Глава I

Максим Нечаев не дотянул к своим восемнадцати годам до саженного отцовского роста, но был все же высоким и крепким юношей. Светло-русый, сероглазый, с нежным румянцем на скуластом лице, он нравился девочкам и неплохо учился. Правда, ему далеко было до «короля математики» Славы Горелова и «ходячей энциклопедии» Чуркиной Наташи, но это не мешало мечтать. В отличие от других одиннадцатиклассников, Максим не любил болтать о своих планах и очень удивил их, решив поступать вместе с Гореловым в авиационный институт, ведь он не был не только отличником, но и хорошистом. Ребята, собравшиеся поступать в другие вузы, отговаривали его от авиационного и говорили:

- Не дави гордячку, Макс! Славка - отличник, хоть куда экзамен сдаст, а ты засыпешься. Давай лучше вместе в политехнический стучаться!

На советы товарищей Максим не обижался и отвечал:

- Пусть завалюсь, но зато не буду всю жизнь думать, что струсил, от мечты отказался и мимо удачи прошел.

Удача! В нее Максим верил больше, чем в свои троечно-четверочные знания. И конкурс может быть небольшим, и билеты легкие могут достаться... Мало ли когда кому в чем-то везет!

Стремление Максима стать авиатором поддержал, к его удивлению, и «предок», деспотически подавляющий все, что исходило от сына в обход воли отца, одного из самых богатых дельцов Зарецка.

- Взлететь хочешь? Валяй! - мотнул отец огромной, как у быка, головою. - А мы еще, сколь можем, подкинем вверх, чтобы ты высоты достиг скорее, - тут он значительно усмехнулся и, переглянувшись с матерью, грозно добавил: - Да чтоб без самодеятельности у меня!

Конкурс в Энский авиационный институт оказался жутким -двенадцать человек на одно место. Максим приуныл. Надежда на удачу уступила место тревоге и страху. Он готов был еще до экзаменов рвануть из Энска домой, но стыдился Горелова и побаивался гнева отца.

«Будь что будет! - решил наконец он. - Что-нибудь да отвечу, а там уж домой. Зато сам перед собой чист буду, Славка не станет смеяться, а предки - пилить». Заранее смирившись с неудачей, Максим не очень волновался на экзаменах, отвечал, хоть и не всегда верно, но спокойно и мысленно ставил оценки сам себе. По физике, например, он поставил себе четверку, а по математике устно - четверку с минусом. Слава сдавал все экзамены уверенно и легко.

Каково же было изумление Максима и негодование Славы Горелова, когда они увидели в списке принятых в институт фамилию Максима, а фамилии «короля математики» в нем не было.

- Не может быть!.. Это опечатка, - хрипло, почти шепотом, произнес Максим, густо покраснев под внимательным взглядом товарища. - Сходи, Славка, в канцелярию и узнай.

Слава в канцелярию пошел, стал было бузить, но там ему сказали, что список составлялся под руководством самого председателя экзаменационной комиссии, профессора Шварца, и изменить ничего нельзя.

- Ну, что? - спросил Максим, ожидавший товарища в коридоре. - Ошибка?

- Никакой ошибки нет, - мрачно усмехнулся Слава. - Здесь, как и везде, действует неписаная статья подлецов: блат выше закона!

- Ты что?! - вспыхнул, обидевшись, Максим. - Какой блат, если я здесь ни одного человека, кроме тебя, не знаю?

- Зато папаша твой кого надо, видно, узнал и... что надо, сделал!

- Что ты мелешь! Папа - глава строительной фирмы, а это авиационный институт, - начал было Максим и тут же умолк, вспомнив слова отца: «А мы вверх подкинем!». Вспомнил и покраснел еще сильнее.

- Что ж, - слегка дрожа голосом, сказал Слава, - учись, раз повезло, а я поеду в Зарецк и сдам документы в политехнический

- И я с тобой!

- Не дури! Отец с тебя шкуру за это спустит.

- Все равно поеду! Не могу я так... Поступлю, как и ты, в политехнический, вместе учиться станем, а дома скажу, что по конкурсу не прошел. В конце концов, это мое дело, где учиться, а не отца!

Максим повеселел. Через час они покинули стены авиаинститута и отправились на вокзал.

Глава II

В свой город ребята приехали вечером. Зарецк встретил их веселой россыпью огней, музыкой, доносившейся из парка, говором и смехом кучкующейся молодежи, гулом пробегающих машин.

- В гостях хорошо, а дома лучше! - сказал, сидя в троллейбусе, Слава.

- Конечно! - тотчас согласился Максим, глядя на узкое, носатое лицо товарища, оседланное роговыми очками. - Не всем же авиаторами быть. Я знаю, Славка, что обидно тебе, но я...

- Не надо об этом, Макс! Во-первых, ты тут ни при чем, а во-вторых, я не очень жалею, что так получилось. Дома учиться будем, а это в наше время - большой плюс.

- А про меня и говорить нечего! Только ты, пожалуйста, не болтай никому, что я... что от этого авиа отказался.

- Предка боишься?

- Нет, не его, а позора. Видно, отец и вправду сунул кому-то за меня.

- И все-таки удивил ты меня, Макс! Другой бы на твоем месте ни за что так не сделал, а радовался бы, что попал в институт.

- А ты бы как поступил?

- Так же, как и ты! - твердо сказал Слава и протянул Максиму руку: - Ну, мне сходить... До завтра! - и едва троллейбус остановился, схватил свой чемодан и спрыгнул с подножки на мостовую.

Дома, как и предполагал Максим, его не ждали. Дверь квартиры открыл отец.

- Что случилось. Макс? Почему ты явился? - загрохотал с высоты саженного роста его бас, а мутно-голубые глаза сверкнули недобро и подозрительно.

- По конкурсу не прошел, вот и вернулся, - неохотно ответил Максим и, держа чемодан перед собой, прошел мимо отца в свою комнату.

Через минуту к нему вошла мать и стала расспрашивать об экзаменах, громко сокрушаясь неудачей сына:

- Ах, Симка (мать всегда звала его так), знал бы ты, как твоя неудача огорчила нас с отцом! Неужели ты совсем-совсем ничего не знаешь, что завалился на экзаменах?

- Нет, мама, сдал я не хуже других, но конкурс там ужасный

- двенадцать человек на место. Слава Горелов - отличник, прекрасно сдал все экзамены, но и он не прошел по конкурсу. Поступим в нашем городе в политехнический. Чем хуже?

- Ах, ты ничегошеньки не понимаешь... Впрочем, идем на кухню, покушай и ложись спать. Утро вечера мудренее.

Ужиная, Максим слышал, как отец ходил по залу и вполголоса рычал: «Мошенники!.. Жидовская рожа!.. Я ему покажу конкурс!.. Деньги только умеет брать...»

Это окончательно убедило Максима в своей правоте, но при мысли, что грозный предок скоро узнает истину, ему становилось жутко.

Утром, наспех позавтракав, Максим поехал к Гореловым и вместе со Славой отправился в политехнический институт. Горелова, который в Энске сдал экзамены почти на одни пятерки, в политехнический зачислили сразу, а Максиму сказали:

- Лучшее, что можем вам предложить, молодой человек, это пересдать экзамены здесь.

Делать было нечего, и Максим согласился. Но из пересдачи ничего не получилось. Нужных двух баллов он так и не добрал. Ничего не видя и не слыша вокруг себя, Максим машинально шел по коридору, спустился на первый этаж и вышел во двор, где на скамье у фонтана сидел Слава, ожидая его.

- Ну, наконец-то, - начал было он, но осекся, увидя мрачные, безжизненные глаза Максима и страшную бледность на его лице.

- Все кончено, - тихо сказал Максим и, сев на скамью, уставился в землю бездумным, немигающим взглядом.

- Нет! - Слава вскочил так резко, что у него свалились с носа очки. - Я сам сейчас пойду туда, - он кивнул на окна института,

- объясню все, и, если ты разрешишь, расскажу о твоем поступке в Энске.

- Ничего никому не нужно объяснять, - продолжая глядеть вниз, ответил Максим. - Случилось то, что должно было случиться. Знания ни взяткой не купить, ни дружбой не заменить. Прощай, я иду домой.

Максим встал, но Слава схватил его за рукав и простонал, чуть не плача:

- Погоди, надо же что-то делать, что-то придумать...

- Сейчас ни делать, ни думать ни о чем я не могу. До свидания!

Дома Максим лег на диван и на все вопросы матери кратко ответил, что и здесь проходной балл был выше его отметок, и добавил:

- А ты удивляешься, что в авиаинститут не поступил. Потом закрыл глаза и лежал молча почти до самого вечера.

Наконец, задремал... Разбудил его грозный голос вернувшегося с работы отца:

- Максим дома?

- Дома, - ответила мать. - Но он, кажется, нездоров...

- Нездоров, говоришь?.. Тогда я сам его, негодяя, сейчас вылечу!

- Павел, не смей... Постой!..

Но было уже поздно. Отец сгреб пальцами рубашку на груди сына и легко, как ребенка, поднял его.

- По конкурсу не прошел?! Я покажу тебе, как отца обманывать... Полмиллиона не пожалел, отдал, аты...На! На! На!., -он бил наотмашь по лицу Максима правой рукой, не давая упасть ему левой. Перестал бить, когда ручьями потекла кровь и диким голосом завыла супруга.

- Замолчи! - швырнув на диван полумертвого сына и задыхаясь от ярости, загремел он на жену. - Его не бить, а убить, подлеца, мало. Я звонил сегодня в Энск и через Виталия Ксенофонтовича узнал, что Максим был принят в институт, но не захотел, видите ли, учиться по протекции. Это все последствия коммунистической заразы... Перестань выть, тебе говорят! И без тебя, черт возьми, тошно!

Поднялся Максим только на третий день. Все еще слегка кружилась голова, позванивало в ушах, а к распухшему, почерневшему от ударов лицу больно было притронуться. Постояв немного у зеркала, он снова лег на диван и задумался...

Что делать теперь? Поступить в вуз не удалось, жить вместе

с отцом дальше - невозможно. Чтобы заработать деньги самому, надо что-то уметь делать, а у него, только что окончившего школу парня, нет никакой специальности, да и кому он нужен сейчас, когда опытные специалисты ходят без работы. Попроситься жить к тетке? Она уже старая, одна в двух комнатах живет, его помощь может ей пригодиться. Если она согласится, пожить у нее месяц-два, а там будет видно. Может, работа найдется какая-нибудь... Больше делать нечего!

Вечером, не дожидаясь прихода отца и не слушая уговоров матери, Максим сложил в чемодан свои пожитки и поехал к тетке, на другой конец города.

Глава III

В кабинете старшего оперуполномоченного Ломова раздался телефонный звонок, второй, третий...

- Ломов слушает, - проговорил он, не донеся еще трубку до уха и не переставая писать. - Что?.. Нет, не знаю. Впервые слышу... Хорошо, сейчас зайду.

Ломов положил трубку на рычажки и встал из-за стола. Надо идти, раз сам полковник Пономарев зайти просит. Маленький и живой, как ртуть, он опять, наверное, бегает туда-сюда по своему кабинету и смотрит на часы. Ломов положил в сейф недописанные листки, закрыл его на ключ и через несколько секунд был уже в кабинете начальника городской милиции.

- Слыхал, Анатолий Иванович? - тонким голосом заговорил, увидя его, начальник. - В нашем городе еще одна банда появилась. Да вот, читай сам! - продолжая ходить, полковник взял со стола какую-то бумагу и протянул ее Ломову.

Это был листок обыкновенной писчей бумаги с оторванными углами и отпечатанным на машинке текстом следующего содержания:

Мэру, прокурору и начальнику милиции г. Зарецка

Господа!

Население нашего города крайне недовольно растущей нищетой, безработицей, преступностью и коррумпированным чиновничеством, к которому вы принадлежите. Вы спокойно взираете на нищего старика с протянутой за милостыней рукою, на больного ребенка, которого не на что лечить родителям, на ужасные цены, которыми сегодня разоряют народ сразу два грабителя: правительство и спекулянты. Вы же не только не боретесь с этим злом, но еще и оправдываете его перед народом и даже охраняете его. Однако в городе есть сила, которая хотя и не в состоянии искоренить такое зло полностью, но может иногда схватить его за руку, замахнувшуюся на правду и благополучие людей. Это - организация «Справедливость», руководить которой поручено мне. Сегодня в ней десятки членов, завтра будут тысячи. Имейте это в виду, господа! В связи с вышеуказанным заявляю вам следующее:

1. «Справедливость» не занимается грабежом, а изымает излишки у грабителей, чтобы раздавать эти деньги беднякам.

2. «Справедливость» не обидит ни одного честного человека, в том числе представителей власти и закона, если они живут по закону совести, но сурово накажет взяточника, насильника, вора и обманщика, в каких бы чинах и должностях он ни состоял.

3. Не вздумайте равнять борцов за справедливость с уголовными преступниками и, тем более, пытаться арестовать их. Во-первых, потому что преступников в «Справедливости» нет. Во-вторых, на каждый ваш удар мы ответим двойным ударом.

Вдумайтесь в эти три пункта, господа! Свою деятельность «Справедливость» начинает с помощи прокуратуре.

Господин прокурор, 20 августа с.г. мэр г. Зарецка господин А.А. Сушков получил взятку от фирмы «Сатурн», которую возглавляет П.А. Нечаев. Сумма взятки - миллион рублей. Как блюститель закона Вы обязаны в связи с этим принять соответствующие меры. Если этого не сделаете Вы, господин прокурор, то меры примет «Справедливость», но уже и по отношению к Вам.

Председатель народной орг. «Справедливость» (подпись)

- И что же ты скажешь об этом... новом Дубровском? - спросил

полковник, когда Ломов кончил читать.

- Рэкетир новой формы, с благородными планами, так сказать. Бороться с таким сложнее, чем с просто грабителем. Ему даже честные люди могут помогать. Ведь этот тип такую расстановку делает, что в глазах горожан не мы, а он со своей организацией становится защитником справедливости и порядка. Короче говоря, Константин Иванович, мы не можем теперь отмахнуться от этой, ставшей известной всему городу, листовки. Она задевает не только честь мэра, но и нашу с вами.

- Понимаю, - нахмурился начальник милиции. - Что ты предлагаешь?

- Законным порядком по анонимке вести расследование нельзя, но присмотреться к господину Сушкову повнимательнее можно, даже нужно. Между нами говоря, о нем и раньше, когда он работал в отделе торговли, ходил недобрый слушок.

- Это что, заговор против мэра? - усмехнулся Пономарев. - Не забывай, Анатолий Иванович, что он - хозяин города и наш начальник. Слышал бы ты, как он час назад со мной по телефону говорил, узнав об этой бумаге! Кипел, как холодный самовар... Пришлось даже осадить легонько, когда грозить начал. Хотя по-человечески и его понять нетрудно, если он честный человек.

- А если нечестный и это впоследствии будет доказано? Представляете, в каком положении окажутся тогда милиция и прокуратура! Поэтому я полагаю, товарищ полковник, что мы обязаны отозваться на голос этой «Справедливости» через городскую газету.

- Каким образом? - прищурился полковник.

- Поставить условие главарю: или он дает прокуратуре неопровержимые доказательства преступления мэра, или прокуратура и милиция начинают розыск его как клеветника и рэкетира, чтобы привлечь к уголовной ответственности.

- Но ведь для этого ему нужно открыть себя! Вряд ли он пойдет на такое.

- Конечно, не пойдет. Но мы, сделав отзыв, одним движением смахиваем черное пятно подозрения и недоверия сразу с трех лиц: мэра, прокурора и начальника милиции.

- Убедил! И давай сделаем так: ты сейчас же звонишь прокурору, он дома с температурой лежит, а я - мэру, и обоим предложим этот вариант.

На том и порешили.

Прокурор вариант Ломова одобрил сразу, а мэр рассердился и заупрямился.

- Еще чего не хватало! - возмутился он, поняв, что предлагает начальник милиции. - Это будет выглядеть так, что прокуратура сомневается не столько в подлой анонимке, сколько в честности мэра города. Клевете надо категорическое опровержение давать, а главное, мошенника этого ищите скорее!

- Опровержения, Абрам Алексеевич, даются по окончании следствия.

- Что?! - локомотивом задышал в трубку мэр. - Следствия? Да как... как ты смеешь?!..

- Успокойтесь, следствия по анонимкам не ведутся, но нельзя же и совсем без ответа такие листовки оставлять, если вам дороги честь и авторитет главы города.

- Ладно, - подумав немного, согласился мэр. - Твоя взяла, пишите...

Глава IV

Тетка приняла Максима хорошо и сказала, что он может жить у нее сколько захочет, лишь бы не занимался баловством, не курил в комнате, не сорил и не пил вина. Мужа своей младшей сестры она не любила и раньше, а теперь, глядя на синяки и струпья на лице племянника, громко охала и иначе, как извергом, не называла отца.

Наконец ссадины зажили, синяки сошли, и Максим, просидевший целую неделю дома, решил погулять по улице. У входа в парк, откуда неслась танцевальная музыка, толпилось десятка два парней. Было уже темно, и малиновые огоньки их сигарет весело мигали и звали к себе давно не курившего Максима. В толпе то и дело слышались хохот, беззлобная брань и, невольно улыбаясь им, Максим подошел к парням, поздоровался и попросил закурить.

- Ни гада себе! - раздался вдруг в толпе знакомый голос, и к Максиму подошел его бывший сосед и одноклассник Корнев

Антон, рыжеватый симпатичный крепыш в джинсах и футболке с котом Леопольдом на груди. - Откуда ты взялся здесь, Макс? Я слышал, что ты в Энск уехал... Привет!

- Привет! С Энском у меня завал получился, а у тебя как дела?

- Как сажа бела! В строительный не поступил, на работу никуда не берут - опытным трудягам теперь делать нечего, не то что нам, салагам. У тебя хоть предок - богач, а моя мать - дворник, что она получает! Не хватает и на жратву, а нас у нее двое. Хоть бы в армию взяли скорей!

- Да, нехорошо, - тихо произнес Максим. - Только зря ты мне, Антон, завидуешь, денег у меня еще меньше, чем у тебя. Сигарет купить не на что. Я ведь из дому ушел, живу тут недалеко, у тетки.

- С отцом подрался, что ли? - удивился Антон.

- Да, в некотором роде... После как-нибудь об этом расскажу. Дай лучше сигарету, если есть, а разбогатею, верну с процентами, - невесело пошутил Максим.

Сигарет не было и у Антона, но он тут же выпросил их у знакомых парней, для себя и Максима. Максим знал, что Антон ездит в этот район города к Тане Кравчук, которая еще прошлой зимой переехала сюда вместе с родителями, в новую квартиру. Закурив, они вошли в парк и сели на ближнюю ко входу скамейку.

- Таню ждешь? - спросил Максим.

- Ее, да что-то долго нету, может, и не придет.

• Придет, успокоил его Максим. Вечер-то только начинается.

- Да вот, жду... Слышь, Макс, а как у тебя с Наташей Чуркиной?

- Никак, мы еще в школе с ней расстыковались. Ты лучше скажи, как дальше жить думаешь?

- А ты?

- Работу искать буду, может, найду. Не побираться же, как нищему, на базаре!

- А мне, представь, и такая мысль в голову приходила, - горько усмехнулся Антон. - Ведь я и есть нищий. Целую ночь как-то не спал я, думал, как жить, чтобы прокормиться с матерью и сестрой Аленкой, чтобы было на что купить одежду, обувь, книги, а главное, чтобы избавить сестренку от необходимости продавать себя - ей уже пятнадцать в этом году исполняется. О матери уж не говорю, она извелась вся за наше будущее, да и настоящее... - Антон махнул рукой и умолк, но не прошло и минуты, как заговорил снова: - Не знаю, Макс, поймешь ли ты меня... В общем, дай слово, что все, что ты услышишь от меня сейчас, останется между нами!

Место, где сидели ребята, освещалось слабо, но и при неярком освещении Максим видел, как побледнело лицо товарища, затрепетали крыльями мотылька ноздри небольшого тонкого носа и новым, незнакомым до этого Максиму блеском сверкнули зеленоватые глаза. От порыва ветра зашептались старые акации, под которыми они сидели, но тут же стихли, словно прислушиваясь к разговору парней.

- Ну, что? - Антон кончиками пальцев притронулся к рукаву зеленой шелковой рубашки Максима, не отрывая взгляда от лица.

- Ну, если что-то важное, то, конечно, никому не скажу. Даю слово!

- Очень важное, Макс!.. Скажи, почему ты или я должны голодать, выпрашивать сигареты на улице, когда можно заставить раскошелиться богатых и хищных богачей?

- Грабить?! - изумился Максим. - Ну нет, я на это не способен.

- Я о рэкете говорю... Ведь жить-то на что-то надо!

- Вымогать угрозой деньги тоже несправедливо, нехорошо, да и поймать могут.

- Насчет поймать, ты прав, надо быть осторожными, а насчет справедливости извини-подвинься! О какой справедливости говорить теперь, когда само государство, фактически отказавшись от нас, толкает молодежь к спекуляции, проституции, рэкету и грабежу! Кому ты сейчас пожалуешься на жизнь и кто тебе поможет, и вообще, кому нужны сейчас ты или я, кроме своих родителей? Никому, хоть с голоду подыхай!

- А я и родителям не нужен.

- Ну, ты с отцом можешь помириться и снова зажить сытой, обеспеченной жизнью, а что делать другим? Только из наших бывших одноклассников четверо рэкетирами стали, это я знаю

точно. А может, и больше.

- Чего ж ты к ним не пристал? - поинтересовался Максим.

- Там Кривцов заправляет, а ты знаешь сам, какой он подлец. Мы и в школе с ним чуть не на ножах были. Я по-своему рэкетирствовать хочу, а он у родной матери последний рубль отымет.

- Как это по-своему? - не понял Максим.

- А так, чтобы у толстосумов отымать, а с бедными делиться. Ты вот о справедливости беспокоишься, а разве справедливо, если один имеет в месяц миллион рублей, а другой на целую семью только тридцать тысяч? Ты, Макс, не обижайся, но скажу про твоего отца. Говорят, что он огребает миллионы, а разве он их зарабатывает честным трудом? Грабит народ и государство.

- Я не обижаюсь и не защищаю отца, но дай все же подумать, Антон, дело-то серьезное. Ты завтра днем дома будешь?

- Дома.

- Я хочу мать навестить, а потом зайду к тебе и скажу о своем решении... Вон, кажется, и твоя Танюха идет!

На другой день, часа в два пополудни, Максим приехал домой. Мать, против ожидания, встретила его холодновато.

- Слава богу, явился! Не надоело еще дурака валять? Мать о нем должна переживать, ночи не спать...

- Не надо, мама! Я сам знаю, что нехорошо получилось, но иначе не могу. А тебя навещать я постараюсь каждую неделю.

- Так ты не насовсем пришел? - удивилась мать.

- Только с тобой повидаться, пока отца дома нет.

- Не дури, Симка! Отец тебе тоже не чужой человек.

- Может, и не чужой, но я не чувствую в нем отца.

- Ты думаешь, ему легко жить? Налогами фирму задавили, а тут еще местные власти покоя не дают. Позавчера, например, отец вынужден был за какую-то услугу отдать мэру целый миллион рублей. И добро бы, господин Сушков надежным человеком был, а то ведь кто ему больше сунет, на того и работает.

- Рыночные отношения! - с притворным равнодушием ответил Максим. - Даром сейчас никто ничего не делает, даже самая подлая душа покупается за миллионы. Мама, если можно, дай мне, пожалуйста, хоть тысячу рублей на сигареты. У тети Кати стыдно на это дело деньги просить. Как только устроюсь на работу, с первой же получки верну.

- Перестань болтать! Вот тебе десять тысяч рублей, но чтобы через неделю ты был дома. Отца я за это время уломаю, и вообще, сколько можно вам мои нервы трепать? Я что тебе, чужая, да?.. А я... я...

Видя, что мать готова заплакать, Максим обнял ее, успокоил и лишь после этого пошел к Корневым, в четвертый подъезд. Антон был дома. Тихо, чтобы не слышала возившаяся на кухне его мать, Максим рассказал Антону о взятке мэра и тут же предложил послать ему письмо с требованием миллиона рублей и пригрозить, что в противном случае о взятке будет знать весь город.

- Стало быть, ты согласен стать рэкетиром? - радостно прошептал Антон.

- Согласен.

- Тогда, знаешь, как мы назовем нашу, пока еще малочисленную, организацию? «Справедливостью»! Разве не справедливо на чистую воду мошенников выводить, а потом их деньги раздавать бедным?

- Справедливо! - тихо, но твердо ответил другу Максим.

А через день мэр Зарецка Сушков получил письмо, явно написанное левой рукою:

Господин мэр! Нам известно Ваше пристрастие к легкой наживе, а также о том, что вы четыре дня назад получили взятку в размере одного миллиона рублей от главы фирмы «Сатурн» П.А. Нечаева. Предлагаем отдать эти деньги, т.е. миллион рублей, нам, положив их в целлофановом пакете в парке «Победа» в мусорную урну, вторую от главного входа, с правой стороны. Срок - три дня. Если Вы пожалеете этот даром и бесчестно доставшийся Вам миллион, то о взятке будет знать весь город. Не вздумайте за нами следить - это может для Вас плохо кончиться.

Председатель общества «Справедливость»

Глава V

- Алло! Господин Нечаев? Здравствуйте! С вами говорит майор Ломов, по поводу... Да-да, вы угадали, по поводу этого пасквиля. Где и когда я могу встретиться с вами?.. Я тоже думаю, что лучше у вас в конторе... Сегодня в три?.. Хорошо, благодарю вас. До свидания! - Ломов положил трубку и неслышными кошачьими шагами заходил по кабинету. От ходьбы у него всегда легче становилось на душе и светлее в голове...

«Черт побрал бы эту «Справедливость»! Не могла она кого-то другого, не мэра, зацепить. Отмахнуться от такого сообщения нельзя, ибо о взятке знает уже весь город, а дознание по нему вести - все равно что на острие бритвы голой задницей садиться, ведь мэра боится сам прокурор! А с другой стороны - молодцы эти «справедливые»! Хоть они наступили на хвост алчному проходимцу Сушкову. А как было бы здорово, если бы и рукой закона его удалось прижать! Но, увы! Пока «справедливые» не взяты и не допрошены, преступление мэра не доказать. А жаль! Их арест был бы двойной удачей. Может, Нечаев при встрече проболтается о взятке? Навряд. Он знает, что закон не гладит по головке и взяткодателя. Впрочем, посмотрим. Такие ли сложные задачи удавалось когда-то решать. Выше голову, майор Ломов!» - он расправил и без того широкие плечи, провел ладонью по темной, тронутой сединой шевелюре и усмехнулся, отчего слегка приподнялись крылья каштановых усов, а в глазах, маленьких и темных, блеснули веселые искорки. Усмехнулся и почему-то с удовольствием подумал, что он, в отличие от прокурора, остался в душе советским работником. В таком же «грехе» признался ему и полковник Пономарев.

Контора фирмы «Сатурн» располагалась в здании бывшего стройтреста, напротив гастронома, возле которого прилепился один из бесчисленных городских базарчиков. Директор фирмы Нечаев встретил его суховато-вежливо, попросил садиться и спокойно произнес:

- Слушаю вас, господин следователь.

- Господин директор, я приехал к вам с просьбой помочь отыскать людей, распространяющих вот такие штуки, - Ломов вынул из внутреннего кармана костюма листовку «Справедливости». Читали?

- Да, но не представляю, чем могу вам помочь.

- У вас есть на работе или где-то вне фирмы враги, или хотя бы завистники?

- У какого руководителя их нет! - усмехнулся Нечаев. – Но неужели вы думаете, что я ставил бы их в известность, надумав кому-то из властей взятку дать?

- Разумеется, не думаю, но представим на миг, что вы дали все же взятку мэру. Кто из ваших подчиненных знал бы о ней, по долгу службы, так сказать?

- Мой первый заместитель, главбух и кассир. Но я не думаю, что они, как рэкетиры, стали бы обратно этот миллион у мэра отбирать.

- Какой миллион?

- Вот, читайте сами, - директор вытащил из стола письмо рэкетиров мэру и подал его Ломову.

- Наивные люди! - рассмеялся следователь, прочитав письмо. - Они не понимают даже того, что господин Сушков, отдав им миллион, лишился бы не только больших денег, но и своего поста. Ведь этим он фактически признался бы в получении взятки, за которую мог попасть под суд.

- Вы что, верите клевете? - строго посмотрел на Ломова Нечаев.

- Нисколько, но гипотезы приходится строить разные, и иногда, представьте, это здорово помогает. Я уже сказал вам, что мы должны искать не тех, кто причастен к взятке, если даже она и была, а тех, кто распространяет о ней слухи, чтобы уточнить, кто они - скрытые свидетели или просто клеветники. Кстати, откуда у вас это письмо?

- Сушков был вчера у меня и забыл его на столе. И представьте, он задавал мне почти те же вопросы, что и вы. Интересовался даже, не смог ли подстроить ему свинью кто-то из моих домашних.

- Но для того, чтобы подстроить ему свинью, ваши домашние должны знать наверняка, что взятка была.

- Безусловно. Но знать мои жена и сын не могли ничего, потому что никакой взятки не было.

- Тогда почему он вас спрашивал об этом?

- Это уж вы у него самого спросите, - с легким замешательством ответил директор.

- Он что, только из-за письма приезжал к вам?

- О, нет! Визит мэра имел, в основном, деловой, а не личный характер.

- Последний вопрос, господин директор, и я ухожу... У вас какая семья, только жена и сын? И, если можно, чем они занимаются?

- Жена домовничает, а сын недавно ездил поступать в институт, да не прошел по конкурсу, а на работу устроиться пока не успел. Он только что окончил школу. Больше ничего вам полезного сообщить не могу.

- Что ж, спасибо и на этом. Извините за беспокойство. До свидания!

Вернувшись в милицию, Ломов немедленно пошел к начальнику и, рассказав ему о встрече с Нечаевым, попросил выделить в помощь молодого и смекалистого милиционера.

- Зачем он тебе? - спросил полковник.

- Чтобы понаблюдать за сыном Нечаева и, если потребуется, войти в контакт с ним. Думаю, что мы многое можем узнать от этого молодого человека.

- Резонно. Надолго ли помощник требуется?

- Дней на десять. Чем интеллигентнее и умнее будет наш парень, тем успешнее и быстрее выполнит он свою роль.

- Интеллигентнее? - удивился начальник милиции.

- Да. От этой «Справедливости», Константин Иванович, за версту политикой несет, а политики - люди иного склада, чем уголовники. Наше сложное время рождает новый вид преступников, идейных уголовников, так сказать. По их мнению, каждый современный богач - это мошенник, а каждый высокопоставленный чиновник - подлец, изменник Родины, перевертыш и тому подобное. Чувствуется в этой листовке и романтика подполья. Одним словом, молодежь.

- Добавь, Анатолий Иванович, - молодежь, брошенная на произвол судьбы. От уничтожения коммунистической морали ни один слой общества не пострадал так, как наши подростки, парни и девчата. Подтверждение тому - чудовищный рост преступности среди юнцов. Не менее драматично и то, что мы не имеем морального права обвинять в этом молодежь. Разве не мы, старшее поколение, отбили у нее стремление учиться и славиться своим трудом. Столкнули ее с пути товарищества, бескорыстной дружбы, патриотизма и чистой, не зависимой от власти денег любви. Мы разогнали даже пионерскую организацию и гоним детей к базару, бродяжничеству, разврату и воровству. Моей Любашке еще и пятнадцати нет, а знаешь, что она мне на днях заявила? «Не хочу, - говорит, - ни учиться, ни работать нигде, а хочу жить, как Альбина Павловна, которая с семилеткой и, не работая нигде, шикарней артистки одевается и не хуже академика живет».

- Не о Щукиной ли речь? - спросил Ломов.

- О ней, - нахмурился полковник. - Эта бывшая ресторанная официантка и проститутка впрямь по-королевски живет. Торговлю ведет такую, что из Москвы и с Кавказа ей товары везут. Самой уже под сорок, а замуж недавно вышла за двадцатилетнего юнца, «Жигули» сразу ему купила, одела, как принца, и особняк строить за городом начала. Вот глядя на таких «щук» и «акул», и тянется наша молодежь к легкой наживе, стяжательству, разврату.

- Да, так... - Ломов задумчиво постукивал кончиками пальцев по столу. - Узаконенная спекуляция стала бичом в квадрате. А что же с помощником-то, Константин Иванович?

- Ах, да... Сержанта Звонарева тебе даю. Золото, а не парень!

Глава VI

Неудача с мэром не обескуражила друзей, и Максим предложил «насесть» на банкира Солина, старого приятеля отца. Операция эта получилась столь удачною, что Максим и сам того не ожидал. Для проведения ее понадобилось всего два игрушечных пистолета, две самодельные маски и несколько грозных слов.

Яков Ефимович Солин, в отличие от своего друга Павла Алексеевича Нечаева, был невелик ростом, сухощав, с вечно веселой хитринкою в карих глазах, и к сорока пяти годам накопил столько уменья жить, что даже самые рискованные финансовые авантюры удавались и приносили ему желанные барыши, получая которые, он еще больше любил жизнь и еще выше видел себя над окружающим его миром глупой, как он выражался в кругу друзей, нужды. «В условиях российской рыночной демократии, - говорил он, - человек не может не богатеть, если он хоть на один процент умнее обезьяны. Для умного человека современная Россия - золотое дно, для глупого - голодная пустыня. Эмигрируют теперь из этой страны только дураки, позорящие свою нацию. Отними у народа тысячу рублей, а дай ему всего один, но так, чтобы все видели твою доброту, и он не потребует с тебя остальные девятьсот девяносто девять рублей. Это ли не Клондайк для делового человека!»

Банкир Солин был не совсем прав: народ, как он ни прост и ни кроток, тоже требовал денег, чтобы не умереть с голоду. Понял это Яков Ефимович из письма, которое нашел однажды в своем почтовом ящике.

«Господин Солин! - говорилось в нем. - Если вы не положите в одну из урн-мусорниц центрального парка миллион рублей до завтрашнего вечера, то лишитесь несравнимо большего - собственной жизни, а смерть ваша будет воспринята обществом как избавление его от кровожадного вампира».

От страха начали было трястись руки, но выручила природная хитрость. Яков Ефимович сунул конверт обратно в почтовый ящик, так, чтобы его не было видно даже при открытой дверце, и подумал: «Если что, то скажу, что не получал никакого письма, и мошенники убедятся в этом, шаря в ящике, а миллион мой целым будет!».

Прошло два дня. На третий день, вечером, Солин вышел во двор покурить на любимой скамеечке под яблоней, и вдруг, словно с неба, свалились два типа в черных масках, а один, ткнув его дулом пистолета в бок, тихо приказал:

- Молчать! Крикнешь - застрелю на месте. Усек?

- Ус-сек, но... но что вам нужно от меня?

- Миллион! Ты что, уже забыл о нашем письме?

- Я не видел никакого письма...

- Врешь! Ты письмо прочитал и снова спрятал в почтовом ящике. Вот оно, распечатанное и прочитанное тобой, - второй, поменьше ростом тип сунул конверт в нос Солину.

- Не будем стрелять, подымать шум, - сказал первый бандит. Я его сейчас ножом лучше...

- Аи, только не это! Я дам вам миллион, клянусь богом, и подскажу, где вы можете получить еще больше.

- Где, с кого получить?

- С предпринимателя Нечаева. Он богаче меня и даст пять миллионов.

- Ладно, дойдет черед и до него, а ты не вздумай подглядывать, кто твой миллион из нас брать будет, не вякни в милицию, иначе сразу пришьем!

На следующий день миллион лежал в урне, в парке.

Получив миллион рублей, Максим и Антон начали действовать. Себе они взяли по двести тысяч, так как жить было не на что, а остальные шестьсот тысяч решили раздать остро нуждающимся семьям, по пятьдесят тысяч рублей. Когда список бедняков был готов, Антон предложил не просто давать им деньги, а выдавать по ведомости, где должны стоять дата получения денег, адрес и подпись получателя.

- Правильно! - согласился с ним Максим. - И выдавать деньги им будем, как пособие от городского комитета помощи беднякам. Только бланки ведомостей нужны. Может, твоя двоюродная сестренка отпечатает их, как ту листовку?

- Кто, Саша? Конечно, отпечатает! Для такой машинистки, как она, это пять минут работы.

- Тогда я из своих двухсот отдаю ей пятьдесят тысяч, - Максим протянул Антону деньги. - На, передай ей! Не обязана же девушка даром трудиться.

- Не возьмет! - покачал головою Антон. - Ты еще не знаешь, какая она честная. А вот познакомиться с тобою, - лукаво подмигнул Антон, - Саша, по-моему, не против. Что скажешь? Или все еще Наташку не можешь забыть? Весь класс знал, как ты за ней ухлестывал.

- А-а! - с досадой махнул рукой Максим. - Пустая, как пробка! Да у нас с ней ничего и не было. Воображала только много о себе, а у самой «крыша поехала».

- Все девчонки - воображалы.

- А твоя сестра?

- Познакомишься - узнаешь!

За неделю рэкетиры раздали шестьсот тысяч рублей, причем когда у них спрашивали имена, то Максим называл себя Мишей, а Антон - Андреем. Особенно запомнилась Максиму одна встреча...

Нажав кнопку звонка, он долго стоял на лестничной площадке и слушал, как в квартире кричат дети, как заплакал кто-то из них, потом послышался легкий топоток и звук проворачиваемого в замке ключа. На пороге стоял русоволосый мальчик лет двенадцати, в дырявой майке, старых синих штанах-трико, босой.

- Вам кого? - спросил он, глядя на Максима большими серыми глазами.

- Есть дома взрослые кто-нибудь?

- Мама... она в ванной стирает, я сейчас позову.

Через минуту, вытирая о фартук руки, к порогу подошла худенькая, лет сорока, и очень похожая на мальчика, женщина.

- Здравствуйте, вы ко мне?

- Да, я от Комитета помощи бедным семьям принес вам пособие. Ведь вы - Лаптева Анастасия, мать троих детей?

- Я... Да вы заходите, пожалуйста! А ты, Вася, - сказала она мальчику, - поди присмотри за Ваней и Дуней, а то они опять начинают шуметь.

Мальчик ушел из комнаты, а Максим вслед за хозяйкой вошел на кухню, сел там на табуретку к столу и, положив на него ведомость, начал отсчитывать деньги. Половина стола была занята немытыми тарелками, объедками хлеба и помидоров, которыми только что лакомилась орда тараканов. Тут же стояли ведро с водой и закопченный алюминиевый чайник. На посудной проволочной полочке была всего одна тарелка, а на газовой плите стояла миска с каким-то мутно-зеленым варевом. Старые синеватые обои на стенах посерели, порвались, особенно в углах, куда при появлении на кухне людей спрятались тараканы. Старый пузатенький холодильник возле окна молчал и уныло глядел своей пустотой и открытой дверкою на Максима.

- Извините, у меня тут беспорядок, с самого утра стираю и не успела убрать...

- Ничего, не беспокойтесь и дайте, пожалуйста, паспорт. Я вам выдам пятьдесят тысяч рублей, вы за них распишетесь в ведомости, и...

- Пятьдесят тысяч?! - негромко ахнула женщина, не дослушав его. - За что? — Худые желтоватые щеки ее слегка порозовели и заблестели от слез, но она тут же смахнула их краем ладони и побежала за паспортом. - Вот... вот мой паспорт, - через минуту вернулась она, и вдруг, нагнувшись к сидевшему на табуретке Максиму, схватила его руку и прижала ее к своим губам.

- Что вы?! - вскочил он. - Разве можно так... Вы же человек! ..

- Прости, сынок, не удержалась от радости. Теперь мы и еды вдоволь купим, и холодильник починим и, стыдно сказать, у нас веника даже нет, так что и веник купим! - миловидное изможденное лицо женщины озарила детски-счастливая, трогательная улыбка. - Ты говоришь, что я - человек, а я уж стала забывать об этом. Жизнь отучила меня равняться с настоящими людьми. Я чувствую, что становлюсь рабочей скотиной, умеющей говорить, стирать чужое белье да на полставки мыть полы в поликлинике. Мне еще и тридцати пяти лет нет, а все дают на десять больше.

- Давно вы так бедствуете, Анастасия Федоровна?

- Почти четыре года - как стройку ликвидировали. Я ведь штукатуром-маляром работала, хорошо получала, и жили мы, не зная нужды, хотя муж и попивал частенько.

- Где же он теперь?

- Скоро год как уехал на Север и как в воду канул, ни плохих, ни хороших вестей от него нет, а я тут с ребятишками скоро побираться начну. Вот так и живем - ни работы, ни отдыха, ни денег.

Уходя, Максим не удержался и протянул Лаптевой еще двадцать тысяч от себя, но она отказалась их взять.

- Зачем вы?.. Спасибо, что комитетские деньги принесли, а вы еще и свои даете. За что?

Привлеченные громким разговором, в прихожую выбежали ребятишки: Вася и мальчик с девочкой, лет по семи, очевидно, двойняшки.

- Возьмите, Анастасия Федоровна, - настаивал Максим, - двадцать тысяч теперь меньше двадцати рублей старых, и даю я их не вам, а им, - указал он на притихшую детвору. - Возьмите, пожалуйста!

Она сдалась, взяла деньги и, привалясь к дверному косяку, горько и громко заплакала. Чувствуя, как жалость подкатывается горячим комком к его сердцу и появляется легкий туман в глазах, Максим пробормотал что-то на прощание и выскочил из квартиры в общий коридор. Спускаясь по лестнице, он невольно вспомнил холеное, самодовольное лицо матери, и впервые в своей душе почувствовал холодок отчуждения к самому близкому и родному на свете существу.

В субботу на дискотеке Антон познакомил Максима со своей двоюродной сестрой Сашей. Голубоглазая, светловолосая, она не была красавицей, но принадлежала к той породе женщин, которые нравятся мужчинам больше писаных афродит. Будучи в Энске, Максим видел там не хилые южные березки, а настоящие, русские, кудрявые и белоствольные красавицы. Одну из таких берез напомнила ему собою Саша. Одета она была в белое плиссированное платье и зеленую, вышитую золотистым узором жилеточку из пушистой и, вероятно, теплой ткани, так как вечер был довольно прохладен и свеж. Но жилеточка не только грела свою хозяйку, она еще и очень красила ее, подчеркивая красивую талию и высокую грудь, которая становится редкостью у современных девушек.

- Вот вы какой! - сказала она своим звучным и приятным голосом, знакомясь с Максимом. - Я, со слов Антона, представляла вас похожим на Высоцкого, а вы на Хворостовского смахиваете. Кстати, любите ли вы слушать песни Владимира Высоцкого?

- Нет, его песни напоминают мне лай охрипшего здоровенного дога, если можно, конечно, сравнивать человека и животное. Но стихи его очень люблю.

- А что скажете о Дмитрии Хворостовском?

- Хворостовский, по-моему, сегодня лучший певец России.

- Я тоже очень люблю его! А вы случайно не поете?

- Пою, - с трудом удерживая смех, ответил Максим.

- Ах, как я вам завидую! А как поете, тенором или басом?

- Голодной и дрожащей от холода дворнягой!

Саша так звонко расхохоталась, что засмеялись, глядя на них, и все стоявшие поблизости парни и девчата. А Максим сказал:

- И все-таки жалко, что я не пою. Может, вы и меня полюбили бы, как Хворостовского, и тогда...

Но Саша не дала Максиму договорить и увлекла его в круг танцующей молодежи.

Домой с танцев они пошли вместе. Оказалось, что Саша живет недалеко от теткиного дома, на улице Королева.

- Скажите, только честно, нравлюсь я вам? - спросила девушка, когда они уже сидели на скамейке возле темного подъезда ее дома.

- Нравитесь, - слегка дрогнувшим голосом тихо ответил Максим, - иначе я отвалил бы от вас после первого же танца. А зачем вы спрашиваете?

- Да так... Я ведь некрасивая и старше вас на целых два года.

- Ты некрасивая?! - незаметно переходя на «ты», вскрикнул с изумлением он, и, не владея собой, обнял девушку и хотел даже поцеловать, но Саша увернулась, завязалась прерываемая тихим смехом борьба, закончившаяся победой юноши.