уж, кажется, всё...
- Брось, - отрезал Аркадий Павлович, - нет очерёдности поступков. Следовательно, они или только хорошие, или только плохие. Так ты сказал?
- Вроде так, - неуверенно поддакнул Григорий. -Так что же, по-твоему, кто-то ангел, а кто-то -
сплошная мерзость?
- Истину говоришь.
- А золотая середина?
Григорий недоуменно повёл бровями...
- Какая середина?
«Ах, тундра, - схватился за голову Маркушин, - вот и добейся чего-нибудь от такого».
Кувыкин снял с головы тюбетейку, вытер испарину на лбу.
- Не веришь, стало быть, моей теории?
-Да уж очень она у тебя, тёзка, сомнительная.
- Сомневаешься?
- Сомневаюсь. Легко ты разграничиваешь людей на плохих и хороших.
- А чё с ними цацкаться, раз они такие и есть. Аркадий Павлович впервые за вечер улыбнулся.
- Привык рубить с плеча.
-Я-то? Да нет, я смирнай, - со смешком ответил Григорий.
-Тогда слушай меня, «смирнай». - Аркадий Павлович промокнул платком губы. - Плохие поступки или хорошие, это ещё с какой стороны смотреть. Я согласен с тобой. Определённая очерёдность в жизни людей существует, так же как существуют и плохие и хорошие поступки. Но! Последние надо рассматривать в чисто субъективном свете. Например, наказан какой-либо негодяй. Так сказать, свершилось возмездие. - Аркадий Павлович и сам не заметил, как голос его набрал полновесность лекционного звучания, словно перед ним была аудитория слушателей, а не один полусомлевший человек. - А кто определит истинную цену возмездия и воздаст по заслугам виновному? Так, что¬бы были удовлетворены и судья, и наказуемый, и общество? Под наказуемым я не имею в виду человека, обязательно пребывающего на скамье подсудимых. Так же, как, разумеется, и судью. Всё взято чисто теоретически. Надеюсь, ты понимаешь меня?
- Угу, - буркнул Григорий, усиленно моргая. -Или. Ты сделал то, что считаешь крайне нужным в данный момент. Ты сделал людям добро. А через ка¬кой-то промежуток времени это хорошее обернулось бедой. И ты стал такой-сякой, нехороший. Так что же? На поиски, удачи, ошибки твоя теория ничего не отво
- В чём это - «в ей»?
-Да в совести ж, - лукаво улыбнулся Григорий. -Она вещь удивительная. Как ни крути, ни верти, чем ни прикрывайся, всё одно: пред ей ты, как херувимчик голенький - весь на виду. И она тебе безошибочно под¬скажет, когда ты чё задумал: вилять тебе впоследствии перед людьми и глаза от них прятать или нет.
Маркушин несогласно покачал головой.
- Совесть - понятие расплывчатое. И к её совету в наш век мало кто прислушивается.
- Оно и плохо, что мало, - насупился Григорий. - А всяк с пелёнок должен усвоить, что она у него есть, что она должна быть чиста. И тогда все будут жить с этим сознанием, как живут сейчас, зная, что солнышко красное, хлеб вкусный. - Он обвёл взглядом комнату, остановил его на окне, будто что-то хотел увидеть за ним в кромешной темноте, тихо добавил: - А луга - зелёные.
- В этом ты прав, - подтвердил Аркадий Павлович. Уязвлённый, он долго молчал, прислушиваясь к похрапыванию сторожа.
«Ишь ты, хохотун. Не так ты прост. Надо же, к чему всё повернул. К зелёным лугам».
Заслонившись от света, глянул в окно. Тусклое пят¬но лежало на пологих ступеньках крылечка, подпёртого двумя замшелыми валунами. И больше ничего не было видно, кроме свисающей на стекло тонкой вербовой ветки.
Аркадий Павлович, облокотившись на подоконник, негромко, словно бы и не для Кувыкина, а больше для себя, стал рассказывать, что занимало его последние дни:
-Товарищ у меня есть на кафедре, Валя Пантелеев. Старший преподаватель. Умная голова. Работал над диссертацией несколько лет. Собрал превосходнейший материал. Шеф, ознакомившись, одобрил его работу. Включил Вальку в план защиты диссертаций. И вдруг предложил Вальке опустить в работе ряд моментов. «У тебя, - говорит, - она и без того пройдёт. Я обещаю». Все мы люди живые, и всё понимаем. Один из наших слабо подготовился к защите. И шеф, чтобы его вытянуть, решил подкинуть ему кое-что из Валькиной работы. Жест, разумеется, не совсем красивый, и Вальке, понятное дело, не очень приятно. Но, с другой стороны, шеф обещал. А слово шефа - лучшая гарантия. И Валька не может этого не знать. Но... -Аркадий Павлович развёл руками. - Заупрямился, негодник. Не согласился ни на какие компромиссы. Шеф неоднократно с ним беседовал. Случай, в общем-то, беспрецедентный. Обычно больше одного раза шеф себя не утруждает. На этом мирные, с позволения сказать, переговоры завершились. Стали цепляться к Валькиной работе. Причём не по мелочам - по существу. Валька, понятное дело, в амбицию. Затем наступила мирная передышка. Одним словом, предоставили ему время на обдумывание. Од¬нако он остался при своём. В общем, послезавтра - со¬вет кафедры и повестка дня одна: диссертабельность работы Пантелеева... Что это значит, понятно каждому. Одно Валькино слово - и путь к его защите открыт. Но, боюсь, не получится. Я, как друг, пытался Вальку пере¬убедить. Но, увы. Клянётся быть принципиальным до конца. Закусил удила, никакие доводы на него не дей¬ствуют...
Кувыкин слушал с таким напряжённым вниманием, что как-то подобрался, словно стал выше, сидя на неудобном чурбаке.
- На первый взгляд, шеф кругом неправ, - продолжал Аркадий Павлович. - Но стоит только вникнуть глубже... Да, Вальке обидно. А что, шефу не обидно? Тему, между прочим, он ему подсказал. И ни в чём не отказывал во время работы. Уменьшить лекционную нагрузку? Пожалуйста. Разрешение на командировку? Езжай бога ради. Специальная литература? Нет проблем. Я сам десять лет назад, когда мне было столько,
сколько сейчас Вальке, защищался. Но со мной так ни¬кто не носился... Да, шеф тянет такого-то. Ну, хочет он помочь остолопу. Можно Вальке это понять? И можно, и должно. Шефу гораздо труднее переступить через своё «я». Возраст, положение. А Вальке что? Умерь свою гордыню, и баста. В жизни так. Чем-то, но надо посту¬питься. Зато через каких-то полгодика - защита. Ещё через столько же - степень кандидата наук. А с его головой это далеко не предел. Ну а не захочет... Строптивость тоже нужна в меру. Вот тебе, дорогуша Григорий, чёрное и белое. Как ты рассудишь? Молчишь. То-то. В любом деле нужна не только прямота, но и гибкость, находчивость.
Фомич вскрикнул во сне, дёрнулся всем телом, но тут же успокоился.
-Завтра поеду к Вальке домой. Постараюсь убедить стервеца. Больше всего боюсь одного. Как завалят его на совете, уйдёт в себя, замкнётся, на весь свет обидится. Уж Вальку я знаю. Пропадёт парень. А ему тридцать два года. Решил всё бросить на весы, но убедить. В крайнем случае, попытаемся провести защиту в другом институте. Но здесь тоже многое от шефа зависит. Эх, Валька, ~ Маркушин в досаде пристукнул ладонью по столу, - неправильно ты всё-таки поступаешь. Не лезь на амбразуру!
Аркадий Павлович умолк, неприязненно покосившись на разразившегося тяжёлым храпом Фомича.
Кувыкин утирал влажный лоб тюбетейкой, смотрел в сторону. «Чёрт тёмный. Дальше своего носа не видит. Напустил туману про чистые воды, зелёные луга и думает, что он пуп. А что ты мне сейчас скажешь? Ка¬кой ответ дашь? Соедини-ка свою теорию с практикой. Шиш ты её соединишь!»
Как ни был возбуждён Аркадий Павлович, когда произносил свою длинную поучительную речь, он тем не менее был не совсем искренен с Кувыкиным. Назавтра он действительно собирался к Валентину. Но собирался так, просто лишний раз (знай, мол, настоящих друзей) прощупать Валентина. Как-никак, а точку зре¬ния шефа на совете «сам» поручил отстаивать ему -Маркушину. И поручил, быть может, помимо всего прочего, не без тайной мысли найти ключик к несговорчивому Пантелееву. Задание не из приятных. Выходит, что отдувается он за всех. А этого Аркадий Павлович не желает... И вообще, он приехал отдохнуть.
- Чайку бы сейчас, а, Григорий? - улыбнулся Марку-шин, потянувшись до хруста.
И неожиданно наткнулся на пристальный взгляд того...
- И чё ж, ты едешь к нему?
- К Вальке? Обязательно.
-Обрабатывать, значит. - Кувыкин сузил глаза. -Ишь ты, ангел-утешитель.
- Однако, тёзка, - Аркадий Павлович старался со¬хранить благодушный тон, - тебя, насколько я могу судить, в этой истории мало что касается.
- Эт как поглядеть.
У Маркушина насмешливо дрогнули уголки губ.
- Поговорим лучше о столярном деле. Григорий Павлович помрачнел.
-Ты моё ремесло не трогай, здесь дело в совести, а не...
- Оставь, - перебил Маркушин. - Не стоит разводить демагогию. Если хочешь что сказать, говори, пожалуйста, по существу.
-Я и говорю. Пусть парень сам, без посторонних, решает, как ему быть.
-Это я посторонний? - возмутился Аркадий Павлович.
- А ты думаешь... Если уж начистоту, ему тебя боль¬ше всех опасаться следует.
- Что же я за зверь такой? - пробовал отшутиться Маркушин.
- Бона как у вас там дела проворачиваются. Один трудится, а вознаграждение, значится, пополам.
-У начальства, брат, свои соображения. - Соображения? Мало ли чё захотел главный там ваш дядя, - упорствовал Григорий. - Ему с высоты своего положения, может, и не понять, чего он выкомаривает? Но вы-то ниже. Чё ж миритесь с незаконным?
- Так уж и незаконно? Ты, Гриша, много не понимаешь. - Маркушин доверительно понизил голос. - Признайся, делаете же вы, столяры, из какой-нибудь чурки не один, как положено, табурет, а два. Ну, скажем, на сэкономленных, как сейчас принято говорить, материалах. Так и у нас. Вместо одного - сразу два кандидата. Понял? - успокаивающе засмеялся он.
Григорий Павлович не принял шутливый тон Маркушина. Сердито засопел, недоумевающе пожал плечами.
-Чё смешного, мил человек? Попробуй сесть на такой табурет - рассыплется. Я ведь его из щепок да опилок сляпаю, если, конечно, совесть позволит. Ну, табурет - ладно. Его в печку кинь - хоть прок какой ни на есть будет. А от липовой твоей тетрадки чё? Добро бы только так, а то ведь и человек страдает.
Маркушин всё же надеялся по-хорошему закончить разговор с Григорием.
- Предположим, не так уж и страдает.
- По себе небось судишь. В гости на чаёк собрал¬ся, - угрюмо басил Кувыкин. - Я бы тебя с такими-то намерениями и на порог...
Аркадий Павлович едва сдерживался, чтобы не на¬орать. И зачем он вообще с ним?..
- Не друг ты ему, нет, - сожалеюще заключил Кувыкин.
- Послушай, Григорий Палыч, - Маркушин сам поражался своей выдержке. - А ведь сгоряча можно со¬всем погубить человека. Пусть я в твоих глазах не друг, раз не с кулаками защищаю Вальку. А ты своей опрометчивостью много пользы ему принесёшь? Я согласен, за справедливость надо бороться. Но оправданна эта борьба тогда, когда знаешь, что она не бесполезна. А стучаться головой в глухую стену... Ты извини, брат, но это неумно.
-Чё ж тогда, по-твоему, умно, объясни мне, мало¬грамотному человеку, - допытывался Григорий. - Мо¬жет, я чё такое, важное, и пойму на старости лет?
Поразмыслив, Аркадий Павлович сказал с особым значением:
-Ты, Гриша, безусловно, прав. Дело это, мягко говоря, тёмное, и я в нём не собираюсь принимать никакого участия.
- Эт как понять?
-А так и понимай, - дружелюбно подморгнул Аркадий Павлович. - Не хочу ввязываться во всякие там распри. Без меня разберутся.
Его заявление вызвало у Кувыкина совершенно иную реакцию, чем он предполагал.
-Ишь ты, ввязываться не хочет. Ты, может, и Валентина не поедешь уговаривать, чтобы он плясал под дядину дудку?
- Разумеется.
-Стало быть, оставлять парня одного ты, учёный человек, считаешь, что это умно?
«Опять не так», - поморщился Аркадий Павлович. Пальцы Кувыкина нервно подёргивались...
- Я ведь тя насквозь вижу. Отсидеться решил? И друга жалко, и начальства боишься? Чистеньким хочешь остаться?
Аркадий Павлович презрительно скривился, отбросив всякую дипломатию.
- А хотя бы и так. Кто мне помешает?
-Ты сам.
-Да брось! - громко выкрикнул Маркушин.
- На старости лет будешь себя казнить. Помянешь моё слово...
В эту минуту Фомич, закашлявшись, открыл глаза.
- С пробуждением! - обрадованно воскликнул Аркадий Павлович.
Фомич, кряхтя, сел, свесил босые ноги.
- Сумерничаете? А сколько времени?
Аркадий Павлович взглянул на часы, сказал, слов¬но спохватившись:
- О-о, засиделись. Одиннадцать ночи. Кувыкин не сводил глаз с Аркадия Павловича...
- Так чё ж, отрекаешься, стало быть, от друга?
- Ты про что, Гриша? - спросил Фомич. Аркадий Павлович неловко заёрзал. Не хватало ещё Фомичу всё знать.
- Зачем такие обвинения? - с обидой проговорил он. - Я ещё не высказался определённо. - Ишь ты, - недоверчиво мотнул головой Григорий. -Наговорил с пол короба, а высказаться не успел. - Чего он там темнит, Гришк? - подал голос сторож. -Скажешь ты, наконец?
- Поеду, - тотчас бросил Маркушин, боясь, что Кувыкин расскажет всё Фомичу. - Но только я тебя прошу: о нашем разговоре никому.
Насторожённое выражение на лице Кувыкина сменилось сочувственным.
-Чё, побаиваешься?.. Тут струхнёшь. Могут и впрямь по шее накостылять?
- Могут, - без всякой рисовки подтвердил Аркадий Павлович.
Григорий порывисто вскочил, навис всем телом над Маркушиным.
- Не беда, когда всё идёт своим чередом, не по воле человека. Горе аль радость, не на кого пенять.
у а коли по воле? Здесь уж не обессудь. Ничё не должно делаться ему во вред. - Он наклонился так низко, что Аркадий Павлович разглядел коричневые точки конопушек. - Ты небось думаешь, что Валя веру в справедливость утеряет, от людей замкнётся? Чудик. Как ни трудно, ни постыло человеку, но, коли душа у него есть, она непременно к людям обратится. Ну-у, едешь?..
Аркадий Павлович не знал, куда деваться. Нахрапистый старикан. Развёз чёрт знает что, ещё и ответа добивается. А глаза Кувыкина сверлили его.
- Сказал, поеду - значит, поеду, - отрезал Маркушин.
Григорий Павлович, довольный, отступил.
- А я было решил... «До чего же ты доверчив, чёкалка», - с невольной симпатией подумал Аркадий Павлович.
Фомич, так ничего и не понявший, беспокойно заёрзал:
- Может, пройдёмся, Гриша?
Кувыкин накинул на плечи потрёпанный плащ, вы¬шел вместе с Фомичом.
«Дёрнуло меня распускать язык», - укорил себя Аркадий Павлович и направился в коридор за раскладушкой. У окна с разбитым стеклом он застыл на месте, услышав своё имя. Мужики лениво перебрасывались словами, справляя свою нехитрую потребу.
- Учёный, - с натугой говорил Григорий. - Звание за большие заслуги перед наукой получил.
- Пошёл он... - хриплым со сна голосом выругался Фомич.
- Парнишка с ним дружит. Валей зовут. Ты пригласил бы его, Лёха.
-А чванится, - сплюнул Фомич. - Речи гладкие, дапустые. Я ещё когда в институте работал, невзлюбил Аркашку. Слащаавый.
- Валя тоже может стать учёным, - с неподдельной гордостью произнёс Григорий. - Вот оценят его люди... Аркадий Павлович некстати упустил раскладушку, шарахнулся от окна. Стараясь не обращать внимания на вернувшихся мужиков, приготовил себе постель возле печи. Собравшись лечь - тоже вышел... | 