В жаркий июльский полдень, закончив « хождение по мукам», то есть по учреждениям станицы, я отправилась на автобусную остановку. Шла по тенистым улицам, пока не оказалась на базарной площади. Было это ещё в восьмидесятых годах прошлого столетия, площадь выглядела вполне по-чеховски, того и гляди появятся Очумелов с Елдыриным. Но нет. Жара заставила всё живое укрыться, 2-3 лавчонки да магазин местной кооперации сонно поглядывали на таких случайных прохожих, как я, и, казалось, млели от невыносимого пекла.

Чтобы перейти площадь, надо было набраться мужества, уж больно она напоминала раскалённую сковороду, на которой поджаривают грешников (если верить добрым христианским описаниям Того Света). Поэтому я, как перед решительным броском, решила немного передохнуть. Перешла на теневую сторону и присела на лавочку у забора. Ветви абрикосовых деревьев нависали над ним. Они были густо облеплены плодами; упавшие на землю источали любимый с детства аромат.

Замечательное это дерево - абрикос. Выживает в нашем непростом климате. Летом его сжигает безжалостное солнце, зимой терзают трескучие морозы, весенние заморозки губят его будущих детей- цветы. А оно продолжает жить и радовать нас во все времена года. Весной, когда ещё не распустились листья, цветы покрывают его розовым облаком с лёгким миндальным ароматом. Летом щедро дарит обильный урожай маленьких солнышек. Осенью завораживает восточным колоритом своего наряда, когда листья у него самой разной тёплой окраски от лимонно-жёлтой до бордово-красной. И зимой, когда красно-коричневые ветви, кажется, говорят о том, что зима не вечно будет на Земле.

Когда-то давным-давно казаки привезли из очередного набега семена чудесного дерева - «косточки» и посадили в благодатную донскую землю. С тех пор растут на Дону то ли персидские, то ли турецкие абрикосовые деревья.

Сижу я так, размышляю, и слышу за забором шаркающие шаги. Открылась калитка, и показался старик, крепкий, высокий, статный, почти не седой, с орлиным профилем и умными глазами. Я поздоровалась с ним, а он давай спрашивать, как я тут оказалась. Его звучный голос и доброжелательный тон располагали к нему. Вот, говорю, по делам родственников приехала.

-А кто твои родственники, говори, я тут всех знаю. ( В те времена приезжих, действительно, было немного, станичники знали друг о друге всё до седьмого колена, существовала своеобразная устная летопись)

-Да вот, - говорю, - Персияновы.

- Так мы с тобой чуть было не вышли родня: я с Мишкиной женой, Марусей дюже дружил. Долго женихались, да в армию пора пришла иттить. Попрощались мы ис нею, и пошёл я в Красную Армию. А тут, как на грех, вернулся из походу мой старинный дружок Мишка и подкатил к моей Марусе. А девка она была видная, красавицы второй такой в станице не было, и из семьи доброй, работящей. Ох, и дурак я был, что перед службой не привёл её в родителев дом! Там за нею приглядели бы. Ну, а тут Мишка. Да какой орел: буденновец, на боку наградная сабля (сам Будённый Семён Михайлович вручал), часы наградные. Вот моя Маруся и не устояла. Да и Мишка был не промах, лучше меня соображал, что на такую девку не он один зарится. В общем, не дождалась меня Маруся, хоть и обещала. Известно, девкины обещания, что снег по весне: появилось красно солнышко, и нет его. Говорили, правда, по станице, что парень он порченый, 1К)сле ранения долго в госпитале валялся, лечили его профессора, да так до конца и не вылечили. Вроде как пуля у него в сердце засела, не вытащить. Но, видать, главный аппарат был в порядке, через год родился у них сыночек. Назвали как меня -Николаем. За это я их простил.

Долго рассказывал мне дед Николай о своих и моих родственниках, чьи судьбы, как струи воды на донском стрежне, соприкасались, сливались, струились в общем русле непростой станичной жизни. Перечислял фамилии имена, весёлые и грустные истории. И как-то невзначай он свой род назвал не по фамилии, а «Турки».

- У вас другая фамилия была?

-Да нет, так по улишному кликали. Прадед у меня был турок.

И услышала я такую историю. Семья предков была справной. «Кубыть попали бы под коллективизацию, первыми раскулачили бы». Были в хозяйстве кони, быки, а за гусями поздней осенью приплывали из Ростова купцы, закупали птицу и везли морем в Европу, к рождественским праздникам.

Откормленные полновесным зерном гуси высоко ценились, поэтому каждая семья старалась завести по весне как можно большую стаю. Держали крупную породу белых и серых гусей. Всё лето и осень кормились они сочной пойменной травой, лишь поутру сыпнёт им хозяйка горсть-другую зерна, и на целый день, до самого вечера, отправлялись они на Дон. К вечеру приплывали с левого берега, где трава была свежей всё лето, в тени густых зарослей лозняка можно было переждать жару. Степь уже бывает как бритый шилом казак, а в займище трава по пояс.

В семье прабабки держали много птицы. Ухаживала за нею девочка Ульяна. Так повелось у казаков: девки - за птицей, казачата - за конями присматривают. Обычно гуси сами возвращались домой, но иногда приходилось плыть за ними, стоя в лодке и работая веслом. Дон называют Тихим, но сколько таких обманчивых имён, не соответствующих сути названного предмета, существует! Тихий он только с виду, когда смотришь на него с берега. Кто пробовал переплыть его (по молодости лет или по неразумению), тот на всю жизнь запомнил, как Дон «учил» гордеца. Редко кто повторял свой «подвиг», хватало одного раза.

В тот день, когда гуси в положенное время не вернулись, Ульяна, как обычно, отправилась за ними на левобережье. Гуси разбрелись по лугу, благо, соперничающие стаи удалились, можно спокойно наедаться, соперники-гусаки не задирают вожака, когда ему приходилось больше оберегать стаю, чем кормиться... Невдалеке заметила справного конька, успела подумать, чей он, что-то такого в станице раньше не видела. Коней для службы готовили особо, для тяжёлых крестьянских работ держали рабочих лошадей.

Не успела девушка это додумать, как на неё сзади из кустов набросился молодой парень. Ульяна извернулась, схватила его за руки, оторвала от себя, возмущенно оттолкнула - кто это смеет на неё так подло нападать? А парень опять к ней. Тут она поняла, что с нею не шутят, надо отбиваться. Схватив парня за руки, заломила их ему за спину, пинком пониже спины заставила лечь лицом в белый донской песок, сдёрнула с головы косынку и связала обидчику руки крепким узлом. Пригодились ей сила и смекалка. Братья частенько боролись на майдане или на базу и сестру иногда, против её воли, втягивали в свои игры. Пощады ей не было, братья поблажек не делали. Иногда мать, видя такое суровое обхождение с девочкой, укоряла сыновей, а те только смеялись в ответ: сильней будет, любому казаку отпор даст! Да тут не казак...

Носком сыромятного чирика толкнула связанного. Он перевернулся на спину, с трудом сел и проговорил что-то. По звучанию его речи стало ясно, что парень этот - турок. Турецкая речь не была диковинкой для донцов. Бывали времена, когда говорить по-турецки было модным в среде богатого казачества. Частенько казаки и казачки с шиком пересыпали свою речь заморскими словечками. Ульяна подтолкнула парня, помогла встать и показала на лодку. Повинуясь девушке, он побрёл к берегу. Покачиваясь, не удерживая равновесия, почти упал в лодку. Сел на дно посудины, привалился спиной к скамейке и прикрыл глаза.

- Хлипкий какой или ушибся, когда упал?- взялась за весло и направила лодку носом против течения. Гуси дружной стайкой уже направились домой. Так и плыли: впереди - гуси, за ними - лодка...

Когда станичники узнали, что приключилось с Ульяной, долго смеялись, одобрительно посматривая на неё и похваливая: «Хорошего «гуся» привела на баз!». А «Гусь» так и прижился в доме Скакуновых. Понравился хозяину своей сметливостью, безотказным трудолюбием, но больше всего — умелым обращением с конём. Али (так звали молодого турка) подружился с братьями Ульяны, стал своим в станице, и вскоре Скакуновым стали завидовать: каким даровым работником обзавелись!

Время шло, и вот уже Али приняли на сходе в казаки, с братом Ульяны побывал он на сборах, и там не ударил в грязь лицом, не посрамил станичников: был лучшим в выездке коня, в рубке лозы, в скачках и в борьбе на поясах. Со сборов вернулся Али настоящим казаком.

Ульяна же из голенастой, большеротой, жилистой девчонки превратилась в стройную, как молодой тополёк, девушку, с волооким взглядом, с тугой косой до пояса, с лёгкой поступью. Не одно сердце казачье замирало при взгляде на неё. Только Али не то что равнодушен был к девушке, но относился к ней как к сестре. И Ульяна считала его рдним из своих братьев.

Когда к Скакуновым стали захаживать свахи, а потом и сваты стали наведываться, стало ясно, что недолго осталось девице в родительском дому жить, унесут её быстрые кони вместе с молодым мужем в другой дом, а может быть, и в другую станицу. Сватался же к ней богатый да красивый есаул, владелец немереного количества десятин земли под Мариинской. А владелец мельницы и крупорушки - тоже не бедный казак - второй раз сватов засылал, не погордился. Женихам отказывали, ссылаясь на малолетство. А на самом деле отец с матерью неволить любимицу дочку не хотели. Пусть сама выберет себе по сердцу. За богатством не гнались. Своего хватало.

О чём задумался бывший Ульянин пленник, не знаю. Да только в один ясный день, вымывшись до медного блеску, одевшись во всё праздничное, прицепив шашку к поясу, вышел Али из своей боковушки и стал перед хозяином на колени. Тот удивился. Что это случилось, по какому поводу в будний день наш азият вырядиться удумал?

- Люба мне Ульяна. Богом прошу, отдайте мне её в жёны. Без неё мне и жизнь не в жизнь. Я её полюбил в тот день, когда впервые увидал в займище, потому не очень сопротивлялся, когда она мне руки заламывала да хусткой тоненькой связывала.

Тут и Ульяна вышла из горенки, шалочку цветную   накинула   на  плечи,   в  руках кружевная утирка. Позвали мать из стряпки. -Ну, чадунюшка, люб тебе янычир? Ульяна покраснела и молча кивнула. -Ну, что ж. Тогда и за свадебку. Вот, мать, придётся  нам посажёных родителей приглашать, не в Туретчину же за его кровными отправляться.

Фамилию молодые взяли Ульянину -Скакуновы, да только в станице все их звали Турками. Были они справными хозяевами, как и родители Ульяны, хозяйство наживали, а не проживали. В промежутках между работой нарожали деток, да красивых всех, румяных да светлолицых, брови дугой, у парней носы орлиные, у девок косы в руку толщиной. Мужчины в их роду долго не седеют, носят пышную шевелюру до старости, а старость к ним приходит поздно. Многие доживали до ста лет, нередко переходя во вторую сотню.

Замолчал    мой    собеседник,    хитро прищурился и говорит:

-Как, думаешь, зовут меня соседи? Правильно, Турком. Было мне немного лет, играли мы с мальчишками на улице. А они меня не Колькой кликали, а всё Турок да Турок. Не выдержал я обиды, казак ведь я, а не турок, в слезах прибежал к мамане: почему меня кличут Турком?

Долго она успокаивала меня. Тогда-то впервые я услышал историю своих предков и понял, что обидного ничего нет в уличной кличке. Я, наверное, последний «Турок» в станице. Дети живут в городе, а там у вас люди в одном подъезде друг дружку по имени не знают.