Л. ГУРЕЕВА пос. Зимовники
____________________________________________________________________________
КАШАТУРКА (начало)
Перед вами повествование о судьбе донского казака, уроженца станицы Атаманской Сальского округа.
Прототипом героя моего рассказа «Кашатурка», выступил реальный человек — Стефан Егорович Зипунников. Это особый тип казачьей натуры, уходящей со временем в прошлое. Память о нём сохранили дети: Иван, Евгения, Феодосия и внуки. Феодосия Стефантьевна, дочь Стефана Егоровича, тепло и душевно, с большой любовью поведала о своём отце. Благодаря этим воспоминаниям, я написала рассказ о Стефане Егоровиче и его семье, о сложном выборе, стоящем перед казаком. О той эпохе, в которой жил наш герой. Феодосия Стефантьевна, сохранила память об отце, о станице Атаманской и её жителях.
В повествовании упоминаются уникальные слова донского гутора, свойственные для станицы Атаманской и хутора Гуреева, многие из которых уже не применяются в бытовой речи (см. приложение).
Стефан Егорович Зипунников, родился в 1906 году, он ещё застал казаков станицы Атаманской, которые прошли в боях и Русско-Японскую, и Первую Мировую, и Гражданскую войны. На их примере подрастающее поколение молодых казаков-атаманцев, достойно влилось в ряды воинов, ушедших на фронты Великой Отечественной войны 1941–1945 гг.
Стефан, как и все донские, терские, уральские казаки того времени, застал переходный период, когда в казаках уже не нуждались как в военном сословии и казачьи станицы не отправляли своих сыновей на службу поголовно.
Но в казачьей среде остался пласт культуры, благодаря которому сохранялись традиции воспитания казаков-воинов, достойных служителей Отчизне.
Всё менялось, уходила в прошлое самобытная старообрядческая казачья среда. Станицы Атаманской, к сожалению, не стало. Многие казаки были подвержены репрессиям, выселению, уничтожению. Но в эти годы пришло новое понимание цели служения Родине — нужно было быть не только воином, но и созидателем, строителем будущего своего государства. Страна после войны нуждалась в подъёме промышленности, строительстве городов, хуторов, станиц. Разъезжались казаки из нажитых мест, уезжая на стройки. Осваивали новые профессии, новые территории, применяя свой характер, закалённый в битвах их предками, воинами-порубежниками, более 500 лет служившими России. Одним из таких воинов и созидателей стал герой моего рассказа донской казак, уроженец станицы Атаманской Стефан Егорович Зипунников.
Во - степи, да ну да, ну да
Ковыльной,
Там казак да молодой…
Степной ветер гулял лёгкими порывами по улицам и балкам наполовину опустевшей Атаманской станицы. Вылетая волнами на яры, ветерок обволакивал тёплым летним воздухом идущего по степной дороге высокого смуглого казака Стефана Егоровича Зипунникова. Он вёл под уздцы донскую кобылу по кличке Косынка.
После Гражданской войны, расказачивания, коллективизации поредели дворы и улицы станицы Атаманской. Добротные курени, стоявшие когда-то ровными рядами, были разобраны и перевезены хозяевами по другим хуторам или сожжены непонятным племенем азиатским — курдами, пришедшими в эти места после выселения казачьих семей. Они не смогли выжить в бескрайней степи, начались болезни, мор и собрав свои вещи, они отбыли в неизвестном направлении. Некогда богатая и зажиточная станица светила прорехами в рядах улиц, как беззубым ртом.
От церквей и молельных домов старообрядцев остался один рассыпающийся фундамент, бугры высились от подклетов на месте куреней, зияли ямы от ледников, колодцев. От старого казачьего кладбища, с покосившимися крестами и памятниками, с разрушенной оградой, в разные стороны отходили овраги, будто трещины на коже. Они разрывали землю в разные стороны, словно в укор казакам: мол, посмотрите, что стало после того, как вы начали уходить из этих мест. В войну было и такое, что с кладбища кресты носили ночью, ими печки топили, детей согревали памятью предков. Разъезжаются казаки, не видя будущего в месте, разорённом ветрами перемен. Вот и Стефан возвратился в родимый дом, чтобы забрать и перевезти на новое место жительства свои нехитрые пожитки. Работу ему дали в табуне коннозаводском. Одно плохо: с Анной Кузьминичной не договорились, с супругой...
А природа буйствует и говорит: «Живи, станица»! Всё зелено вокруг, глаз радует. «До того вясна хорошая, сена отродясь такого не видывали, вона и пашаница стоит, колос набирает, вся как на подбор, — подметил Стефан.
— Смотришь вокруг: народ работает, учится, привезли в соседний конный завод новые трактора, сеялки, косилки. Кадры молодые приезжают: ветеринары, агрономы, медики, учителя. Только вот в Атамановской всё мёртво…»
По правой стороне Сала от хутора Гуреева, до самой станицы Атаманской раскинулись заливные луга — Атаманские и Гуреевские сенокосы. До революции юртовой атаман не разрешал там ни пахать, ни сеять, сена хватало с лихвой на всех. Осока поднималась в рост человека. На сенокосах после того как вода уходила, с самого раннего утра косили сено косарками. Казаки молили Господа, чтобы Сал хорошо разливался в вёсну, сено луговое было хорошее. Когда вода уходила, в овражках оставалась рыба, в основном щурята (молодые щучата), которые, запутлявшись в траве, не смогли вернуться в реку. Люди её ловили голыми руками и складывали в сапетки. Рыбу солили, вялили, а потом цепляли, нанизывая через хвост, на проволоку и грубую нить, которую привязывали с двух сторон на гвозди к балкам, держащим камышовую крышу летних кухонь. Вспомнился чебак с душком, висящий под навесом, и… вот те на, чем вонючей, тем вкуснее. «С опарышем», — говорили старые казаки, ещё самого Императора помнящие. От того запаху загулявших рыбьих кишок казаков рахманщиками кликали.
Когда луг подсыхал, начинали косить сено, духмяное, всё наскрозь пропахшее степью Сальской. Во время косьбы впереди волы тащили косарку, сзади погонщик — мальчонка-кужонок с важным видом при помощи кнута руководил мерностью шага волов. За косаркой граблями собирали сено бабы да детвора, кучковали в копнёшки. Казаки зубарили сено вилами и складывали в большие скирды уже подсушенное. Деды рассказывали, что старообрядцы, когда навильниками сено кидали в скирды или на телеги, не подпоясывали рубаху. Часто в сено заползали змеи, они падали сверху, когда вилами брали сено и поднимали вверх, через открытый ворот могли попасть под рубаху. Пояс задержал бы змею, она могла укусить, а без опояски проскальзывала вниз. Вокруг скирды делали углубление, чтобы влага уходила, и сено оставалось сухим. На косьбу брали с собой в сумку ирьян, сало, лук, яйца, луковые перья, катламы, заведённые на простокваше. Гуртом сядут хуторцы на обед под скирдёшку, и никто голодным не оставался.
Казаки на службе, на работе, дома трудились не покладая рук. День год кормит.
«В том годе, благодаря тёплой осени, озимка так лихо начала расти, что пришлось табун лошадей загнать, притоптать её. Если стебель у озимой рано выйдет, то потом колоса не жди. Вот в эту лету она и стоит ковром вся», —подмечал Стефан Егорович.
Стефан был обут в новые хромовые сапоги, ещё не разношенные, в которые было вправлено армейское галифе. На нём хорошо сидел пиджак типа френча черного цвета, под ним рубашка белая, на седой голове фуражка, чуть сдвинутая набекрень. Казак без головного убора не казак. Станишники бы сказали — «чукавый казак».
Стефан ехал в Атаманскую станицу к своей супружнице, самой любимой и родной Аннушке, хотя больше называл её Кузьминишной для важности. Детей с ней нажил троих: Ивана, Евгению и Феодосию, «Феня, Хенка, Кашатурка», — так называли в семье самую любимую дочку. Надо было просить согласия на переезд. Знал Стефан, что откажет супружница, уже был разговор. Но надеялся, что, если заберёт вещи и уедет сам, первый, то Аннушка тоже переселится. Просил же, очень просил вместе уехать в Новую Лавлу или в хутор Сиротский, там и работу бы себе нашла.
«Народ в конном заводе другой, подобрее, чем свои казаки-то. А в Атаманской чаво ждать: работы нет, школы, детсада нет, больницы нет», — мыслил Стефан. Но упёрлась жёнка и всё: «Мы не щернь, нещего среди хохлов жить. И все энти колхозники — брехуны, безбожники, щастушки похабные поють, и брешуть, что скоро всё бесплатно будеть, при коммунизьме жить будем».
Трое детей у них, а вона — не заставишь в колхоз. Через то и семья пропадает. Кричит: «Голодують они там! А мы на Атаманской, как-нибудь проживём без энтого колхозу. Корова есть, козы есть, молоко есть, гуси вон на рещку бегають, сена накосим, жир свиной и гусиный натопим, масло собьём, пух в Котельниково отвезём на базар, продадим, платки пуховые навяжу, хороший платок на 150 петель 5 рублей стоит хорошие деньги, курёнку нагоним».
Эх, не понимает баба, что коли казак, сказал, надо слухаться. Непокорная Кузьминишна, одно свои молитвы читает, на службы ходит, посты соблюдает. Исти не сядет, пока не перекрестится и молитву не прочитает. Бежит на службу воскресную в Котельниково, в церковь старообрядческую, и детей с собой ведёт, а энто почти 30 вёрст. Хорошо, если кто на телеге подвезёт, а чаще пёхом.
Бабка Сальникова рассказывала про неё: «Идолова баба, поставит Евгению, Феню и Ивана на восток к чинному ряду с чинберочкой задёрнутой, под которую заначку прятала, заставляет молиться и утреннюю, и вечернюю. Подрушник у ней, лестовка, и откудова она берёт этих усопших повторять их, а ещё и земные поклоны. Не дай Бог дитё обшибётся — заставляет читать заново».
«Энто раньше надо было читать молитвы и верить в Бога, а сейчас я на фронте такого насмотрелси, три года войны прошёл и не знаю, есть он, Бог, или нет, — размышлял Стефан по дороге к родному куреню. — Хозяйка Анна Кузьминична добрая: и гуси водються, в руку ей идут, и птицы полно, и коровы справные, козы, дома чисто, дети присмотрены, борщи варит славные. Но больно она строгая, боюсь её, одним взглядом своим как наказывает».
Припомнил Стефан, как к Аннушке когда-то явились сваты из Котельниково. Приехали поздно вечером, после коров, по потёмкам: вдруг откажут, не опозориться бы перед всеми. Сестра Кузьминишны, Мария, послала её за лампой семилинейкой к соседям. У одних соседей не оказалось, та побежала к другим, да видно, проговорилась. Прибежал Стефан сразу, как соседи ему рассказали про то. Ворвавшись в курень, сказал сватам: «Невеста моя! Неча тут ездить! Если не уедете, то я вам постригу гривы у коней»! Сваты покрутились, да домой поехали ни с чем. Придя домой, Стефан тут же сказал родителям: «Засылайте сватов к Кувиковым». В подарок к сватовству невесте туфли купил лаковые.
Девчата крутились вокруг Стефана Егоровича, когда он молодой был. Большой, красивый, рукастый. Они, Зипунниковы, все чернявые красавцы, удались в бабку-калмычку, да ещё говорили про турчанку, привезённую чёрт-те откудова, а вот выбрал Анну Кузьминишну Кувикову по большой любви. Коса у Ани до колен росла. Не отходил ни на шаг от такой красавицы.
«А помню, как венчались мы после Покрова! В Атаманской, в молельном доме старообрядческом. Сама Пресвятая Богородица свой Покров простёрла. Анна красивая, статная, в платье белом, венец на голове, и косы заплетены. Приданое невестино перед свадьбой подружки перенесли в родовой курень Зипунниковых. В молельный дом на венчании набилось родни и хуторян, как в арбузе семечек.
|
