Полковник Скляренко рушил созвать бюро политуправления. Повестка - о самоуправстве отдельных работников лагеря. По этому поводу он имел разговор с начальником лагеря.

- Я - беспартийный, - хмуро заявил Деканозия, - это, во-первых. Во-вторых, никто в лагере не правомочен указывать мне на мои действия, тем более - подвергать их обсуждению.

- Убит учёный с мировым именем, человек, чьи взгляды не опровергнуты, гражданин, непонятно кем и за что подвергнутый аресту. В любой момент он мог быть вызван в Москву к товарищу Сталину. Вы что, не знаете, что такое с иными уже случалось.

- Поймите и меня! Я с вверенным мне контингентом - а его полета тысяч - выполняю важное правительственное задание, подконтрольное Наркому Берии... Лаврентию Павловичу. Работой нашей интересуется товарищ Сталин. Основная масса строителей -враги народа, что установлено следственными органами НКВД. Нам нужен темп и результат, его ждут в Москве. А вы тут с каким-то... Лес рубят - щепки летят. Странно, что приходится объяснять это вам, опытному человеку, партийному работнику. Нас окружают враги!..

- Хватит о врагах! Этих оставили жить и не дело конвойных лишать их жизни по своему произволу. Воронова же застрелили вы лично.

Обычно осторожный Скляренко понимал, что нелицеприятного разговора с Деканозия не избежать: всё круче выявлялись уголовные инстинкты начальника, бог весть как оказавшегося в больших людях. Скрывая подступающий гнев, лагерный босс процедил:

- Бросьте, Скляренко, корчить из себя гуманиста. Вы - чекист. И этим всё сказано. А Воронов... Воронов бросился на меня со стулом. И вообще давайте прекратим этот ненужный разговор.

С начальником политотдела приходилось считаться: его направил сам Лаврентий со словами: «Тебя заносит в сторону, а этот для тебя будет как ограничитель на Чуиском тракте...»

- Не похоже, чтобы академик на вас со стулом. Не тот человек. А наверх я буду вынужден сообщить... У вас нет никакой выдержки.

- Ты зарываешься, комиссар! - глаза начальника высекли молнию. Он встал из-за стола и подошёл к сидящему замполиту.

Тот тоже встал.

Коса нашла на камень.

• Здесь командую парадом я! И только мне дано право, что и как делать. «Если враг не сдаётся его уничтожают!» Слышали такие слова? Этот враг сдаваться не собирался. Он был приговорён и не мной. Я выполняю директивы сверху. И мне плевать, есть он или нет. Таких воронов в лагере пятьдесят тысяч. Деканозия закипал.

Скляренко цепким проникающим взглядом смотрел на массивного начальника лагеря.

В нём клокотала злоба. Человечишка, поставленный на неподобающе высокий пост, глумился над людьми, которых и близко не стоил. Хотелось выхватить пистолет и разрядить обойму в грудь ненавистного ставленника Берии.

- Не мешайте, комиссар, мне работать. Идите. А вопрос о вашем соответствии занимаемой должности я поставлю. Добренький...

- Вас сюда поставили не палачом!

- Молчать! - начальник отошёл на несколько шагов от полковника, повернулся к нему спиной, до хруста сжал кулаки, резко встряхнул полусогнутыми мощными, как у гориллы, руками. Крутанулся, приблизился к замполиту, вонзил свирепый взгляд в переносье и, подойдя на расстояние ближнего боя, негромко прошипел:

- Послушай, старый и глупый осёл. Подай рапорт на имя наркома с просьбой об отставке. Или - о переводе в другую часть внутренних войск. Одним словом, уйди с моей дороги.

- Этого не будет, - тихо, но твёрдо проговорил комиссар.

- Вон из моего кабинета! - начальник отвернулся, направился к своему столу.

- Запомните: вы рубите сук, на котором сами сидите.

И оставил кабинет.

Заручившись поддержкой надёжных коммунистов, тяготящихся службой под началом Деканозия, начальник политотдела решил дать бой командующему Монгольской лагерной республикой.

А ведь начинал Ладо Деканозия, как и многие его сверстники: работал на виноградниках, учился в школе, увлекался музыкой, верховой ездой, занимался спортом. То есть подавал надежды. Учиться поступил в юридический институт Москвы. Папаша аккуратно и щедро высылал дотации к скудной стипендии. Ладо чувствовал себя уверенно. На четвёртом курсе, после смерти отца, ощутил материальный недостаток. Задумался. И вот, студент факультета адвокатуры, превратился в... грабителя. Имея мощные мышцы и крепкие кулаки, он легко подавлял юлю к сопротивлению жертвы. Для начала вечером ограбил женщину. Затем на многолюдных вокзалах столицы стал помогать пассажирам подносить вещи. Одно другому здесь не мешало, скорее дополняло. Появились свободные деньги. Волчонок набирался опыта. Взрослел. Умнел. С юриспруденцией стало не по пути. Со статьёй о частной собственности согласиться он не мог. Закон как-то неправильно толковал понятия «твоё» и «моё». Ладо сам себе изрёк тихо и скромно: «Было твоё - стало моё». И как сказал Козьма Прутков: «Дело с концом». Как ни удивительно, институт Деканозия закончил, ни разу не «погорев», хотя приводы и скандальные контакты с милицией имел. И -не раз. Однако молодому человеку везло. Получив диплом, устроился в один из трестов... диспетчером. Открылись широкие возможности делать деньги. И пошло- поехало Г Попался раз - выкрутился, попался два - выкарабкался. В третий раз - сел. И понесла судьба Ладо Луарсабовича по кочкам.

Не буду утомлять читателя долгим описанием становления твёрдого волевого характера одарённого преступника. Проходили годы. Деканозия освоил многие виды и способы добывания денег. В своей деятельности рукою дствова лея двумя чувствами -любовью и ненавистью. Любовью к шикарной жизни. Ненавистью к владельцам толстых кошельков. Грабёж, убийства, поддельные «ксивы», другие подлоги -не полный перечень его интересов. Работал в одиночку и с группой. К сорока трём годам имел пять судимостей, получал «вышку», но попадал под амнистию. Во второй половине 30-х, когда была запущена машина по уничтожению «врагов народа», Деканозия - по воле случая - оказался на гребне мутной волны. Его вытащили из-под опеки «кума» и пригласили на работу в преисподнюю НКВД. Требовался специалист высшей категории - костолом. Рецидивист знал себе цену - поставил условие: «... я соскучился по женщинам. А трудиться буду от души. Не впервой...»

Ему пообещали: всего будет вволю - и баб и спиртного (всякого!). Твоё дело - любым способом добывать показания, а пусть и пытками... лучше пытками - быстрее сознаются. Слабонервные работу такую не потянут. На тебя - надеемся.

Дьявольская «конвенция» палачей была запротоколирована. Документ помещён в «чёрный ящик».

10

Время срывало листы календаря. Чужое монгольское небо покрывалось мутными размочаленными хлопьями туч.

В один из дней в лагере состоялось партийно-хозяйственное собрание. Полковник Деканозия доклад сделал быстро, чётко - не заглядывая в бумаги. Он оперировал цифрами, аргументами. Начальник хорошо знал своё удельное «княжество», обладал прекрасной памятью.

Выступление замполита слушали с напряжённым вниманием. Особенно, когда он заговорил о ЧП, связанном с жертвами в бойне двух уголовных стай - «Петьки-партизана» и «Акулы». Глава первой так и не оправился от ран, скончался.

- На наш взгляд, - продолжал Скляренко, - атмосфера в нашем лагере, особенно за последнее время, становится взрывоопасной.

Хозяин монгольского лагеря, сидевший в президиуме, медленно повернул голову в сторону докладчика, нахмурился.

- Несмотря на то, что заключенные работают в строжайшем режиме...

- Не заключённые, а враги народа, - бросил в зал начальник.

- ...так они ещё и уничтожаются, как юлки на охоте, - продолжал Скляренко.

- Полковник, не заговаривайтесь, - вновь прервал докладчика начальственный голос, - гоюрите по существу.

- А человек и есть существо... И вдруг из зала:

- Товарищ начальник политотдела, пусть начальник лагеря ответит, за что погиб Воронов!

- Правильно! Мы, коммунисты, хотим знать!

К удивлению всего личного состава поднялся и направился к президиуму далеко не всем известный чекист. Фомин. Шифровальщик оперативного отдела, Сергей Архипович Фомин располагал широкой информацией по командному персоналу и коммунистам старшего поколения. А таких в лагере находилось немало. Он подошёл к столу, за которым восседал Деканозия и другие, и тоном приказа ошарашил его: - Да-да! Доложите собранию, товарищ начальник лагеря, о трагедии с Иваном Фёдоровичем Вороновым.

Голос из зала:

• Правильно! Хотим знать правду! Объясните! это выкрикнул Булавин. И добавил, поднимаясь, Не любопытства ради, товарищ полковник! Мы, коммунисты, должны знать...

- Правду?! - выбросил начальник руку в направлении лейтенанта, - Зайдёшь сегодня вечером в мой кабинет... и вы, Фомин. Я... я растолкую вам правду, правдоискатели. А тебе, сосунок, вообще рано голос подавать! - уничтожающим взглядом ошпарил он молодого инженера.

Лейтенант дёрнулся, порываясь идти к столу, но сидящий рядом Удалов силой усадил его.

- Петя, сядь, успокойся, - уговаривал он горячего парня.

Зал возмущённо зароптал.

Деканозия встал, опершись кулаками о стол, повернулся в сторону замполита, стоявшего за трибуной. Глаза его округлились, загорелись холодным блеском. Выпирающий кадык зашевелился, словно его владелец с наслаждением пережёвывал свою жертву, ноздри раздулись.

- Комиссар! Это саботаж! Покушение на единоначалие. Вы отдаёте себе отчёт? Внимание всем! - обратился он к залу, - Собрание закрываю. Ввиду неподготовленности доклада моего заместителя по политчасти Скляренко и плохой организации проведения собрания. Предлагаю разойтись!

Вечером того же дня лейтенанту предложили подать рапорт об откомандировании в распоряжение отдела кадров НКВД. На столе начальника лагеря лежала бумага - медицинское освидетельствование состояния здоровья лейтенанта Булавина. В ней сказано «... не соответствует климатическим условиям Западной Монголии...».

Инженер отказался подавать рапорт.

Полковник тягучим тяжёлым взглядом оценивающе оглядел ладную стать рослого подтяну того лейтенанта. Подумал: «Красив и ловок, но - мешает, молокосос. Куда суётся, во что? Есть дело - и занимайся им. Ходи на охоту, постреливай. Мало: правду ему подай! Девку ему надо, она бы интересов ему поубавила». И вдруг Деканозия тёплым отеческим тоном и даже с улыбкой произнёс:

- Молодец, товарищ лейтенант! Настойчивый вы и... смелый. Уважаю таких. Сам когда-то остановить себя не мог. Но начальству всё же перечить не надо. Идите, дорогой. Хотя, одну секундочку. Конечно, я погорячился. Так что - извини, дорогой. Будь здоров! - про себя же решил: «Опасный волчонок. Этот не остановится ни перед чем. Щенок! Отвоевал-таки браунинг. Цепкий. До Ворошилова добрался».

Ладо Луарсабович вышел из-за стола, прошёл по кабинету. Остановился у окна и долго всматривался в далёкие изломы гор, темнеющих причудливым силуэтом в наступающих вечерних сумерках.

События последних дней поколебали его уверенность в своём могуществе. Он анализировал действия и пришёл к выводу: с Вороновым допустил ошибку: «Чёрт меня дёрнул. Убрать его нужно было тихо и беззвучно. Это не тот академик, кого при нашей жизни хватятся. И предупреждали ведь. Ох, эти нервы! Хохол Скляренко прав, дьявол, выдержки, действительно, никакой нет. Но, комиссар, погоди, её и у тебя не станет... Уберу к чёртовой матери!» В памяти возникло лицо Берии, пенсне с искрами, цепкий взгляд и слова о направляемом в лагерь замполите: ограничитель от дурости.

11

В зоне лейтенант поделился с Удаловым впечатлением о визите к начальнику лагеря.

Майор озабоченно побарабанил пальцами по столу и негромко предупредил: - Что случилось, то случилось... Но осторожен будь везде и - предельно. Не верю я в доброжелательность этого кацо.

...Осень исчерпывала себя. Поменявшая цвет листва опадала. Погода портилась. С востока чаще дули сырые холодные ветры. Моросили мелкие дожди.

Приглядываясь к своему помощнику, Удалов замечал, что тот ведёт себя как-то необычно. Отметил: лейтенант осторожно притрагивался к левой руке выше локтя, как бы разминая. А в обеденный перерыв в прорабской не снимал шинель, хотя было натоплено. Спросил, будто невзначай:

- Ты никогда не болел, Пётр Алексеевич?

• Нет. А что? Хотя последние дни будто знобит малость. И голова... того.

- Надеюсь, это пройдёт.

...Тёмным вечером к лейтенанту постучали в дверь.

- Кто там?

- Открывай, Пётр Алексеевич, это я.

Булавин набросил на плечи халат, впустил Удалова. С ним в комнату ворвался холод улицы.

- Хорошо у тебя, лейтенант, уютно. О, какой красивый халат! Вижу - монгольский. Они мастера-а.

Майор протянул руку и пощупал ткань в предплечье. И, как бы одобрительно, слегка давнул. Лейтенант инстинктивно дёрнулся.

Удалов зашёл сзади и скомандовал: - Стоять смирно! И не шевелиться.

О бесцеремонно сдёрнул с плеч халат и оставил хозяина в майке. Левая рука была свежезабинтована.

- Так и думал. Сразу понял. Садись и выкладывай всё. Одень халат. Да, прибери вареники, моя Валентина Ивановна передала. С творогом. Сметана отдельно. Ну, так что?

Поблагодарив и спрятав кулёк, Булавин смущённо пробормотал:

- А, пустяки! Растяжение...

- Ты мне, Петя, не втирай очки, - майор изредка называл его по имени, - я занимался штангой шесть лет. Между прочим, тоже мастер. Так что не мути.

...Несколько дней назад вечером Булавин возвращался с работы к себе по той самой тополевой аллее, по которой ежедневно по утрам бегал на работу.

• Иду. Из темноты вынырнули трое. Я принял вправо, чтобы пропустить их мимо. Но они разделились. Понял: по мою душу. Вида не подаю. Почти сблизились. Слышу щелчок ножа. Но у них ничего не вышло. Вдруг - вспышка... Обезоружил и этого. В темноте наверняка я не узнал, но кажется, среди них был и Алик Гаджиев из конвоя.

Булавин выдвинул ящичек стола и достал три финки. Японские, с иероглифами на рукоятках. Хищной привлекательности. Холодное оружие. Из-под дивана достал пистолет.

- Между прочим, обойма полная. Одного только нет. Вот и царапнула.

Удалов взял оружие, повертел, вынул обойму без одного патрона, посмотрел на номер «ТТ».

- Кто об этом знает? У кого ты был? Что с теми?.. Кто извлекал пулю и делал перевязку?

• Пуля мышцу пробила навылет. В спортивном костюме ходил к монголу. Сказал, что словил картечину на охоте.

- Хорошо, лейтенант. Слушай меня внимательно. С этого времени будешь докладывать мне обо всём. Запомни, мелочей здесь нет. Похоже, Деканозия решил тебя убрать. И ходишь ты по земле только потому, что держишь язык на замке. Впредь веди себя так, будто ничего не произошло. Понятно? А что с теми?

- Двое из них будут жить, хотя один останется калекой. Третий, наверное, окочурился - вынужден был провести боевой приём...

Выслушав подчинённого, майор покинул его, прихватив отобранный пистолет. Он узнал его по номеру серии из оружейного арсенала лагеря.

Тех троих похоронная команда лагеря зарыла на безымянном могильнике в горах. Двоих из них пришлось добить. Так распорядились сверху. С лейтенантом что-то не получилось. Шефу доложили:

• здоров и невридим. Внешних признаков беспокойства не проявляет, на работе выкладывается.

Тучи небесные тоже сгущались. Занудливый дождь стал менять снегопад. Осень прочно обложила восточные отроги Саян и двигалась дальше, в глубь Монголии.

На стройке - шум, грохот, зюн цепей, гул моторов, скрежет стальных скипов, крики подневольных. Приманиваются взрывы скал, выстрелы часовых...

После развода рабочих по стройплощадкам в прорабскую возвратились Удалов и Булавин. Сняв плащ-накидки и шинели, повесили их сушить. От горячей буржуйки излучалось тепло. Майор стоял у окна, из которого виднелись отдалённые очертания хребтов. Лейтенант помял легонько больную руку, сел на скамейку у стены. Оба молчали, погружённые в воспоминания сегодняшней трагедии. При следовании колонны на объект из неё внезапно выскочил здоровый мужик и с криком «живот!» метнулся к большому камню.

• Стой! Куда?! Стой! Стрелять буду! конвойный вскинул винтовку. Выстрел бросил человека на землю. Он лежал, схватившись за брючный ремень... Подъехала машина с пулемётной установкой и конвойными. На ней ехали сегодня Удалов, Бу лавин и ещё один инженеркапитан из соседнего подразделения.

- Вот, пытался бежать. Я его и подстрелил.

Из колонны раздался голос:

• Он поносил. Расстройство у него. Вот и побежал...

Подобная прыткость конвойных в лагере поощрялась.

- Пётр Алексеевич, подойди, пожалуйста, ко мне. Майор повернулся спиной к окну и, расстегнув китель, достал из кармана свёрнутую бумажку, развернул, окинул взглядом и подал лейтенанту: читай.

Тот взял бумажку, развернул. Почерк женский.

«Василий Фёдорович, вчера я узнала: лейтенанта Булавина «проиграли» уголовники. Передайте ему немедленно, чтобы он уезжал из лагеря. Рапорт пусть подаёт. Иначе его убьют. Вы знаете, как это делается. ОП».

Булавин поднял глаза.

- Что значит, «проиграли»?

• Тебя проиграли по приказу свыше. Обычный приём убрать неугодного.

Удалов сжал губы, заходил по чисто надраенному полу.

• Это чёрт знает что! Зарвался дьявол окончательно. Дела твои, Пётр Алексеевич, плохи. Придётся тебе рапорт... писать. О переводе. А?

Малоразговорчивый помощник нервы имел крепкие, а обстановка здесь будоражила, как на ответственных соревнованиях: чья возьмёт.

- Рапорта не будет! И хотя туннель - моя вторая жизнь, я понял: здесь нынче не это главное. Судьба людей - вот что главное. Да и за свою постоять хочется.

- Ну, что ж, я понимал тебя правильно. Воцарилось молчание.

Его прервал, минуту спустя, майор.

- Сам по себе Булавин, пусть даже инженер, выпускник академии, - для начальника лагеря - пыль. А вот его молодость и характер - это опасно. Нутром он чует эту опасность. Твоей непохожестью. Именно поэтому он решил от тебя избавиться. Старый чекист, шифровальщик Фомин, на собрании проявил мужество. Но кроме слов, крамольных слов, по мнению Деканозия, он дальше не пойдёт: возраст, выслуга, семья... А Булавин пойдёт. И не останови - сам не остановится. Стало быть, надо остановить.

- Да уж, останавливали, - усмехнулся лейтенант.

- Но если ты решил, вопреки здравому смыслу, бросить вызов, да ещё публично - это зажигает массы. Делает непредсказуемыми последствия. Это чувствует наш «генацвале».

Майор перестал прохаживаться по комнате и достал портсигар. Курил он не часто. Пустив дымок к потолку, глянул на лейтенанта: - Давай, коллега, прикинем дальнейшее поведение.

12

Разработанная «стратегия» уничтожения людей в монгольском лагере задумана была ещё до вступления Берия на пост Наркома НКВД. Контингент, быстро заполнивший колючие ограждения, состоял не только из уголовников и прочих заблудших - больше везли политических. Крупные партийные и политические, комсомольские и военные работники, учёные, писатели, артисгы и художники целыми этапами в «столыпинских» вагонах конюировались на восток, в дружественную Монголию. Многих уже пытали в «закрытках» Москвы, Ленинграда, Киева, Ростова, Одессы, Харькова... Множество несчастных погибло ещё на первых кругах следственного ада. Иные попали в мёрзлый грунт Севера, в болота Васюганья, в тайге и тундре Колымы, в давних строениях Солов-ков. А сколько их было истреблено без суда и следствий! В НКВД жаловались на низкое качество отечественных пистолетов - 100 выстрелов и выбрасывай, шлите маузеры!

Тема нескончаемая. О ней писали сотни и тысячи авторов. Писали историки и уцелевшие, люди, что поталантливее нас, а мы вернёмся к «нашим баранам» .

Строительная зона. Крапает мелкий дождик. Горизонт в тумане. Дымятся редкие костры. Зябко. Конец октября. Год - 1938-й.

После обеда лейтенант закончил работу с чертежами. Надел шинель, сверху набросил плащ-палатку. Вышел. Сегодня он один. Уда лов остался в лагере с кандидатом наук по горному делу, приехавшим из Москвы.

Пройдя мимо громадных диабазовых глыб, Булавин заметил: «мужики» упираются изо всех сил, а уголовные греются у костра. Увидев подходившего «начальника», они нехотя вставали. Лейтенант вглядывался в лица, и ему казалось, что в их глазах таится злорадная усмешка. Некоторые были «под кайфом» - накурились гашиша. Метрах в 30-40 от вышки с часовым ещё один костёр. Часовой смотрит в их сторону.

Немного о часовых. Кроме тех, которые находились на угловых вышках с пулемётами, остальные назначались из... уголовников. Они знали, что их ждёт помилование. Так, по крайней мере, им обещало начальство. Поэтому стерегли особенно люто и стреляли в своих собратьев при малейшей возможности.. Выслуживались. Их поощряли.

Лейтенант теперь с собой всегда носил браунинг. Об этом не знал даже Удалов.

У второго костра кольцом стояли тоже уголовники. Они расступились, пропуская инженера. Он увидел, как один из них, так и не поднявшийся с камня, на котором сидел, стремительно вскочил, выхватил из костра раскалённый прут и толкнул его, целясь в живот Булавина. Но тот вскинул правое колено навстречу жуткому стержню. Скользнув по голенищу, остро отточенная заноза вошла в бедро. Жгучая боль пронзила тело. Сделав мгновенный рывок вперёд, лейтенант носком правого сапога ударил уголовника в пах. В ту же секунду, сбитый ударом в затылок, упал на левый бок. Над ним завис для удара большой камень в руках верзилы. В лихорадочной спешке Булавин не успел выхватить пистолет и, рванув голову в сторону, выстрелил через шинель дважды. Секундного замешательства после неожиданных выстрелов хватило, чтобы вскочить на ноги. Ещё два выстрела - и ещё два трупа. Остальные шарахнулись врассыпную.

В тот же миг воздух рванул выстрел с ближайшей вышки. Лейтенант вскинул пистолет - часовой, уронив винтовку в зону, повис на барьере. К оружию бросился «зэк» - и он был сражён. Увидев лейтенанта с винтовкой, уголовники поняли: схватка проиграна и стали отходить в сторону туннеля. А оттуда уже бежали политические. Инженер залёг у большого камня. С незащищённой стороны часовой другой, отдалённой, вышки, открыл по нему огонь.

- Плою стреляешь, бандит, - шепелявя, прокричал лейтенант и, повернувшись в его сторону, навскидку выстрелил из добытой винтовки. Часовой исчез.

Завыли сигнальные сирены охраны. Взлетели ракеты. Булавин оглянулся и похолодел: уголовники повернули назад и с рёвом двинулись к нему. Выбора не оставалось. Выстрел в сторону движущегося стада остановил преступников. На несколько секунд застыла тишина. Лейтенант сорвал с себя плащ-накидку и вытер ею лицо залитое кровью. Проверил и спрятал поглубже в карман пистолет, пополнил магазин винтовки. Моросил мелкий дождь. Казалось, что прошло немало времени.

Вдруг послышался шум моторов, короткие пулеметные очереди, бешеный лай овчарок. В распахнутые ворота влетел вспомогательный конвой. Примчались штабные машины.

Уголовники попятились. Повернув назад, бросились к туннелю.

Политические, сбившись в толпу, остановились.

Из легкового автомобиля выскочил Деканозия. С ним приехали Скляренко, Удалов, Конякин и другие чекисты.

- Прекратить стрельбу! - бешено заорал начальник лагеря. Он выхватил пистолет и бросился к камню, за которыми увидел мелькнувшую фигуру в шинели.

- Назад! Стрелять буду! - раздался злой решительный голос.

- Брось оружие, Булавин!

- Не подходите, полковник! Ещё один шаг и вы будете убиты.

- Я приказываю! Иначе...!

Штабисты и конвойные с оружием с оружием наизготовку двинулись к лейтенанту.

Тот укрылся за валуном. Вскинул винтовку.

- Забрать негодяя! - крикнул Деканозия.

Вдруг вперед выскочил полковник Скляренко, за ним майор Удалов. Оба с пистолетами в руках.

- Отставить! Назад! - властный окрик замполита остановил идущих, - Майор, бить всех, кто ослушается моего приказа!

- Стоять! Ни с места! - командно рявкнул инженер. И тут произошло неожиданное: сзади конвоя отделилась женская фигура и рванулась к камню, за которым укрылся лейтенант.

- Куда! Пронина, остановитесь! Из-за валуна тоже голос:

- Назад!

Женщина убавила ход, остановилась было, затем всё же пошла к валуну.

Все замерли.

Политические, стоявшие в сотне метров, взволнованно гудели, наблюдая за развитием события.

Выстрела не последовало. Лейтенант опустил винтовку.

А та, подойдя к инженеру, своим шарфиком вытерла с его лица кровь. Потом подставила плечо, крепко взяла за руку и вывела из укрытия.

- Успокойтесь, Пётр, сейчас никто вас не тронет. Слушайте меня внимательно: не поворачивайтесь к охранникам спиной. Удар в спину - это «попытка к бегству»... Ещё: два-три дня не ешьте - отравят. Терпение и спокойствие, Пётр Алексеевич.

К раненому подошли Скляренко и Удалов. Майор разрядил винтовку, оставленную Булавиным, патроны сунул в карман. Поддерживаемый мужчинами, окровавленный, припадая на раненую ногу, лейтенант подошёл к начальнику лагеря.

Все увидели изуродованное лицо. Зубы передние выбиты. Один глаз заплыл кровью, второй горел яростью. Кожа на лбу, висках, шее содрана - повисла клочьями. Шинель, сапоги в крови. Булавин хотел что-то сказать, но начальник его опередил:

- В карцер! Немедленно!

- Отставить карцер! В лазарет! И немедленно оказать медицинскую помощь командиру! - отчеканил Скляренко. В ответственную минуту старый политработник забывал об осторожности. У него было боевое прошлое, но без другого опыта не быть бы ему живу в те сложные годы.

- Здесь я отдаю приказания, полковник! - насупив брови, зловеще пророкотал басом Деканозия, - И попрошу не диктовать мне свою волю.

Спокойно и негромко политработник возразил:

• Вы забыли Устав, полковник. В подобной ситуации политорганы обязаны вмешиваться в противоправные действия неконтролирующего себя начальника. Я ещё проверю ваше партийное прошлое, полковник. Но если хоть волос упадёт с головы лейтенанта до законного разбирательства и выяснения дела, я обещаю вам крупные неприятности. Заявляю это вам в присутствии комсостава. Всё!

Что пережил взрывной грузин, передать трудно. Расстрелять! Повесить!! Посадить на кол!!! Кое-кто шептал людям на ухо, что именно его методы передавались командированным из Германии офицерам гестапо.

В лазарете Булавину обработали раны. Забинтовали и перевели в... карцер. Об этом защитники инженера не знали. Когда за ним закрылась окованная железом дверь с форточкой и «волчком», он в полной темноте прижался спиной к стене и, передвигаясь вдоль неё, дошёл до железной койки и опустился на жёсткую решётку. Койка стояла мёртво, забетонированная в холодный пол.

Между тем, комсостав собрали на совещание. Экстренное. На нём выплеснулись страсти.

- Булавина будем судить своим судом. Он пострелял шестерых. Троих - наповал. - Деканозия обвёл присутствующих цепким взглядом, определяя по лицам настроениие.

- А я радирую о случившемся в Наркомат. Есть информация, что убийство инженера готовили через заключённых лица из управления. - Скляренко только пальцем не указал на начальника, - Считаю необходимым вызвать следственную комиссию для полного выяснения обстоятельств «ЧП».

Начальник лагеря, слушая непокорного заместителя, пытался понять, кто та рука за спиной Скляренко, что он так независимо держит себя? Мехлис? Кто-то ещё? Порывшись в памяти, беспокойного лейтенанта может вспомнить Нарком Ворошилов, если ему подсказать. И Лаврентий не все карты раскрывает... Вот и работай.

13

Булавин осознавал неординарность случившегося, когда его вывели за рамки уставных отношений. Понимал, что стрельба его на поражение усложняет дело и чья возьмёт - не ясно.

Тряпьё, брошенное на ложе не спасало от холода, просаленная подушка, набитая соломой, воняла застарелым потом...

Узник вздрогнул: загремели засовы и дверь открылась.

В проёме стоял огромный верзила. Он держал в руке костыли.

- Возьми, начальник. Инженер приподнялся, сел.

- А вы кто будете?

- Я? Я не «вы», а «ты». Жратву сегодня тебе не дадут.

- Послушайте, товарищ... дайте что от холода.

- Я не товарищ. Я - гражданин. Разговаривать не положено... Не замёрзнешь.

В открытую дверь Булавин заметил часового с карабином и ножом в чехле.

«Гражданин» ушёл. Загремела дверь. И опять в ушах тишина. Казак с Дона вспомнил почему-то свой хутор. Вздохнул. Потянулся к костылям. Примерил их. Прошепелявил вслух: «Врёшь! Выбраться бы отсюда...». Стиснув оставшиеся зубы, схватил один и сильно ударил о пол. Так же второй. Хорошо, что шинель не отобрали. Она вся в засохшей крови. Ныли тяжко раны, они мешали одолевать мрачным думам.

Время для лейтенанта остановилось. Никого к нему не пускали. В прошлом остались работа, люди, охота с ружьём. Отдельно в память приходила Пронина. Эта - удивила, вот уж кого не ожидал!..

В Москву мчались курьеры - от Деканозия и начальника политотдела Скляренко. Когда-то первый отошёл от душившей злобы, уступив её место расчётливости: «Не пори горячку, Ладо, - успеешь».

В какой-то светлый солнечный день Булавина выпустили. Стояла уже зима, осень отступила куда-то в просторы Гоби и дальше, в горы далёкого Тибета. В камеру узника вошли двое - Удалов и его жена. Они привезли ему новую экипировку, в том числе серую каракулевую шапку и перчатки. Молчаливые часовой с караульным оставались за дверью.

...На улице толпилась небольшая группа комсостава. Среди них ожидали узника чета Скляренко, старый шифровальщик Фомин, Ольга, другие лица.

Стоявших поразил вид Булавина. Заросшее лицо в красноватых шрамах, седая голова, рот без передних зубов... Близоруко щурясь от света и искрящегося снега он кивком поприветствовал стоявших. Лейтенанта обнимали, пожимали руку. Женщины с жалостью тихонько переговаривались между собой: «Какой был гвардеец - орёл!» - Не люди, так Бог покарает виновных... - «Молодой ещё, поправится». - Зубы-то вставят, а что внутри?

Ольга всматривалась с состраданием.

Потом, уже в домашней обстановке Удаловых, сколько-то ухоженный Булавин вспоминал:

- Кинули костыли и на три дня забыли. Ни еды, ни перевязок. Может, надеялись списать на гангрену? А так не получилось...

Прикладывали к глазам платочки женщины, строго и печально взирал со стены средневековый Леонардо да Винчи...

Негромко проговорил полковник:

- Из Москвы на меня вышли: почему сбавили темпы строительных работ? Отвечаю: Деканозия решил строить без инженерных сил. Выпускника академии

посадил в карцер - не так на него глянул, главный инженер вот-вот туда же угодит. Строить, мол, надо не с чертежами и формулами, а руководствуясь идеологическими установками. Почему, спрашивают, молчите? Обещали прислать комиссию разобраться.

- Маленькая победа, но - победа, - вздохнул майор, - посмотрим, что будет дальше.

Обедать больше никто не хотел, да и за столом-то все больше угощали Булавина. Потом перешли в зал.

- Валюша, может, сыграешь всем под настроение? -попросил супругу Удалов.

Валентина Ивановна вопросительно глянула на мужа, остальных.

- «Времена года» Чайковского, - попросила Анастасия Никитична.

Хозяйка неспешно опустилась на стул и открыла крышку пианино. Все, кто с благоговением, кто просто со вниманием вслушивались в возникшую, как бы из ничего, музыку. Бу лавин не был знатоком серьёзных мелодий, но сегодня по своему состоянию он другого и не хотел...

Пришла пора покинуть уютную квартиру майора. Пётр хотел поухаживать за Ольгой, но та вежлию и не как раньше, а с душой отказалась и сама помогла ему одеться. Проюдив молодую женщину, он поблагодарил её за участие в его судьбе. Он имел в виду её записку Удалову и поведение во время едва не случившейся схватки.

• Ничего. Гроза, кажется, миновала, набирайтесь теперь сил. До свидания.

14

Победа оказалась призрачной, короткой. Ночью в лагере были произведены аресты. Взяли Скляренко, Удалова, Булавина, Фомина и Неговору. Последнего вообще непонятно почему. Этот, вроде, никому не мешал. Это было первое, что сделала московская комиссия, прибыв к Деканозия в лагерь. Арестованных увезли в Москву, где рассадили по одиночным камерам, а на инженерные работы в монгольской зоне срочно привлекли специалистов из «врагов народа». Один из присланных с ходу заменил арестованного начальника политотдела. Это был молчаливый человек с колючими глазами и тихим голосом. Невысокий, некрепкий и тоже с полковничьими знаками отличия. Говорили, прислан ненадолго, навести только порядок, помочь Деканозия.

Столичный следователь, коллега позднейшего писателя Льва Шейнина, перелистав пока ещё тонкое дело, негромко спросил Булавина:

- Так и будем молчать? Говорите! - серые глаза молодого холёного следователя впились в арестанта.

- О чём?

• А, так вы ещё и не знаете о чём говорить? Как вы, блестящий выпускник высшей советской школы, специалист, на которого возлагались надежды, поддержали кучку заговорщиков. Руководителем, к сожалению, оказался начальник политотдела Скляренко, заместителем его ваш начальник Удалов это мы и без вас установили. Мы всё знаем, нам интересно понять насколько вы лично погрязли.

Следователь придвинул сидящему напротив Булавину лист бумаги и ручку.

- Пишите. Пишите, что вы такой-то подпали под обаяние опытного врага такого-то с целью освобождения политических заключённых и вывода их в японскую Манчжурию.

- Но это же неправда! Политические - добросовестные работники и моё дело - сдать туннель и мост в эксплуатацию. Никакого заговора я не знаю...

• Значит, и вы не хотите разоружиться. Однако, ваши сообщники кое о чём нам поведали. В вас они видели старшего карательной группы, так?

Разговор кончился ничем, и арестованного увели. Допросы продолжались с разными следователями. Первый «работал» под интеллигента, второй держал себя откровенным садистом и Булавина, случалось, уносили, третий совмещал обоих.

Время, казалось, в тюрьме застыло. Арестованный стоял на своём: не он вступал в сговор, а его пытались убить уголовники. И не сами, а по требованию начальника лагеря. Пытался показать следы и шрамы, из-за чего он, собственно, схватился с бандитами. А вот это никого не интересовало, так как не работало на «дело о заговоре».

В одну из ночей за ним пришли. «Всё, конец».

Ноги приросли к полу, во рту пересохло, руки повисли плетью. В груди оборвалось и часто застучало сердце. Вели его долго, петляя по коридорам и этажам, однако, привели его в другой кабинет.

Оглядевшись, Булавин упёрся взглядом в полосатые фигуры трёх арестантов, в которых узнал Скляренко и Удалою. Третий, Неговора, офицер агентурного отдела, был ему мало знаком. Встреча со всеми своими была ему в удивление: он думал, что здесь он один. Другим удивлением вышло, что отсутствовали чекисты. Молча все четверо сгрудились.

Тихо открылась дверь и в кабинет вошёл немолодой лысый чекист с ромбиком в петлице. Комбриг прошёл к своему столу, положил папку и приблизился к заключённым.

- Ну, здравствуйте, товарищи! Рад за вас от души. Вы - свободны!

Хозяин кабинета с чувством пожимал исхудавшие руки.

- Прошу к столу. Курите, - он протянул раскрытую пачку «Казбека», - Скляренко - это вы? - глянул он в сторону Булавина.

- Никак нет, товарищ комбриг. Я - Булавин.

- Однако!.. - покачал голоюй чекист.

- Мы не видим здесь капитана Фомина, - проговорил заключённый полковник, - а Скляренко - это я.

Хозяин помолчал, потом коротко пояснил:

- К сожалению, капитан Фомин Семён Архипович оставил нас.

Потом добавил:

- Я не отрекомендовался вам. Комбриг Орлов, начальник спецуправления Наркомата. Долго я вас задерживать у себя не буду, передам адъютанту. Он приведёт вас в должное состояние.

Орлов умолчал, что этих людей спас случай. Жить им всем оставалось менее трёх суток. На Булавина, одарённого выпускника академии, прослышав по своим каналам что-то, вышел начальник академии командарм Горелов. Потянул за одного, он неожиданно выдернул на божий свет всю цепочку. С мнением академика считались Шапошников, Ворошилов... Не считая вопрос принципиальным, не стал держаться за свою ретивую креатуру и Нарком Берия. Тем более, что с подачи Шапошникова, ему позвонил сам Сталин.

- Лаврентий, что там за волнения у тебя в Монголии? Без них нельзя?

Быстро взвесив всё, Нарком ответил:

- Мой Деканозия перестарался, подмял под себя всех и кого надо и кого не надо. Мы его уже поправили.

Пусть дурак побесится там. Сдавать его он не хотел, но показать лично ему своё могущество смысл имело: такие люди нужны ему и на более высоких постах, Всему своё время, а пока пусть потрясётся...

Над Москвой висела морозная сизая дымка. Зима обложила столицу чистым белым снегом. Недавно появившиеся машины - шегочерпалки - не успевали очищать улицы, площади. Снег заполонил всё, на чём мог держаться, и превратил столицу в сказочный город.

Одетые стараниями адъютанта, освобождённые чекисты выглядели в новеньком обмундировании парадно. Приведённые в порядок спецлечением все они держались бодро, в будущее смотрели уверенно. Во рту лейтенанта поблескивали жёлтые зубы. Сегодня всем им должны были сообщить место службы. И сообщили: туда же, в Монголию. Глядя на растерянные лица, в управлении кадров улыбнулись:

- Полковник Деканозия переведён на новое место службы, а лагерь возглавите вы. - начальник кивнул полковнику Скляренко и подал ему подготовленные документы, - Надеюсь пути ваши больше не пересекутся. А товарищи, я верю, будут вам надёжными помошниками.

Опекавший «монгольцев» адъютант смущённо заявил Булавину:

- Опростоволосился я с тобой, тебе надо было идти на приём с тремя «кубарями» в петлицах. Исправляй оплошность.

Вместо эпилога

Историю своей жизни поведал автору на охоте полковник в отставке Пётр Алексеевич Бу лавин, ветеран войны. Деканозия долго ещё служил в органах, дорос до высоких чинов и был расстрелян по тем же статьям, что и его высокий покровитель Берия. Начальник лагеря Скляренко А. И. конструктивными изменениями в жизни лагеря облегчит участь политических. Инженер Удалов В.Ф. опыт и знания отдаст ещё не одной стройке и уйдёт на заслуженный отдых в 60-х. Сам Булавин соединит свою судьбу с судьбой Ольгой Прониной в долгом и счастливом браке.