Загар
На очередной остановке на заднюю площадку автобуса втиснулась толпа пассажиров. Среди них был и мой знакомый, которого буквально прижали ко мне, стоявшему в углу площадки.
Оп пристально вгляделся в мое лицо и тут же последовал его вопрос:
- В Домбай, что ли, ездил, или летал на зимние египетские курорты в Хургаду?
Меня его вопросы удивили, пришлось уточнить:
- Почему ты так думаешь?
- Загорел, посвежел,- знакомый улыбнулся, - даже помолодел!
Ответить ему я не успел, толпа продвинула его дальше по салону автобуса...
-...Нет, в Домбае я не отдыхал и в Египет на «Боинге» не летал. Просто все дни зимнего солнцестояния бродил с ружьем по полям, оврагам, перелескам, вдоль берегов степных речек - тропил зайцев, в основном беляков. Условия для этого были подходящие: за долгие годы наблюдения за природой наших мест, обратил внимание на то, что в дни, когда сменяются времена года, устраивает нам погода своеобразные фокусы: например, во второй декаде июня, после теплой, даже жаркой погоды, вдруг затянет небо тучами и вместо десятиминутного ливня, зарядит мелкий дождь на два, три дня; утром без зонта, пиджака или куртки из дома не выйти, стрижи низко летают между домами с тревожным циканьем, а над полями, речками черными молниями носятся ласточки. Тревожно им стало в такие дни; неужели так рано осень пришла?
Чудила иногда природа и в последней декаде декабря во время смены осени на зиму.
Так было и в том году: в конце ноября выпал первый снег, чуть приморозило. Охотникам такая погода только в радость: зверь по первоснежью четко печатает свои следы; умей их только распутывать, разгадывать!
Как-то утром с неба упал белый теплый туман и через день, два исчезла вся зимняя красота; погода опять установилась осенняя с изморозью, туманами.
Все размякло, овлажнело, сыро стало вокруг, и, хотя, пошли дни зимнего солнцестояния, а зимы-то настоящей и в помине не было.
На несколько дней разошлись тучи, и солнце заняло свое место на небе, а если поточнее, на его половинке: вставало поздно, шло над землей низко, цепляясь за оголенные кроны высоких деревьев, грело осторожно, но ласково, нежно.
Все эти дни я охотился на зайца-беляка. Он, бедолага, одел светлую шубку, надеясь на белый цвет зимы. Вот и спрячься в таком виде от недругов в этих серых полях и лесах!..
Найдя куст или прошлогодний стог сена, определив направление ветра, - он должен был дуть на меня, - окулярами бинокля осматриват каждый бугорок, борозды на вспаханных полях, укромные местечки под кручей оврагов и балок.
Если замечал белое «нечто», то, соблюдая осторожность, подкрадывался медленно продвигаясь к сторону возможной лежки зайца.
Но часто там вместо зверя лежал или клочок бумаги, или остаток не растаявшего сугроба.
Да и не к каждому замеченному зайцу-беляку удавалось скрытно подобраться - уши у зайца длинные, любой шорох не пропустят. И пока ты обходишь лежку с заветренной стороны, заяц сперва медленно, а затем стремительно уходит со своего места отдыха.
Но два белячка побывали у меня в рюкзаке за спиной. А дни стояли - не нарадуешься! Тихие, теплые, в обеденные часы солнце так приятно грело спину, грело лицо, что уставшее от долгой ходьбы тело просилось: сядь на опушке леса, расстегни пуговицы на куртке и рубахе и принимай солнечные ванны.
Зачем надо ехать в Домбай - шумный, крикливый, суматошный, или в страну египетскую, где, конечно же, так не пахнет осенней свежестью листьев, сожженных первым морозцем, влажностью прошедших ноябрьских дождей.
Гам нет такой тишины в полях и лесах, какая стоит у нас в дни зимнего солнцестояния!
Это особая пора, и хорошо, что перед наступлением настоящей зимы природа показала нам, - наверное, для сравнения. - что она может быть и доброй, и ласковой даже в декабре.
...На третий или четвертый день зимнего солнцестояния небесное светило вышло на небосвод, окруженное прозрачным маревом, вскоре смененным белесыми тучами. Дохнуло морозом.
Зима возвращалась, но на моем лице надолго оставили свои следы чудесные дни предзимья, оставили декабрьский степной загар...
поселок Сосенки
Дед Калина
(Посвящаю памяти старого охотника Василия Калинина)
«Перед рождеством внезапно наступила оттепель; сутки шел дождь, с обдонской горы по ерикам, шалая, неслась вода; на обнажившихся от снега мысах зазелени прошлогодняя травка и мшистые плитняки мела; на Дону заедями пенились окраинцы, лед, трупно синея, вздувался. Невыразимо сладкий запах излучал оголенный чернозем. По Гетманскому шляху, по прошлогодним колеям пузырилась вода. Свежими обвалами зияли глинистые за хутором яры. Южный ветер нес с Чира томленые запахи травного тлена, и в полдни на горизонте уже маячили, как весной, голубые нежнейшие тени.
На второй день рождества взломало Дон. С мощным хрустом и скрежетом шел последний стор. На берег, как сонные чудовищные рыбы, вылезали льдины. За Доном, понукаемые южным волнующим ветром, стремились в недвижном зыбком беге тополя.
Шшшшшууууууу... - плыл оттуда сиповатый, приглушенный гул.
Ночью ветер повернул с востока, легонький морозец кристальным ледком латал изорванные оттепелью лужины. К утру дул уже московский ветер, тяжко давил мороз. Вновь водворилась зима».
(Отрывок из романа М.А. Шолохова «Тихий Дон»)
... Выходит так, что и в те далекие времена природа нам на Дону зимой преподносила сюрпризы. Так было и в том году, о котором пойдет речь: в начале января зима куда-то убралась, по к крещенским дням явилась в своей главной ипостаси: со снегом, морозом и северным ветром.
Сперва выпавший снег лег влажным одеялом на землю, но затем, обожженный сильным морозом, захрустел ледяной коркой.
Охотники приуныли: в одиночку не поохотишься, от твоих шагов треск и шум по степи идет такой, что зверь за версту чует: - кто-то бродит по полям и перелескам! Появилась даже шутка: заяц, наверное, слышит, когда стрелок из дома выходит на охоту!..
Несколько раз наш поселковый «старшой» дед Калина пытался организовать коллективную облавную охоту на зимнего зверя, но, то ли стрелки за ноябрь-декабрь от души настрелялись по первоснежью, когда звериные следы печатались на снегу, как на белом листе бумаги, да и снег не хрустел, и влажный воздух глушил звуки, то ли жены допекли мужиков, пропадавших по выходным почти два месяца, не знаю, но коллективная охота не сложилась; дед Калина бухтел, обзывая охотников «юбочниками», но это не помогло! К этому времени глубокий хрустящий снег плотно лег на землю, вызвездилось морозное ночное небо, днем яркое солнце бродило по белым просторам; кое-где снег в обеденное время на открытых местах мягчал, но вскоре опять надевал на себя ледяную кольчугу...
В один из таких дней чуть свет явился ко мне дед Калина: долго веником в коридоре смахивал снег с валенок, гремел оружием и лыжами и ввалился в кухню в белом плаще с капюшоном - в общем, «в полном боевом» для зимней охоты.
Я сперва решил, что ему удалось собрать удальцов -охотников на выход в поле, и он зашел для того, чтобы и меня заключить в команду. Но сразу бросилось в глаза какое-то нескрываемое плохое настроение у деда. Он грубовато подгонял меня, бурчал, когда я долго искал солнцезащитные очки, негодуя:
- Зачем они тебе?
Я показал на окно, через которое пробивались яркие слепящие солнечные лучи, возразил ему:
- При таком солнце можно в степи ослепнуть. Кстати, возьмите, у меня есть запасная пара!
Дед окончательно вспылил, зажмурил глаза, оставив узкие щелки, пояснил:
- Я вот так прикрою глаза, и это твое сооружение мне не понадобится! - и тут разом выплеснул накопившееся у него возмущение:
- Этих «юбочников» не мог от баб отодрать! Ничего, мы пойдем вдвоем!
Я сперва хотел отказаться, ссылаясь на погоду, но, поняв, что дед Калина все равно отправится на охоту, согласился.
Кроме того, не хотелось старика отпускать одного - мало ли что может с ним случиться!
И еще: меня заинтриговала одна его фраза: - «Я знаю, как надо в такую погоду охотиться!»
...Когда мы выходили из поселка, я молил бога, чтобы не встретился нам кто-либо из посельчан, а то через час поселок, особенно охотники, будут знать, что два дурака «старый» и «молодой» отправились на охоту...
...Однако, выйдя в угодья, я был благодарен старику за то, что он выманил меня из душной комнаты, из четырех стен и вывел в этот белый мир. сверкающий всеми зимними цветами: ведь вокруг не все было белым-бело. В тени, в оврагах снег покрывал себя голубоватым оттенком, под косыми лучами солнца переливался цветами радуги.
Белизна полей придавала всему ощущение огромности, бескрайности, а морозный воздух вызывал чувство всеобщей чистоты и покоя...
...Перейдя глубокий овраг, мы направили свои лыжи в сторону лесополосы, уходящей вдаль в сверкающую белизну. Дед Калина взмахом руки показал: - «я иду с правой стороны лесопосадки, а ты с левой», - и каждый из нас заскользил по хрустящему под пыжами снегу.
Этот хруст вскоре сбил напряжение, свойственное каждому выходу на охоту, - какой зверь не кинется в бега, учуяв такой треск и хруст!
Я скользил вдоль лесополосы, этот ее бок был чуть ниже и поэтому я не видел деда на той стороне. И вдруг морозный воздух треснул громким ружейным выстрелом.
Я остановился, и в этот миг с той стороны лесополосы еще раз громыхнуло.
И любопытство, и опасение - что же там, у деда, случилось? - заставили меня свернуть и через лесные заросли выйти на правую сторону посадки.
Возле большого низкорослого куста, обсыпанного инеем и снегом, стоял дед Калина. Ружье держал в правой руке; из одного из стволов еще шла струйка дыма - старик всегда стрелял дымным порохом: - «Бьет хорошо, да и грохот его за версту слышен!»
«...Перейдя глубокий овраг, мы направили свои лыжи в сторону лесополосы...»
У куста в сидячем положении скрючился в странной позе большой заяц; то ли сидел, отвалившись в сторону, то ли занял позу, готовый к побегу. Торчащие уши у него были на нескольких местах продырявлены картечью...
Вскоре все получило объяснение: своими прищуренными
и ослепленными глазами дед Калина принял этого зайца за живого и бабахнул по нему из ружья. Один раз и для верности еще раз. Подойдя к нему, все понял: зверь ночью, когда пришел для того, чтобы погрызть горькую кору кустарника, попал лапой в стальную петлю, закрепленную браконьером к ветке куста. Попрыгал, рвался бедняга, во все стороны, да и замерз.
Тут же мы с дедом нашли еще несколько петель, порубили их вместе с ветками, взяли с собой.
Несмотря на такой конфуз, - стрелял по мертвому зайцу! -дед Калина чему-то своему улыбался. Чуть спустя, когда мы с трудом втиснули замершего зверя в рюкзак, но так. чтобы голова торчала наружу, и двинулась обратно в поселок, дед объяснил мне свою веселость: - «Пусть наши «юбочники» завидуют и гадают, как это мы по такой погоде зверя добыли. Только неизвестный браконьер поймет, как нам удалась такая «охота», но он будет молчать!»
При возвращении в поселок встретили Вовку, тоже охотника. Он шел нам навстречу, а на лице у него расплылась улыбочка. Он уже был готов съязвить словами в наш адрес, но в этот момент дед повернулся к нему боком; из рюкзака на его спине торчала голова зайца.
Вовка так и остался стоять на дороге, а глупая улыбочка не сходила с его лица...
...Вскоре почти все охотники в поселке узнали о том, что «старый» и «молодой» добыли зайца в степи. Но как?
Мы долго хранили свой «секрет», но зато в следующем году в студеные дни января охотники из нашего поселка не сидели дома, а бродили по заснеженным полям. Правда, не в одиночку, а коллективно.
...А не придумал ли дед Калина весь этот «поход» для того, чтобы браконьеров припугнуть?..
поселок Ново-Соленое
***
На лесной опушке
Давно это было. Очень давно, ходил я тогда еще в холостяках и поэтому дома новогоднюю елку не снаряжал. И вдруг решился, а почему бы в последний день уходящего года не заняться снаряжением праздничной сказки? Снаряжением сказки? Не громко ли сказано? Да, именно так, в охотничий рюкзак положил коробки с елочными игрушками, взял ружье, - а как же иначе, в зимнем лесу всякое может случиться, - и побрел в дальние угодья.
Шел долго... Сквозь белесую мглу светило низкое послеобеденное декабрьское солнце, искрился снег до хруста прижатый первыми сильными морозами. От них лед на степной речке стал прочным и звонким, грохот от моих шагов уходил в глубину.
На той стороне реки зеленой дорожкой взбирались на бугор сосны, заваленные по пояс сугробами. На его вершине одно дерево смело вышло из строя своих подружек, встало в стороне, изумрудно-пушистое, молодое.
Я снял со спины рюкзак, достал коробки с игрушками, и, похукивая на стынущие пальцы, начал снаряжать сосну...
На круглых щеках стеклянных шаров отражалось предзакатное солнце, на блестящих боках игрушек играло разноцветье снега, разукрашенного сумеречными красками уходящего дня. Легкий ветерок покачивал стекляшками и от этого тихий звон разливался вокруг в морозном воздухе...
...Как все это будет выглядеть в новогодние ночи? Я представил себе сосну на бугре в голубоватом таинственном свече луны, отраженном каждым стеклянным шаром. В окружении притихших сугробов, на темном фоне близкого леса, вдоль опушки которого двигались зеленоватые огоньки звериных глаз, с испугом взирающих на это волшебство...
...С годами в доме появился тот, для кого новогодняя елка снаряжалась в теплой уютной комнате. И обязательно это сопровождалось рассказом о том, как мне довелось украшать ту лесную красавицу.
Мальчишка смотрел на меня широко открытыми глазами, отражающими то испуг, то удивление, а вопросы шли один за другим:
- А волк ночью приходил смотреть на твою сосну?
- Может быть, зайцы вокруг нее хоровод водили? Они не боялись?
Конечно же, был вопрос:
- А лисичка-сестричка тоже приходила? -
1 юка мальчишка не подрос, в новогодние вечера я обязательно рассказывал ему о той сосне. Когда я в свой рассказ добавлял чуточку охотничьей новизны, мальчишка не перебивал меня, только под конец и от себя прибавлял какую-нибудь присказку.
...Так и стала тогда давнишняя быль нашей новогодней сказкой...
1965 год
Закатным воздухом дыша
Лесная просека. Проложенная то ли злым топором, то ли неукротимой силой ветра, вырвавшегося суровым вихрем несколько лет назад с донских вод и наделавшего немало бед в прибрежных рощах и перелесках.
Просека пролегла так, что с поздних дней хмурой осени до первых веселых ручейков марта, солнце, прощаясь с небосклоном, оставляет здесь, между редкими деревьями светлые полосы своих лучей. Под вечер, перед закатом, они ложатся осенним разноцветьем на пестрое листовое убранство донской просеки. С нее улетают из наших мест последние запоздавшие вальдшнепы, спугнутые серебристым инеем и гулким грохотом ружейных выстрелов в час утреннего покоя...
И вот зимняя встреча на лесной просеке в дни декабрьских охот. Встреча с угрюмыми сумерками, подарившими синеватому снегу студеное золото низкого солнца.
Вот когда следует вдохнуть в себя запахи заката, вдохнуть осторожно, полной грудью. И тогда ты почувствуешь несравнимые ароматы снежинок, сбитых недавней метелью в волнистые сугробы, горечь вербовой ветки, дотронувшейся до твоего плеча, и те особые еле уловимые запахи солнечных лучей, засыпающих на лесной поляне в закатных красках зимнего вечера...
1966 год
Тень на льду
Был в свое время такой вид зимней ночной охоты — на засидках. С вечера затаиваешься у лисьей тропы, возле стога сена или в кустах. Ружье поднимаешь лишь тогда, когда зверь выйдет на снежную поляну и станет хорошо виден на белой пелене.
В том году январь снегом не радовал. Стояли сухие морозы.
А что если пойти на донской залив и выждать, когда зверь выйдет на лед?
...К девятому часу вечера стих осторожный ветер, шуршавший в мерзлых зарослях камыша. Хотя дул он и слабыми вздохами, но загонял мороз глубоко под бушлат. Успокоились, наконец, в ближайшем лесочке и галки, не поделившие с вечера спальные места на ветвях.
Яркие огоньки примерзли к небосклону. Созвездие Ориона
с блестящим Сириусом по-соседству стояло прямо над головой, поблескивая холодно мигающим восьмизвездным узором.
И вдруг в наступившей тишине со стороны Дона донесся странный звук: «Ууух! Уух!». Я прислушался. Зверь? Но какой? То ли от холода, то ли от необычности звука по спине пробежали мурашки. Не снимая пальца с ружейного крючка, через заросли куги и прибрежных кустов я осторожно выбрался к Дону. Сплошной лед туго спеленал его от берега до берега.
И тут, уже совсем рядом со мной, снова жутковатое: «Уууух!» Я вздрогнул. Прислушался. Звук повторился.
Наконец до меня дошло, что вовсе не диковинный зверь полает незнакомый голос — это Дон ворочается под тесным ледяным панцирем. Непривычно ему, что богатырские его плечи скованы зимней немочью. Вот и шевелил ими, сколько хватало сил, пытаясь освободиться, и от усилий ухал.
Я вернулся в свою засаду. Орион, пока меня на месте не было, заметно отшагнул вправо, нагнулся над черной щетиной леса на западном берегу Дона и вновь примерз к небу.
Река по-прежнему временами ухала. Я больше не вздрагивал, даже ободрился, будто кто-то живой находился поблизости
...Ближе к полуночи из камышей, сгрудившихся под отвесным берегом, мягко выскользнула на матовую гладь замерзшего залива длиннохвостая тень.
Выстрел прозвучал резко, хрупко, будто осколком льда внезапно разбили драгоценную синюю чашу ночи. И в тот же миг отозвался Дон своим раскатистым «Ууух!». Да и галки в лесочке спросонья испуганно загалдели.
Тень на льду не шевелилась...
1966 год.
Ростов-Дон, Литературная радиопередача «Дон литературный», 1986 г.
Богатство
Зимнее солнце как-то нехотя уходило с небесной синевы. Впечатление было такое, будто оно знало о том. что дни-то декабрьские очень коротки, вот и старалось подольше задержаться над горизонтом: день продлить.
И все равно, запутавшись в послеобеденное время в кронах деревьев, к сумеречному часу солнце наконец-то выкатилось напрямую к своей закатной черте, к которой вела просека, зажатая деревьями с двух сторон: слева - обнаженными акациями, а справа - пушистыми соснами. И получилось так, будто небесное светило именно по этому коридору покидало декабрьское небо...
Из зеленоватого соснового полумрака, цепляясь ружейными стволами за колючие ветки, выкатился на лыжах на широкую заснеженную просеку, прямо в лучи заходящего солнца. И мигом ослеп от яркости всех цветов снежной радуги, брошенной к моим ногам последними лучами зимнего светила. Это богатство мерцало слепящими блестками и впереди, и близко, и далеко, и справа, и слева на спинах волнистых сугробов, на пушистых сосновых лапах.
Протяни руку, возьми пригоршню этой сверкающей красоты, яодкя!!!, ::ад собой я ждя: облако драгоценностей мгновенно засверкает над головой, и ты услышишь тихие шорохи богатства, осыпающегося сверху на тебя.
Утверждаю - только в закатные часы на лесной просеке можно различить шуршание снежного изобилия, запорошившего чудесный уголок леса: это мороз так успокоил все вокруг, что даже слышно, как трутся своей красотой друг о друга снежинки, разукрашенные закатными красками студеного дня.
Уходило солнце, опускалось все ниже и ниже к границе дня и ночи, бросало прямо навстречу мне целыми охапками это богатство...
И тут случилось чудо: взамен отдельных бликов красоты в последние свои мгновения сумерки положили на лесную просеку длинные - очень длинные! - багряные, изумрудные и синие полосы морозного изобилия.
От всего увиденного я почувствовал, что в этот миг стал богаче и умом, и душой, и сердцем. Надолго. Несмотря на то, что пришедшая ночь вскоре спрятала от меня всю эту декабрьскую диковинку...
Она осталась только в моем сердце...
Утро
Январь. Ночь на исходе. Мороз все крепчает и крепчает. Тишина. Воздух чист и прозрачен. Звезды блестят ярко, словно они приблизились к земле и мне кажется - это от их сияния гак нестерпимо холодно. Белеющие равнины местами перечеркнуты темными рядами лесополос. Рядом с ними пролегла долина и по ней бежит укатанная степная дорога, а там, вдали, горят огни электростанции, которые отсюда похожи на сказочные гирлянды звезд, повисшие на вершинах деревьев.
Мороз пощипывает за уши, подгоняет, и я нажимаю на лыжи, а они шуршат - не снег, а сахарный песок под ними!
Бегу по ровному полю, вдоль дороги. На белой пелене остается след - две полосы и вмятины от лыжных палок. До света надо добраться до третьей будки на оросительном канале, там меня ожидают другие охотники. Один из них поведет нас в лес, в глухое урочище, где, по словам товарища, может скрываться волчий выводок. Свежий снег поможет отыскать звериные следы...
...Морозный воздух дрожит от перезвона каких-то колоколов. Останавливаюсь. Слушаю. Звуки четкие, кажется, будто недалеко отсюда пересыпают ледяные кристаллы, и я не могу понять, откуда эти звуки? Поворачиваюсь к лесу, и тут перезвон прекращается. Проходит секунда, две - и утреннюю тишину раскалывает первый аккорд мелодии Государственного Гимна. Он звучит со всех сторон: с неба, из леса, с полей. В нем столько силы, величия, красоты. Он спокойно плывет в прозрачном морозном воздухе, и, кажется, что исполняет его не оркестр, а излучают заснеженные поля, мигающие звезды в небе, сверкающее ожерелье электростанции.
Мелодия Гимна постепенно затихает, и я замечаю: как на востоке чуть светлеет небосклон...
Опять шуршат лыжи, я тороплюсь, а сам думаю, откуда же взялись эти звуки, ведь кругом пет пи хуторов, ни сел?.. Только через несколько минут, когда лыжня выводит меня на высокий холм, я начинаю понимать, в чем тут дело: внизу под ним новая ферма выстроилась рядами белых опрятных зданий. От них доносятся людские голоса, а из уличного репродуктора - звуки радио. Мороз, видимо сократил расстояние, отчеканил каждую музыкальную строку, и поэтому так хорошо были слышны звуки в тот утренний час.
...Не раз доводилось слушать исполнение мелодии государственного Гимна, но никогда не звучат он для меня так могуче и ярко
1966 год Альманах «Охотничьи просторы» № 23,
издательство «Физкультура и спорт», Москва, 1966 год. Из раздела «Стихи, рассказы, очерки»
Примечание автора: В состав редколлегии этого Альманаха входили в те годы советские писатели М.А. Шолохов, Е.Н. Пермитин, Н.П. Смирнов, А.Н. Формозов и другие.
| 