- Петрович! Едрёныть! Ты куда запропастился? - в люке нарисовались прогары и загремели по вертикальному трапу.
Петрович это я, старшина электриков противолодочого корабля. Нет, нет, это не кликуха, я на самом деле Петрович. Так уж повелось чуть ли не с моего первого дня на корабле. Поначалу называли потехи ради промеж маслопупов, а сегодня на третьем году службы порой и кэп кличет Петровичем. Но только будучи в добром духе. А сейчас я растянулся на резиновых ковриках за главным электрощитом поста энергетики и живучести корабля и тяну гайки на самом нижнем токопроводе. Потому и лёжа, по - другому никак. Не отвечаю. Раз спускается в пост, сам увидит, где я и в какой позе.
- Ха, Вот ты где! - заглянул в открытую дверь щитовой старшина команды мотористов Коробко. Мой «годок» и дружбан, хотя я электрик, а он моторист. Вместе пришли на корабль, вместе отведали несладкой «карасиной ушицы», стали старшинами. Обнаружив меня в непрезентабельной позе, взялся ёрничать,- О да ты там что, вздремнуть решил? И то дело… До обеда далеко…
Достал. Я молчу, тяну гайку. Ну не настроен я трещать попусту.
- Не мог поручить кому, чай старшина команды, валяешься на палубе «карасём» неприкаянным. Субординацию блюсти надо, на ней флот стоит,- с плохо скрытой обидой в голосе на моё безмолвие перешёл на серьёзный лад Коробко и с постной физиономией вышел в машинное отделение.
Мог да не смог,- уже в закрытую дверь, но скорее для себя виновато пробормотал я, - Рад бы в рай, да грехи не пускают.
У меня с этим, проходящим на уровне палубы токопроводом имелись пусть давние, но личные счёты, а о личном на флоте распинаться не принято. А ведь был момент, когда эта медная железяка, легко могла покончить со мной. Но слава тее… Пронесло.
Когда это случилось? Да уже, почитай, два года минуло. Экскортировали мы китобойную флотилию «Калининградская слава». Выводили в Северное море. Они дальше, в Атлантику на промысел, ну а мы в обратный путь. Поздняя осень. В проливной зоне Каттегат- Скагеррак видимость никакая. А движение на фарватерах, что на твоём Бродвее - и вдоль и поперёк снуют. Глаз, да глаз. Да там и ухо востро держать не помешает. Иван Гончаров в моей любимой с детства книге «Фрегат Паллада» пишет, как в местах тех гиблых русский парусник в непроглядном тумане за малым не столкнулся с «купчишкой». Так то было когда…
Вот как раз в том прескверном месте и выкинул фортель сей злополучный токопровод. Контакты со временем прослабли, начали греться. Когда, почуяв запах, кинулись, медная полоса уже, угрожающе потрескивая, отсвечивала красно-бурыми переливами раскалённого металла. Ещё полчаса от силы – и, страшно подумать, внезапный файерверк, половина корабля без электричества, пожар в самом сердце корабля, в посту энергетики и живучести. И катавасия эта ох как не к месту. Корабль, смею напомнить, идёт в походном ордере, в аховых навигационных и погодных условиях.
Обесточить то шину нельзя. Вот и пришлось, лёжа на боку, с ногами на толстой верёвке на случай экстренного извлечения тела из-за щита, в условиях качки, стягивать контакты на раскалённой и находящейся под напряжением шине. А что делать? Хирургическая по точности и минёрская по риску операция. Такое разве забудешь.
Обжегшийся на молоке, говорят... Считайте, что как раз усердно дую на воду. К тому же, ходят упорные слухи о предстоящих грандиозных флотских манёврах, и что-то нашептывало с утра, что не иначе, как вновь придётся хлебнуть датского молочного тумана. Говорят, в одно и то же место снаряд дважды не попадает. Дай то бог, да сам не будь плох. Посему и лежу на боку за электрощитом и тяну ключом гайки.
- Кстати, Петрович, забыл доложить... В кубрик свежие газеты принесли. Там боевые подвиги твоего крёстного описаны. Ну, прям герой! Кто бы мог подумать? - бросил Коробко через приоткрытую дверь машинного отделения и вновь пропал за ней.
Вот пристебался. Заняться нечем, что ли? Крёстный, крёстный! Какой там ещё крёстный? Ах да, крёстный.
Поначалу было невдомёк, о каком крёстном завёл речь Коробко. У меня, как у любого православного, конечно, был крёстный, жил он в шахтёрском городе на Дону и никакого отношения к флоту и флотской газете не имел.
Впрочем, крёстный мой Иван Линник воевать начал с мальства и подвигов не чурался. Ещё семнадцатилетним пацаном, хлебнув сполна фронтового лиха, был ранен, но остался в живых. А пару дней назад письмо от него пришло. В конверте вырезка статьи из областной газеты. В статье той говорилось о подвиге молодого бойца 78 укрепрайона, за который его наградили орденом Славы. Сказать по правде, историю с орденом этим я и без этой статьи с нежного возраста знал назубок. Крёстный нашёл во мне благодарного слушателя своих военных приключений.
* * *
Особо памятна Ивану была та холодная весна 1944 года, когда в конце марта, вопреки ожиданиям первого по-настоящему весеннего тепла, запоздавшая пурга двое суток засыпала снегом неприглядные гнилые берега Сиваша. На его крымском берегу ощетинились немецкие укрепления, претендующие вкупе с естественной водной преградой Сивашем на непреодолимость.
Уповая на чудо, Германия, словно азартный игрок, проигрывающий ставку за ставкой, надеется разорвать цепь фатального невезения и отчаянно цепляется за остатки территорий, захваченных в начале войны. Вот такой последней крупной ставкой немцев в России стал неприступный Крым. Но в разгаре уже весна 1944 года, и песенка немцев почти спета
На чонгарском направлении освобождённый берег Сиваша на линии Геническ - Сальково удерживали части 78-ого укрепрайона 51 армии. Противостояние берегов Сиваша продолжалось уже более пяти месяцев. Наконец пробил час Крыма. Десятого апреля после мощной артподготовки ударный батальон укрепрайона, в составе которого был мой будущий крёстный Иван Линник, приступил к преодолению Сиваша и огневого сопротивления противника в направлении полуострова Чонгар.
Атака, однако, захлебнулась, наткнувшись на ураганный пулемётный огонь из ДОТа, искусно встроенного в господствующую высотку и чудом пережившего адскую мясорубку артподготовки. Попытки быстро пересечь зону поражения окончились гибелью храбрецов. Немцы в ДОТе, видимо, воевали не первый месяц и прекрасно владели грамматикой боя – ни в коем случае не допускать противника в теневую зону. Фронтальной атакой ДОТ не взять, надо пробовать фланговые варианты. Иван оценил обстановку и решил рискнуть. Молод был и горяч.
Стараясь быть незамеченным, он двинулся в обход. Перешёл вброд довольно широкую лагуну. Были опасения, что она окажется настолько глубокой, что придётся плыть, плыть с оружием и гранатами в по-весеннему ледяной воде. Но это был его, Ивана, день, вернее, звёздный час. По илистому дну он, незамеченный немцами, засевшими в ДОТе, перешёл лагуну и сумел также скрытно приблизиться к огневой точке. В амбразуру полетели гранаты, а контрольные автоматные очереди довершили дело. Классика жанра. ДОТ замолчал.
Ударная группа восстала в рост из сивашской вонючей жижи. Не прошло и пяти минут, как комбат Пётр Волков радостно тряс за плечи немного обескураженного, промокшего до нитки Ивана. Волков оценивал шансы на успех Ивана невысоко, ведь, перехитрить немца - не каждому дано. Здесь находчивости и отваги бывает недостаточно. Он понимал, что госпожа- удача не обошла стороной этого нескладного на вид паренька, но подвиг от этого не потерял в цене. А цена его - успешный исход боя и спасённые жизни не одного человека. Уже под славным Севастополем заслуженный орден Славы догнал Ивана.
Газетная вырезка эта с почётом хранится в моём рундуке. И причём тут флотская газета ?
Терялся в догадках я не долго. Если бы не это письмо от крёстного, смекнул бы сразу, о каком ещё крёстном могла идти речь. Уж, казалось, все забыли о том случае месячной давности, и вот опять за старое.
Закончив работу, спустился в кубрик. С досадой взял с рундука свежий номер газеты. Так и есть! На развороте в «подвале» третьей странице, под рубрикой «Твои герои, Балтика» большая статья о подвиге краснофлотца Ивана Рашовца. Разумеется, никакой он мне не крёстный, а нарекли его так после удивительных и забавных событий, произошедших с вашим покорным слугой с месяц назад. Но, всё по порядку.
* * *
Бывает так, что люди ещё при жизни становятся легендой. Все их деяния, поступки, слова в народной молве обрастают домыслами, обычно преувеличенными и искажёнными. На то она и молва. Таким человеком был военный комендант Балтийска Иван Степанович Рашовец в бытность шестидесятых- семидесятых годов. Коменданты Балтийска, пребывавшие в этой неблагодарной должности и до, и после него, не удостаивались и толики той славы, пусть порой дурной, кою стяжал Рашовец.
Сам по себе Балтийск, до 1946 года Пиллау, город небольшой, но это крупная советская военно-морская база на Балтике, закрытый военный объект. И если первое лицо в Балтийске - командир базы, то второе - комендант. Не каждый комендант, а их было, возможно, около десятка за всю советскую историю города. Комендант Иван Рашовец по известности в военморовской среде не уступал командиру базы. Ведь недаром его, конечно, за глаза, называли по имени – отчеству, а командира базы многие не ведали даже по фамилии. Впрочем, сказать так - значит сказать не всё. Его имя - отчество сплелись воедино и стали одним словом, внушающим одновременно страх, уважение, неподдельный интерес к необычному человеку - ИВАНСТЕПАНЫЧ. Имя–не имя, кличка –не кличка, звание- не звание, но звучало и внушало.
Впервые о живой легенде Балтийского флота довелось услышать ещё на пути к месту службы. В общем вагоне поезда Харьков-Калининград попутчик призывников морячок-отпускник, под мерный перестук колёсных пар, с перерывом лишь на перекуры в тамбуре, допоздна взахлёб расписывал житие и деяния этакого Пришибеева балтийского розлива. Таким выходил комендант балтийского гарнизона из слов служивого. Впрочем, страшилка его начиналась самим Балтийском, куда понаторевший за два года службы старшОй попадать категорически не советовал.
- Балтийск – город закрытый,- вальяжно стращал новобранцев бывалый,- житуха матросская на «коробках» нелёгкая, да и тянуть до ДМБ аж четыре года.
Матросы в город не ходят. Смысла нет – что в части, что в городе все военные – то и дело козыряешь. Зазевался – рискуешь заночевать в комендатуре. В городе уволенных на берег поджидает свирепый комендант, некто Иван Степаныч. Он разъезжает по городу вместе со своим помощником Берёзкой. Попался – пеняй на себя.
После гражданской вольницы многое из услышанного казалось просто банальным трёпом. Грозным до неправдоподобия представлялся этот персонаж россказней матроса.
Как потом оказалось, весь флот знал этого человека, героя множества анекдотов, распространявшихся, как эпидемия, во флотской среде. В большинстве своём флотские травилы баек о гарнизонном коменданте не встречались с ним и не ведали, как выглядит действующее лицо их устного жанра. Поэтому, одарённые выдумщики, а их на флоте всегда хватало, не стеснялись без меры добавить от себя, а попросту, приврать для красного словца и усиления эффекта воздействия на слушателей.
Одни истории с натягом походили на правду, другие были явно шиты белыми нитками заурядных флотских басен, следы которых теряются в прошлом. Припоминается байка о грозном коменданте, услышанная в курилке флотского учебного отряда.
Якобы, однажды, естественно, в Балтийске, матрос с «коробки», будучи в увольнении на берег, сумел раздобыть «зелёного змия», что в те времена в цитадели Балтийского флота само по себе уже считалось подвигом. Употребил ли по назначению в одиночку или в компании сотоварищей, история умалчивает. Но силы поистратил и прилёг с устатку на обочине прусской брусчатки. И надо же, именно в этот, столь неподходящий для матроса момент, невесть откуда следуя по той же дороге, появился «газик», в котором собственной персоной восседал Иван Степаныч. Сопровождал его, как обычно, капитан Берёзка, пособник коменданта в операциях по поддержанию уставного порядка в гарнизоне. Дело ближе к воскресному вечеру - охота на нерадивых в самом разгаре.
«Боевую машину» Ивана Степаныча любой матрос распознает за километр. Звук её мотора, наводящий на матросскую душу леденящий ужас, вдохнул силы в горемыку. Из последних сил он приподнялся на ноги, изобразил, насколько смог, «смирно», взял корявой ладошкой под бескозырку и, как ни в чём не бывало, доложил подъехавшему чёрному полковнику нетвёрдым голосом, но строго по уставу.
Иван Степаныч был так тронут служебным рвением матроса, что, не смотря на его дюже непотребный вид, вместо того, чтобы вызвать патруль, лично отвёз его на корабль и наставил дежурного офицера корабля, дескать, «ни-ни» наказывать героя. Согласитесь, выдумка чистой воды.
Кто почитывал в былые времена Новикова-Прибоя, возможно, вспомнит матросский миф о некоем контр - адмирале Вислоухове, поведанный персонажем романа «Капитан первого ранга» Псалтырёвым:
«Пусть матрос на карачках ползает по мостовой и весь в пыли, но только честь адмиралу отдавай – ничего не будет. Даже похвалит такого:
- Вот этот моряк пьяный, а сознание не теряет».
Более того, адмирал тот, по словам Псалтырёва, обнаружив на улице пьяного матроса, заснувшего прямо на мостовой, определял, куда направлена его голова. Если в сторону причала, значит, двигался правильно - на корабль. Старался, но сил не хватило- с кем не бывает. Тогда адмирал за свой счёт нанимал извозчика для доставки счастливчика на корабль. Если же в сторону от причала, то пять суток карцера бедняге не миновать. Придумал эту историю Новиков-Прибой, или почерпнул из матросского фольклора, но сюжеты схожи. Быть может, мифический комендант Балтийска лишь немногим уступал псалтырёвскому контр – адмиралу.
Иногда, после прослушивания особо колоритной страшилки казалось, что никакого ИВАНСТЕПАНЫЧА на самом деле не существует. То есть, конечно, комендант в Балтийске непременно имеется. Как же без него? Допустим, и величают его Иван Степанович. Мало ли их на Руси - Иванов, да Степанов. Понятно, строгий он, служака, пусть придирчивый, каким и должен быть комендант военной базы. Но всё остальное байки, побаски или досужие вымыслы.
Впрочем, как ни толкуй, а дыма без огня не бывает. Знать, есть что-то особенное в этом человеке, раз удостоился «чести» стать героем флотских баек. Так думалось, пока сам не оказался в «логове» ужасного коменданта, в легендарном Балтийске.
* * *
В Балтийске загадка о реальности бытия ретивого коменданта отпала сама собой. О встречах с грозой военно-морской базы рассказывали матросы и офицеры. Расходились с ним по-разному. Отделавшиеся лёгким испугом радовались «неимоверному» везению. Сказывали и о тяжких случаях. Причём, после каждой встречи с комендантом, чем бы она не закончилась, даже если просто мимоходом откозырял Иван Степанычу, военмор не преминет живописно расписать её своим соратникам. Встречу со знаменитостью в себе не утаишь.
Любимым «коньком» коменданта была форма одежды, вернее, её нарушения. Отклонения от уставного канона формы, будь то укороченная шинель, расклешённые или зауженные брюки, удлинённые ленты на бескозырке, «аэродромные» тульи на фуражках и всякие другие поползновения следовать флотской моде, мгновенно выявлялись недремлющем и годами намётанным оком коменданта.
Меры по коррекции сознания флотского модника принимались безотлагательно. Если же служивый был одет не по объявленной в базе форме одежды, или, пуще того, носил неуставные вещи и попадался, бедолага, Иван Степанычу под горячую руку, то мог в аккурат схлопотать запредельный нагоняй, а то и угодить в комендатуру с туманными последствиями.
Рассказывали, что как-то Рашовец в приступе служебного рвения «прихватил» за нарушение формы одежды даже адмирала, как новобранца. Правда, иль нет – поди проверь. Возможно, то и не адмирал был, или вовсе не было такого вопиющего инцидента.
Но флотский люд верил этому беззаветно:
«Кто-кто, а наш Иван Степаныч и адмирала не сробеет приструнить, за ним не заржавеет, была бы закавыка!» А уж найти закавыку для коменданта трудов не составляло.
|