Инженер машиностроительного завода Галкин проснулся по обыкновению рано, но вставать не торопился - был выходной день. Проснулся оттого, что в шесть часов запиликал и заговорил стоявший на тумбочке возле кровати репродуктор. Прослушав новости, Галкин хотел приглушить звук и соснуть еще, но тут заговорил местный радиоузел и сообщил, что сегодня открывается новый рынок в ...ом микрорайоне города.
«Это же рядом, всего через два дома, - подумал инженер. - И любопытно, что это за универсальный рынок такой? Сходить, что ли? Сметаны куплю заодно, клубники и еще что-нибудь».
Жил он один, и о пропитании приходилось беспокоиться самому. Жена Фаина, не вынося южной жары, еще в апреле уехала в родной ей Архангельск и вдруг недавно написала в письме, что в Двуреченск она больше не вернется, а он, если хочет, пусть приезжает в Архангельск, а не хочет - как хочет, она, врач, не пропадет и без него. Он понял, что это значит, и послал соответствующий ответ, хотя и больно было сознавать, что рвутся последние ниточки их семейной жизни. Ведь он, несмотря на вздорный и агрессивный нрав жены, полюбил, а главное, привык к ней за пять лет супружества, но оказалось, не настолько, чтобы бросить родной Дон, любимый завод и хорошую двухкомнатную квартиру. Щемящую тоску одиночества он гнал активною работой на заводе и чтением книг дома, а с восстановлением душевного спокойствия стал чаще думать о других женщинах и острее чувствовать мужской голод, победить который в тридцатидвухлетнем возрасте бессильны книги и дела. Женщину может заменить только женщина, и Галкин стал серьезно задумываться о другой подруге жизни. Не урод же, в самом деле, он!
Надев черные с белыми лампасами спортивные брюки и голубую безрукавку, он подошел к зеркалу и увидя в нем высокого мускулистого усача с копною русых волос, подмигнул ему карим глазом, причесался и пошел на базар.
Новый рынок оказался громадным павильоном с множеством колонн внутри и напоминал даже заводской корпус, только вместо рядов станочного оборудования здесь тянулись ряды прилавков, заваленных мясной, молочной, рыбной, овощной и другой всевозможной продукцией.
У входа под огромною вывеской стояли три девушки в коротких, чуть не до пахов, юбках. Одна, высокая, голенастая и белокурая, стояла, прислонясь плечом к стене, курила сигарету и вопросительно-ожидающим взглядом встречала идущих на базар мужчин. Две другие, с красновато-фиолетовыми локонами и малые ростом, то и дело чему-то смеялись и заговаривали с прохожими.
- Можно вас на минутку, сэр? - окликнула Галкина высокая девица.
- К вашим услугам, мисс, - в тон ей ответил он и подошел ближе.
- Хотите выходной день провести весело, по-мужски? Галкин понял, кто перед ним, и покраснел. Стыд, жалость и отвращение разом хлынули ему в душу, обожгли лицо, оглушили сознание. На мгновение он даже растерялся и не знал, что сказать, но смятение быстро прошло. Встретясь воочию и впервые с проститутками, он почувствовал себя виновным за то, что эти девушки вынуждены продавать себя за кусок хлеба, а он, образованный и полный сил человек, ни разу даже не пытался предотвратить их трагедию, не восстал против системы, губящей тело, душу и мораль, а вел себя обывателем, которого не волнует ничего, кроме собственного благополучия. К этому добавилось еще чувство брезгливости к женщине, которая сама предлагает себя мужчине. Он, Михаил Галкин, познал это чувство еще в юности, на шестнадцатом году жизни, когда прятался от одной, буквально охотившейся за ним, засидевшейся в девках потаскушки. А теперь вот и совсем юные девчонки, вчерашние школьницы, предлагают себя. Как дурной сон какой-то...
- Спасибо, милые девушки, я - человек занятой и в выходные дни не скучаю, - сказал, наконец, он и, не утерпев, спросил: - А вы... неужели вы не могли найти другую, хоть какую-нибудь работу?
- Какая-нибудь работа нам не нужна, - ответила маленькая, похожая видом и голосом на болонку, девушка.
- Ну, как знаете, а если хотите, я помогу вам устроиться на завод.
- Вы бы лучше дали нам хоть на пачку сигарет, - нахмурилась белокурая девица.
- Вот, возьмите, - он сунул ей три десятки и быстрым шагом вошел в павильон рынка.
Несмотря на начинающуюся жару, здесь было довольно прохладно. Обилию товаров и веселому гулу сотен голосов явно не соответствовали огорченные лица некоторых покупателей.
- Почему вы ломите такую цену за сметану? - огорчился Галкин, обращаясь к пожилой, с куриным профилем лица, торговке.
- Ломите! - негодующе воскликнула она. - Вы бы сначала спросили, сколько с нас дерут вот за это, - тут она ударила сухою ладонью по прилавку, - а после уж и ценой попрекали.
- А вы на улице торгуйте, - простодушно посоветовал Галкин.
- На улице штрафуют и гонят сюда, - ответила за «курицу» ее соседка, красивая сероглазая молодка лет тридцати - тридцати пяти, с арбузными грудями и бедрами. - Может, вы молочка купите? Я бы недорого взяла...
Она приподняла крышку с белого эмалированного ведра, заглянула в него и грустно вздохнула:
- И осталось-то всего-ничего, литра три, а простоишь с ним до вечера.
Галкин смотрел на нее и вдруг почувствовал, что ему не хочется расставаться с этой молочницей. Уж очень нравилась ему такая чисто славянская порода женщин! Нравилась тем, что их неяркая, далеко не всеми и всегда замечаемая красота гармонически сочетает все лучшее: приятные черты лица, мелодичный и слегка вибрирующий голос, пышная своими формами, а не толщиною, фигура, чертовски милая улыбка и красивая походка. Нравился Галкину в таких женщинах и характер, в котором, как ему казалось, желчи и сахара вложено ровно столько, чтобы он не был злым или противно слащавым. А если они и сердились когда, то гнев не уродовал лица таких женщин, а лишь придавал их красоте оттенки величавой строгости.
- Свежее молоко у вас? - стараясь скрыть внутреннее волнение, деловито спросил Галкин.
- Утренний удой, берите - не пожалеете, что купили.
- Ну, хорошо, уговорили, - беру все молоко, только у меня нет с собой большой посудины и придется нести домой его в вашем ведре.
- Вы что, живете недалеко отсюда?
- Через два дома, три минуты ходьбы.
Она подумала немного и кивнула головою, увенчанной золотистыми косами:
- Ладно, идемте.
- А сметану-то, что же, передумали покупать? - огорчилась
старуха.
- Нет, не передумал. Вот вам, мамаша, банка взамен вашей,
- Галкин вынул из сумки пустую пол-литровую банку и подал ее торговке. - А вот деньги.
Пока шли до дома, молочница рассказала, что живет в прилепившемся к окраине города хуторе и торгует не своим молоком, а старой, все еще не желающей расставаться с коровою, соседки.
- Вы что, только этой торговлей и живете, или работаете где?
- поинтересовался Галкин.
- У меня своя хата, возле нее огород и садик небольшой, и как овощи с фруктами поспевают, я еще ими приторговываю, тем и живу. А работать... Прошлой осенью в ЖЭК дворником устроилась, да не платят там, извините, ни черта, я и ушла. А вообще я - штукатурша, на стройке при социализме работала. Вот когда жизнь-то правильная была!
На шестой этаж поднялись в лифте. В квартире она застеснялась, не хотела пройти в зал и посидеть в кресле, пока он подготовит банки, перельет в них из ведра молоко и ополоснет его под краном горячей водою.
- Что вы! - испуганно и вполголоса, словно кто подслушивал их разговор, сказала она. - Я спешу, да и жена ваша придет, увидит меня и бог знает что подумает.
- Вот этого-то вам как раз и не нужно бояться, - заверил он. -Я живу бобылем, даю вам честное слово инженера. Да пройдите в зал, не бойтесь, не съем же я вас, в конце концов. Я всегда заквашиваю молоко в мелкой посуде, а банки не очень чистые, и нужно время, чтобы промыть их.
В зал она все же вошла, села. Поставив перед нею тарелку с апельсинами, Галкин ушел на кухню. Мыл там в раковине стеклянные пол-литровые банки и, чувствуя, как неудержимо тянет его к этой грудастой молочнице, думал о том, что в юности прошел он «секскурсы» у соседки некрасивой - но такой же, как эта незнакомка, грудастой и задастой женщины, и с тех пор не может равнодушно смотреть на таких дам, хотя совершенно спокойно чувствует себя в присутствии даже очень красивых девушек с неразвитой, едва заметной грудью и талией осы. Думал, как лучше вести себя с нею: быть предельно вежливым и культурным или, подчиняясь требованию мужского голода, предложить ей хорошую плату и идти напролом, как делают некоторые его товарищи? Нет, на это он не пойдет! Может, сделать ей предложение, ведь она тоже живет одна, если не врет? Конечно, это смешно - сходу предлагать вступить в брак, а с другой стороны - что тут смешного? Она брак с ним за счастье сочтет. Спасибо новому рынку за эту встречу!
- Можно водички напиться?
Услыша за спиною ее голос, он вздрогнул и выронил банку из рук.
- Ой, я вас испугала, кажется?
- Да нет, ничего... Я просто задумался... Хотите, я вас угощу холодным пивом. Весь день после него пить не захочется.
- Что ж, угостите.
Он не выставил, а выхватил из холодильника бидон с пивом и, чувствуя на себе ее внимательный взгляд, стал разливать по банкам молоко.
- А вы, - вновь первой заговорила она, - хоть и один, а культурно живете, в квартире чисто и порядок во всем.
- Я один как штык, - горько усмехнулся он. - Сорить и безобразить некому.
- Ой, не скажите! Одни-то мужики и пьют, и безобразят больше
всего.
- Значит, я не мужик.
- Что-то непохоже! - рассмеялась она, отодвинув недопитый
стакан пива.
- А вы проверьте...
- Что вы говорите! - воскликнула она и встала с табуретки, но в глазах ее не было и тени возмущения.
- Не обижайтесь, пожалуйста! Я пошутил, а если серьезно, то некогда мне безобразиями заниматься - работы хватает на заводе и дома. Хотите, я и вас устрою на завод?
- Хочу, а вы, видно, большой начальник там?
- Не очень большой, всего лишь заместитель начальника цеха.
Вас как звать-то, извините? Меня, например, Михаилом Ивановичем Галкиным, а если хотите, то зовите просто Мишей, буду рад.
- Миша... Хорошее какое имя, как раз по вам. А меня Елизаветой поп окрестил. Не люблю я имя свое - как лису кличут: Лиска, Лиска...
- Лиза - плохое имя?! - удивился Галкин, и вдруг громко расхохотался. - Знаете, почему я смеюсь?
- Почему? - беззвучно смеясь, спросила Лиза.
- Потому, что мое имя и даже отчество, как у медведя, и выходит, что лиса к медведю в гости пришла. Только вы не обижайтесь, пожалуйста!
- Что вы, мне тоже нравится, что мы с вами, как в сказке, сидим.
- Как в сказке... - задумчиво повторил Галкин, утирая полотенцем руки. - Знали бы вы, Лиза, как рад я, что вижу вас здесь, что и в моей квартире появилась женщина, да еще такая хорошая и красивая... Лиса Патрикеевна!
- Ну уж и красавицу нашли! - ее загорелое остроносое лицо покраснело так, что золотистые брови стали казаться белыми.
- Для меня вы лучше всех!
Галкин и сам впоследствии не помнил, каким образом она вдруг очутилась в его объятиях. Только тихий вскрик «Ой, грудь больно!» привел его в себя, заставил ослабить руки и оторваться своими губами от ее губ. Легко, как девочку-подростка, он поднял ее на руки и понес в спальню.
- Что вы?.. Что вы, Миша? Не надо... Разве можно так... сразу? - лепетала она, прерывисто дыша, а полуприкрытые, слегка позеленевшие глаза ее говорили совершенно обратное.
Словно ветром сдуло с ее округлых бедер юбку и трусы, вслед за ними полетели на диван его брюки, и... в это мгновенье резко и требовательно затрещал в прихожей звонок. Лиза вздрогнула, сделала попытку сбросить его с себя, но смогла лишь качнуть коленями широко раздвинутых ног, а он быстро шепнул:
- Не бойся, дверь заперта! Можно работать...
Да и ей было уже не до страха и стыда. С тихим стоном обвила она его шею руками и волна невыразимого обоюдного наслаждения подхватила их и понесла в мир счастья и любви, мягко покачивая, словно боясь разъединить и травмировать два красивых, горячих и переполненных божественною энергией тела. А два голоса, то и дело прерываемые звуками поцелуев, в унисон трепетавшим телам, нежно лепетали:
М-миш-ша... Миш-шенька... - Лисичка моя... Милая... милая... милая!
2
А звонок в прихожей трещал все назойливее и наглее. Он не дал им хорошенько отдышаться, спокойно полежать и поговорить о своем будущем, а заставил торопливо одеваться и, наконец, открыть дверь.
- Кто трещит тут? - рычал Галкин, поворачивая в гнезде ключ.
- В морду, что ли, захоте...
Но дверь резко распахнулась и он, осекшись на полуслове, умолк
- у порога квартиры с чемоданом в руке стояла его жена. Несколько секунд они молча глядели друг на дружку. Первой заговорила жена:
- Дай в квартиру-то войти, раз уж открыл дверь. Полчаса звонила!
- Зачем же звонила, если не открывают? Я мог дома и не быть.
Затем, что ключ в гнезде торчит, иначе я бы своим ключом открыла. Спал ты, что ли? Да дай же пройти, в конце концов, я домой приехала!
- Ты же не хотела приезжать сюда и жить со мною...
- Не хотела да приехала, потому что надо, - она решительно оттеснила его, вошла, поставила чемодан и сразу пошла на кухню.
- Пить ужасно хочу! Не город, а пекло адово... Что это в бидоне у тебя, квас, что ли?
- Пиво.
- Ну, пиво или квас, мне безразлично, лишь бы холодное. Она налила пиво в стакан, из которого недавно пила Лиза,залпом выпила, села на стул и перевела дух.
- Ф-фу, чуть потом не изошла из-за жары проклятущей! Еле до дома добралась. Ну, как живешь тут один, не скучаешь без супруги?
- Не скучаю.
- Оно и видно... Руки даже не подал жене после разлуки! -черные глаза ее щурились, кололи его задиристым взглядом, а по губам скользила язвительная усмешка. - Или ты зазнобушку тут себе завел?
- Завел.
Смуглое скуластое ее лицо слегка дрогнуло, порозовело.
- Потому ты со мной сквозь зубы и говоришь?
- Знаешь что, Фаина! - громко, чтобы в спальне слышала его Лиза, заговорил Галкин, тоже начиная краснеть. - Ты мне допросы не устраивай. Приехала - хорошо, с разводом меньше волокиты будет. Я лично завтра же подаю заявление на развод.
- А если я не подам, что будет?
- Ничего, просто не может больше быть нашей совместной жизни. Да ты и сама, чувствую, архангелом каким-то там обзавелась и за разводом приехала. По глазам вижу.
Она засмеялась, хотела что-то сказать, но, услыхав сдавленное чихание в спальне, нахмурилась и спросила:
- Кто это там?
- А тебе не все равно? Жена будущая!
- Вот как! - она подошла к спальне и распахнула дверь. - Вот она, причина твоего сквозьзубого разговора со мною! Не надо, сударыня, опускать глаза и отворачиваться. Я не собираюсь нападать на вас. Не судите да не судимы будете, как говорится. А ты, Галкин, угадал - я приехала за разводом и за долею всего этого, - она повела рукою вокруг себя. - Короче говоря, мне сейчас нужны деньги. Много и срочно.
Лиза молча встала с дивана и хотела уйти, но Галкин схватил ее руку:
- Лиза, обожди немного, я провожу тебя. Ну и сколько же вам нужно денег сейчас, уважаемая Фаина Марковна? - повернулся он к жене.
- Пятьдесят тысяч.
- Не дам. У меня нет таких денег.
- Не забывай о моей законной доле!
- А ты не забывай, что квартира эта куплена мне моими родителями еще до брака с тобою, и ни один суд не присудит тебе и рубля от ее стоимости. За вещи, вместе приобретенные, уплачу безоговорочно. А если хочешь, можешь взять их и отправить в Архангельск.
- Не хочу. Дай мне двадцать пять тысяч и я уеду завтра же.
- Больше двадцати тысяч дать не могу. И за что давать, если бы у меня и были эти полета тысяч? За твои бесчисленные выходки и капризы, которые и в миллион не уложить за эти пять лет? А вещи, что приобрели мы с тобой, не стоят тридцати тысяч, хотя я и даю тебе двадцать из них. Но и двадцать тысяч дам с условием, чтобы ты больше не требовала с меня ничего и не надрывала звонок в квартире, когда тебе не открывают дверь. Извини, но так будет лучше и тебе, и мне.
- Не хами, а давай деньги - и я уеду, как только разведусь с тобой. Жалко только, что пять лет жизни отдано... такому ничтожеству.
- Можешь говорить, что угодно, я уже привык к твоим консультациям. А деньги получишь завтра - банк в выходной день не работает. Из квартиры тебя не гоню, можешь отдохнуть, пока мы ходим, но и не держу, если вздумаешь идти к своим родственникам.
Лиза слушала их пикировку, и было видно, что торг их противен ей, что она вовсе не рада тому, что инженер Галкин назвал ее, бедную торговку чужим молоком, своей женой назло законной супруге. Зачем ей эта красиво меблированная квартира и ее образованный хозяин, к которому она не чувствует ничего, кроме обычной бабьей жалости к мужику-одиночке? Да, она пожалела его, утолила свой и его половой голод и, может статься, сделает это еще не раз, но она никогда не променяет свою хатку и садик на эту квартиру, а свободу - на положение полужены, полуприслуги начальника, хотя он, судя по всему, и неплохой человек. Нет, нет, Нет...
Улучив мгновение, когда пальцы Галкина слегка разжались, Лиза вырвала из них руку, бросилась на кухню и, схватив свои порожние ведра, выскочила из квартиры и устремилась по лестничным пролетам вниз.
- Лиза, куда ты? Стой! Хоть деньги за молоко возьми! - крикнул вдогонку ей выскочивший в коридор Галкин.
Ответом ему был донесшийся снизу дробный топот каблучков. Галкин замычал, схватился за голову, раздумывая, что делать дальше, а когда выскочил из подъезда на улицу, то Лизы и след простыл.
1999 г. |