 Сколько лет сентябрю...
(Необходимое вступление)
Я ещё помню говорливую толпу селян, поднимавшуюся в гору от полустанка Цикуновка. Помню дородных тёток в светлых ситцевых платках, несущих на коромыслах цебарки алых памадоров и сочной тёмно-красной вышни; жилистых мужиков с полными сапетками зрелых жердёл и авоськами молодой картошки; щуплых подростков, тянущих бидоны с молоком и туго набитые рыбой холщовые сумки. Толпа шла в одном направлении - на шумный в любое время года Азовский рынок.
Первые продавцы встречались на подходе к базару возле городской пекарни. Здесь, разложив товар на земле, торговали подержанными примусами и керогазами, чугунными старинными утюгами, всевозможными железяками и прочим видавшим виды скарбом. Толкаясь, селяне занимали места в рыбных и овощных рядах. Никаких навесов и прочих удобств не было и в помине. Зато было другое, что всегда отличало главный новочеркасский базар, - неповторимый колорит и особый, свойственный только ему, казачий дух.
Помню захватывающие гонки грузовиков на ипподроме, в том самом месте, где сейчас находятся «Черёмушки». Словно воочию вижу перед собой лихих кавалеристов и фасонистых лётчиков, студентов-горняков из НПИ, щеголяющих в форменной одежде. А разве можно забыть захватывающие зрелища на давно снесённом стадионе в центре города? Мальчишки не любили сидеть на трибунах. Закатное солнце, ярко отражаясь в окнах стоящего напротив здания Суворовского училища, слепило глаза, поэтому за игрой наблюдали из-за ворот, куда нередко улетал не резиновый или «ниппельный», а настоящий кожаный мяч с белой шнуровкой.
Помню важно шествующих через город диковинных верблюдов в окружении цыганских кибиток, вызывающие восторг пацанов ревущие на подъёмах «студебеккеры» (в народе их называли «буйволы») в клубах чёрного смолистого дыма.
Хорошо помню день, когда отец принёс телевизор «Рекорд», и над крышей нашего дома появилась характерная антенна - всего лишь четвёртая на весь Новочеркасск.
Помню пионерский лагерь на берегу «самого синего моря», звуки сладкоголосого горна, экскурсию в Гагры, порхающих ночами безобидных светлячков и особое постукивание колёс любимого поезда «Ростов - Тбилиси».
1 июня 1962 года отец - тогда преподаватель физики в сельхозтехникуме и школе мастеров-строителей - расстроил меня вестью, что путёвок на море нет. Но уже на другой день об этом пустяке я и не вспоминал - настолько захватили события, происходящие в родном городе, впоследствии названные новочеркасской трагедией.
Но вот что удивительно: нас, мальчишек, больше интересовало первенство мира по футболу в далёкой Чили. Какое же разочарование испытали мы, когда наши спортсмены продули хозяевам турнира. Во всём винили вратаря Яшина и линию защиты. Досталось и легендарному капитану сборной Игорю Нетто, чьё мастерство, на мой взгляд, позднее смогли превзойти лишь двое - испанец Иньеста и грузин Кипиани.
В октябре того же 62-го, когда из-за холодов рано облетела листва, я впервые увидел в степи корпуса строящейся ГРЭС. Школьникам рассказывали сказки о будущих песчаных пляжах и благоустроенных базах отдыха в пойме речки Тузлов, а также о том, что совсем скоро по углублённому земснарядами Аксаю до Ростова начнут ходить быстрокрылые «ракеты».
Не забуду первый выпуск курсантов училища связи.
Торжественное построение молодых офицеров перед памятником Ленину. Среди собравшихся в тенистом сквере горожан нет-нет да и заходил разговор о необычном фильме «Фантомас», который показывали по соседству, в летнем кинотеатре «Ударник».
Вообще тот 1967-й был богат на кинопремьеры. Но ни «Журналист», ни «Фараон», ни тем более «Свадьба в Малиновке» не произвели на меня такого впечатления, как один, на первый взгляд, малопримечательный, фильм... На дневной сеанс в кинотеатре «Комсомолец» я попал в компании ребят, поэтому начало картины смотрел невнимательно. Но потом не то что увлёкся, а был поглощён происходящим на экране. Как ни странно, фильм про войну источал обаяние добра и лиризма, а полупустой зал будто наполнил непривычный воздух радости. «Женя, Женечка и «катюша»... Главную роль исполнял Олег Даль - актёр, чья игра любому фильму, где он был занят, добавляла какой-то особый привкус и глубокий смысл. А песни Булата Окуджавы звучали и тогда, когда «Женю...» надолго упрятали на полку. Впрочем, не одного его. «Поворот винта» в развитии страны повлёк за собой изменения психологического и общественного климата. Естественно, сказалось это и на литературе. Тем более что здесь всегда существовали свои особые отношения. Когда я всерьёз начал писать, постепенно освоил эту литературную «механику».
А постигал я её с рассказа «Медовый месяц», написанного 40 лет назад. Он сразу привлёк к себе внимание. Когда рассказ обсуждали на заседании городского лито-бъединения, по выражению лиц собравшихся было видно, что вещь нравится. Но каждый второй выступающий норовил дать «ценный совет». По своей наивности почти все наказы я выполнил, изменив даже название. Когда руководитель литобъединения Игорь Власов прочитал новую версию рассказа, он сразил меня недоуменным взглядом - дескать, как можно так неразумно прислушиваться к чужому мнению? В журнале «Дон», где с рассказом начали работать, возникли вопросы, к которым я был совершенно не готов. Например, почему главный герой, успевший за короткий срок два раза жениться, не удосужился устроиться на работу? Кто он вообще по профессии? Комсомолец или нет? Чем занимается, кроме того, что мастерит разные фигурки?
Примерно подобное я услышал и в журнале «Москва». Начальник отдела прозы Владимир Мирнее, одновременно нахваливая рассказ «Сияние снега», на полном серьёзе упрекал, что у меня нет рабочей биографии. Вон другие авторы - мастера на все руки: лесорубы, кровельщики, дальнобойщики, есть даже один сталевар. Но когда он давал мне рекомендацию в Союз писателей, сам иронизировал над собой, вспоминая свои нравоучения.
Но самое интересное происходило в издательстве «Молодая гвардия», где после Всесоюзного совещания молодых писателей приняли к публикации мою первую книгу. Мне вдруг стали высказывать претензии, что я подражаю Платонову. Правда, в чём конкретно выражается моё подражание, толком мне так никто и не объяснил. Наверно, потому, что с творчеством этого писателя я был совершенно не знаком. Но всё это были цветочки по сравнению с другим. Когда рукопись уже собирались отправить в набор, появился приснопамятный указ о борьбе с пьянством. Теперь любое упоминание об алкоголе безоговорочно изымалось из текста. Я сразу вспомнил статью в «Литературной газете» зимой 1983-го «Оживляжа ради», где упоминались авторы, в том числе и ваш покорный слуга, которые, дабы оживить повествование, увлекались описанием застолья. Прямо упрекнуть меня в этом не было повода, хотя определённый «антураж» и угадывался. Поэтому «чистить» мои произведения не пришлось. Гораздо больше уделили внимания «Тацинским былям» («Всадник на вершине горы»), где упоминаются Гражданская война и коллективизация. По соображениям цензуры в первой части «Всадника» пришлось многое изменить.
И вот теперь я всё восстановил в том виде, в каком это было первоначально написано. Аналогично я поступил и с рассказом «Гангрена».
У читателя, естественно, возникнет вопрос: зачем в этой книге два раздела - «Любимое» и «Обязательное»? Наверное, потому, что в моих более ранних произведениях преобладала всё же художественная составляющая с акцентом на описание природы. К таковым, хотя и с оговоркой, я отношу и «Дом богатого винодела». «Винодел», как и «Гангрена», достоверно передают характер отношений середины 90-х годов.
Теперь об очерках «Колокола Новочеркасска» и «Собор разума». Автор сознательно, хотя они уже переиздавались, включил их в новый сборник. Почему? В них не только отражены настроения тех перестроечных лет, но и показано, как тогда, на исходе 80-х, поднимались злободневные вопросы по сохранению культурно-исторического наследия Новочеркасска и Донского края. Не раз приходилось писать и высказываться в отношении того, что воссоздание памятников героям Дона и Отчизны, реставрация Вознесенского собора и других храмов, восстановление церкви Пресвятой Богородицы с родовой усыпальницей вихорь-атамана в хуторе Малый Мишкин под Новочеркасском, не говоря уже о возвращении прежнего вида Триумфальным «вратам» и прежних названий проспектам и улочкам города, основанного Платовым, во многом произошло благодаря тому, что те, кто этим занимался, ощущали в себе непередаваемое чувство историзма. Начало всему этому было положено 30 лет назад, когда всё сказанное выше было лишь в крамольных по тем временам «несвоевременных» мыслях.
Мешает ли читателю самоощущение автора, его временами неуместная горячность? Я могу лишь догадываться. Впрочем, иногда надо на себя посмотреть с обратной стороны, когда особенно чётко заметно несоответствие того, что ты можешь, с тем, что в реальности делаешь.
В какой-то степени это нашло подтверждение в повести «Комендантский час» и романе «Идущие по мосту». И там, и там - интересная завязка с большой суммой событий, и там, и там - знание автором материала, и тем не менее знаки писательского развития больше заметны в романе, нежели в повести «Комендантский час». Радует ли это меня? Безусловно, ведь к работе над романом я приступил спустя 15 лет после публикации повести о новочеркасской трагедии. С расхожим мнением - чем ты старше, тем слабее рука - категорически не согласен. Наоборот, когда рука «набита», мастерство будет только расти. Отрывки из одного и другого произведений приводятся в этой книге. Почему я выбрал главу «Кровавая суббота», надеюсь, понятно: молодёжи будет интересно знать, что происходило возле атаманского дворца в роковой июньский полдень 1962 года.
Что касается романа «Идущие по мосту», то в предисловии к отрывку, завершающему книгу «А луга - зелёные...», вкратце изложен сюжет произведения. Тем не менее необходимо добавить: в 50-е годы прошлого столетия строительство Цимлянского гидроузла и судоходного канала, соединившего две великие реки - Дон и Волгу, стало излюбленной темой произведений известных советских поэтов и прозаиков. Гораздо меньше авторов посвящали свои книги Атоммашу. По возрасту я не подходил ни к первой, ни ко второй категории. Но обаяние от романа Владимира Фоменко «Память земли» было так велико, что я безоговорочно принял предложение директора информационно-аналитического центра Ростовской атомной станции Алексея Боровика поучаствовать в создании юбилейной книги, приуроченной к пятилетию пуска первого энергоблока РоАЭС. А через два года поступило предложение - по образцу «Комендантского часа» сделать художественное воплощение драматической истории строительства Ростовской атомной.
Я согласился, но с условием, чтобы в романе был отражён не менее драматический эпизод ремонтно-реставрационных работ, проводимых на здании Новочеркасского войскового Вознесенского собора в конце 90-х - начале 2000-х годов. Тем более что в одном и другом случаях не последнюю роль сыграло казачество.
Роман был издан весной 2009-го. Но вот что интересно: в самом конце произведения Боровик предсказывает (дело происходит осенью 2001-го) не только появление «Идущих по мосту», но и других моих книг, в том числе и о людях первой на Дону атомной станции. Как ни странно, всё это сбылось. После романа всего за несколько лет у меня одна за другой вышли шесть (!) книг и почти все на атомную тематику. Впрочем, я всегда считал: главное мерило твоей работы - не количество, а настоящий художественный результат. Уверен: сторонники принципа «Надо творить, а не вытворять» со мною согласятся.
По этическим соображениям я не буду заострять внимание на материалах, посвящённых писателям-землякам. Скажу лишь одно: я очень старался передать душевное своеобразие каждого из них.
Не секрет, взгляд писателя на происходящее вокруг всегда привлекает внимание общества. Ведь именно через писателя идёт объективное осмысление эпох, и власть всегда с этим считалась. Даже в годы репрессий большевики не предали анафеме князя Вяземского, хотя воззрения Петра Андреевича шли вразрез с постулатами Коминтерна. Вспомним хотя бы его известную строку о том, что «Бесконечная Россия - словно вечность на Земле». На этом фоне немного вычурен Игорь Северянин: «И невозможное возможно в стране возможностей больших». Поэт Серебряного века априори уступает собрату-«шестидесятнику»: «Что я в жизни поспешной больше жизни любил?» Конечно, это неподражаемый Евгений Евтушенко. Тот, кто прежде всего поэт, но отнюдь не баловень судьбы, каким его пытаются представить недоброжелатели. Да, Евтушенко можно было упрекать за то, что он ловил сигналы, исходящие от власти. Но он ближе всех стоял к постижению простой и в то же время сложной истины, что жизнь - это и есть счастье. Мы задумываемся об этом, лишь попав в беду, когда с пугающей безысходностью понимаем, что от нас уже ничего не зависит.
Свидетелем этого я и стал прошлой осенью, когда, ощутив в руке приятную тяжесть своей новой книги, посчитал, что заслужил небольшой отдых в санатории... Надо сказать, что в ту осень бабье лето пришло на юг страны, в том числе и в Кавминводы, только в ноябре, да ещё после ранних снегопадов. По всем канонам этого прекрасного природного явления, в воздухе летала паутина, косые, но жаркие лучи солнца накаляли стены старинных домов Пятигорска. Отдыхающие прогуливались по-летнему одетые и вполне искренне удивлялись, почему такой ранний закат, а в сумерки резко холодает, хотя температура ночью была такой, какой ей и надлежало быть в последний месяц осени.
Я обратил внимание, что, в отличие от прошлых лет, контингент санатория, несмотря на мёртвый сезон, заметно помолодел. А сами отдыхающие готовы были даже в выходные посещать процедурные кабинеты. Правда, за исключением одной пары, державшейся наособицу. Как я понял (в столовой супруги сидели рядом со мной), они приехали «туристами»: в здравнице только проживали и питались. Она - дама «элегантного» возраста, он - по виду преуспевающий «топ-менеджер». Они объездили, наверное, все достопримечательности Пятигорья, движимые странным желанием разом как можно больше увидеть. Причём инициатива исходила от женщины, а не от её флегматичного спутника. Особенно часто их видели на Эоловой горе и возле «Ворот солнца» на склоне Машука. Спутник женщины всегда был общителен и, в отличие от неё, не довольствовался рационом диетического стола. Женщина же производила впечатление даже не деликатной, а какой-то зажатой, старательно избегающей разговоров, будто боялась сказать что-то лишнее.
Однажды, против обыкновения покушав с аппетитом,
она надолго задумалась, не сводя глаз с освещённого солнцем Бештау. Главный опознавательный знак Кавмин-вод был так хорошо виден в прозрачном воздухе, что я готов был поклясться, что различаю Орлиные скалы и реликтовые насаждения деревьев выше старой кольцевой дороги, опоясывающей гору.
Я посетовал на то, что всё это очарование с нежданно выпавшими золотыми деньками вот-вот закончится.
- Конечно, закончится, как и жизнь тоже, - добавила она с какой-то щемящей душу обречённостью.
- Вы правы. Жизнь, к сожалению, не вечна, - сделал я вид, будто не понял смысл того, что невольно вырвалось у женщины.
Мне показалось, что внутренне она отметила это. И, скорее всего, поэтому сказала, что, возможно, ей понадобится моя помощь.
Поблагодарив за компанию, она медленно поднялась и вдруг спросила, знаю ли я слова из рок-оперы Рыбникова «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты».
- Помните? Там ещё упоминаются птицы и месяц сентябрь...
Однако, заметив моё замешательство, женщина торопливо попрощалась.
Уехали супруги внезапно - позавтракав, на обед не пришли. Не знаю, почему, но я не удивился, когда администратор передала мне конверт, где находилась короткая записка от женщины со словами благодарности за тактичность. Кроме того, она просила сходить вместо неё в городской театр оперетты. Правда, на какую постановку, не указала... Когда через полчаса я мельком просмотрел репертуар театра, обратил внимание, что в тот день должен быть сборный концерт. Какая-то гастролирующая труппа вокалистов будет исполнять арии из опер, среди которых значилась и «Набукко». Эту оперу я слушал ещё в советское время в Киеве, когда по случаю попал в театр оперы и балета имени Шевченко. Кульминация оперы -хор рабов. Тогда зрители отбили себе ладони – настолько привели их в восторг музыка Верди и мастерство исполнителей. То же повторилось и теперь. И хотя хористов было немного, а в оркестровой яме находилось не более десятка музыкантов, я был так же потрясён, как и в юности, когда первый раз смотрел фильм «Женя, Женечка и «катюша»... Хор рабов завершал концерт, и артистов до полуночи вызывали на бис. Несмотря на поздний час, я с волнением набрал нужный номер.
Женщина ответила на втором гудке - наверное, ждала звонка. Извинившись, что отняла у меня время, сообщила, что, возможно, потревожит ещё раз, но больше уже никогда!
...Через месяц в предутреннем сне мне привиделись те самые хористы. Но исполняли они рок-оперу композитора Рыбникова, о которой упомянула женщина. Я догадался, что её больше нет. Но понял я и другое: как удивительно, одновременно трагически и счастливо, могут сочетаться в человеке конечное и бесконечное.
Зачем я рассказываю это, перегружая и без того ёмкое вступление? Наверное, потому, что и сам, благодаря этой истории, окончательно убедился: главное наше богатство - богатство человеческих взаимоотношений, когда разные люди понимают и, главное - принимают других. И ценят жизнь, будучи полными сил, а не тогда, когда цепляются за каждый её уходящий миг.
Но раз ценнее жизни ничего нет, значит, творчество просто немыслимо без живого чувства, способного передать божественный свет души. Той души, которую до сердцевины может пробрать только настоящее. Как пробирают меня сейчас эти возвышенные строки:
Где умирают птицы,
сколько лет сентябрю...
Понимает ли море
то, что я говорю?
Сентябрь 2017
____________________________________ |
