Долго брел Василий через озеро конторского клея, под палящими лучами солнца полз между оконными стеклами по пыльной прошлогодней вате, расталкивая заплесневелые огурцы и оскальзываясь на краях, выбирался из огромной деревянной бочки с рассолом. И… кажется, проснулся.

  Медленно шевеля разбухшим языком, силился понять, что вырисовывается в темноте перед его носом. Когда, наконец, собрал во рту достаточное количество слюны, дошло, что в мутном свете зашторенного окна чернеет горлышко «огнетушителя», а сам он ничком лежит на кровати, по всей видимости, своей. С трудом добытую слюну пришлось проглотить, что, впрочем, тоже получилось не сразу. Левой рукой, свесившейся на пол, дотянулся до бутылки. Чересчур легкая. Угу, болтай не болтай, а пустая.

  Перевернулся Василий на спину и начал размышлять, зачем проснулся среди ночи? В горле пересохло? Ну да, разбудишь его этим. Или еще какие неотложные потребности? Как же, станет он бегать. Да и бегать ночью по квартире не приспособлен. Один раз попробовал – влез в сервант. Целый месяц Машка пилила, пока не купил ей с получки этот поганый сервиз. Потом до аванса на одном пиве сидел. Скосил глаза: здесь она, подруга жизни, спит, отвернувшись к стенке.

  Так какого же черта просыпаться до будильника? Принялся Василий вслушиваться в себя. Какое-то беспокойство, поверх обычной неуютности, томило душу, что-то острое и кровососущее, словно вцепившийся клещ. Может, опять вчера, рвя рубаху, исцарапался? Нет, с грудью все в порядке.

  Пошарил Василий под кроватью, нащупал в мятой пачке Приму, потянул ко рту. Остановила его резкая боль в локте.

  Щелкнул зажигалкой, заизвивался на матрасе, завертел головой, выкручивая руку для обзора. Наконец, устроился поудобнее. Прямо на локте, двумя сомкнутыми полукружьями, багровел кровоточащий отпечаток зубов.

«Однако, – подумал Василий, – это уж… того».

  И тут, словно молния сверкнула поперек всего неба, раскатистым громом зазвучали слова народной мудрости, неоднократно слышанные по вечерам на кухне.

– Плевать мне в лево-правое ухо! – громко сказал Василий, хотя дома, пока себя помнил, старался не выражаться.

– Чего еще, изверг? – заворочалась жена. – И ночью от тебя нет покоя.

– Мария, – торжественно произнес Василий, не обращая внимания на оскорбление, – Мария, я укусил самого себя за локоть!

– Что, стакан теперь не поднимешь?

– Да не о том я, Маш, – засуетился он под одеялом, – веками человечество пыталось, сама же твердишь: не дотянешься. А мне первому удалось. Это… достижение!

– На ВДНХ тебя пора. Там как раз в одном павильоне твои товарищи дожидаются. Хотя, может, уже и не дождались.

– Не смейся, Маша, это в самом деле открытие, переворот, новый этап нашей науки!

– Эк разошелся, – хмыкнула жена, – Эйнштейн из подворотни. Уймись – не сам, я укусила.

– Ты? – удивился Василий. – А зачем? Чего это ты кусаешься по ночам, взбесилась, что ли?

– Да во сне, – вздохнула жена, – почудилось, что – мой локоть. Спи, утром перевяжу.

– А-а-а, – зевнул он, скучнея, – вон как. Тогда это дело надо смазать чем покрепче.

  Жена молчала, снова отвернувшись к стене, и через минуту Василий, расслабленно почмокав губами, испустил хрюкающий храп.