Хороша, малшик
Рассказ
Каждый день для Серёжки Колесникова начинался всегда одинаково: мать будила его словами:
- Вставай, сынок, показались антихристы. Проклятые, когда уж они проедут...
Он знал, что «антихристами» она называла румын, которые с утра до позднего вечера, нескончаемым обозом тянулись по пыльной дороге. Из-за бугра, со стороны хутора Вербного, показывался густой сизый шлейф пыли. Румынские войска двигались на восток, к Сталинграду. На ночь останавливались в хуторе. Распрягали упитанных лошадей, вешали им торбы с зерном на шеи, а сами разбредались по домам, тащили кур, гусей, волокли визжащих поросят, шарили по погребам и кладовкам. Приставали к молодкам. Цеплялись к старикам, наставляли на них винтовки и кричали: «Болшовик? Коммунист? Пронт воевала? У-у-у! Капут!» Стрелять не стреляли, а бить -били.
Сергей ненавидел «мамалыжников» - так называли румынских солдат. Все они - итальянцы, румыны, мадьяры - кто проходил через хутор, были для него фашистами. Ненавидеть и презирать их было за что. Ему не раз влетало от них за свой непокорный характер. Смотрел на них нехорошо, ругался. Вот и пороли его ремнями, плётками, пугали оружием. Не говорили только, зачем они тут. «Эх, на фронт бы... Или в партизаны. Вот бы показал, гадам!» А в воображении стояло: он целится и стреляет, а они один за другим, переломившись, падают. Метко бы он стрелял.
Шёл ему тринадцатый год. Ещё в прошлом, 41-м году, когда началась война, он дал себе слово сбежать на фронт, для начала хоть кем. Глянут на него - хлопец что надо - и оставят при себе, скажем, разведчиком или ещё кем. И оружие дадут какое полегче, но чтобы било хорошо. Одна попытка у него уже была, неудачная, правда. Отец тогда «по брони» находился ещё дома и не спускал с него глаз, понимал сына. Беглеца догнал километрах в восьми от дома. Гнедой колхозный жеребец Ураган, на котором крупной рысью скакал отец, настиг Серёжку в Ягодной балке. И он понял, кто настигает его, и отец разглядел сумку из-под противогаза, набитую харчами, на сынке. Папаша молча соскочил с коня и к сыну, а тот, сбросив сумку через голову, рванул в густой терновник. С криком: «Стой! Запорю, сукин сын!» - отец бросился за беглецом, изловчился поймать за штаны и, обхватив поперёк сильными руками, понёс на дорогу, где жеребец грыз удила и недовольно грёб землю копытом.
Порка Серёжке тут же досталась отменная. Помнить на всю жизнь. Но и характер у сынка оказался крепкий, отцовский, знать. Он не плакал, а только рычал зверёнышем и вырывался.
- А теперь - марш домой! Вояка! Молоко мамкино вытри на губах... Ишь, храбрец выискался! Поперёд батьки в пекло!- отец легко впрыгнул в седло и, подобрав уздечку, глянул сверху на хмурого хлопца, -Ножками в хутор топай, ножками, - уже спокойнее предложил он. - Мамка там слезами исходит...
Беглец возвращался скучными, заплетающимися ногами, а в голове у него застряла мысль: всё равно удеру, в хуторе не останусь. Метров через двести отец сжалился: вскакивай, мол, и протянул руку. Отпрыск - весь в Колесниковых - гордо отказался. Его, видите ли, на святом обидели. Родина в опасности, а ему: сиди дома около мамки... А кто ж воевать будет? Вон и сверстники тоже поговаривают...
Поравнявшийся с ним отец перегнулся в седле и ловко вскинул Серёжку в седло. Парнишка теперь не дёргался, угрюмо хранил молчание. Молчал и отец.
- Не тихо ли едем, сынок? - он знал ребячью манеру разгонять лошадей в намёт и сделал шаг к примирению, - И мамка дома заждалась, пироги пекла...
На папку долго серчать не приходилось. Сюй же. И вроде как за дело получил. Шмыгнув носом, парнишка рванул повод. Скакун, подобравшись, легко пошёл в галоп. Было это почти год назад...
Теперь отец где-то воюет. Писал, в казачьей коннице. А он, Серёжка Колесников, живой свидетель нашествия вражеских полчищ, при матери в хуторе. И товарищи по детству все на месте. Один из них обмолвился: «Мы хотели посмотреть, как у тебя получится, а потом уж и сами...». Он, получается, как пробный. Поднятый матерью, Серёжка торопливо умывался, хватал треух и выскакивал из хаты. Уцелевшая редкая птица из кур и гусей, чтобы не попасть под ноги, удирала, помогая себе крыльями. Пряталась. Приученная не мозолить глаза, она терялась в пристройках сарая, как только слышала голоса «романешти» (румынских солдат) и ничем себя не выдавала. Во дюре оставалось две-три самых недогадливых птицы, они же и самые неприглядные. Серёжке приходилось укрытия присыпать соломой. Обязанность эта была у него уже в печёнках и оттого спокойно на «мамалыжников» не мог смотреть...
Угасал знойный июльский день. Солнце раскалённым пятаком медленно втягивалось за горизонт. Серёжка сидел на крыше сарая и смотрел, как румынские кибитки заюрачивали к домам, выстраиваясь в ряды. Слышались незнакомая цыганская речь, крики, ржанье лошадей, визг и стук повозок. Гремели вёдра, лясканье ремённых кнутов. Один за другим загорались костры и дым, лениво и медленно, тянулся над румынским табором. «Опять припёрлись, гады вонючие, как домой», - тоскливо подумал парнишка и вернулся к матери, что возилась у печи. Соломой стал поддерживать в ней огонь.
На ближайшей поюзке румын сматывал обмотки, снимал ботинки. Затем спрыгнул на землю, засучил выше колен штаны и прошёл во двор и на запах к горящей печке.
- Э, малца, ундэ эсты во'да? Пить! Буль-буль-буль! Понымай?
Мать молчала, а Серёжка с раздражением ответил:
- Да чо уж тут «нэ понымай»? «Понымай», скотина л о поу ха я: « бу л ь-бул ь- бу л ь...»
- Кто эсты скотина? Это кушайт? - солдат осклабился.
- Ага, «кушайт»! Держи в обе руки, морда фашистская! - зло рассмеялся пацан.
«Романешти» понял, что его «обижают», почужел и стал кричать:
- Молча йт! Русска болшевичонка! Пук буду! Бистра вода!
Был ^он довольно молод, и от долгой дороги в знойное время потен и неопрятен. Вскинулась мать: - Господин мамалыж... Господин офицер хороший, он принесёт сейчас... Серёжа, да не трави ж ты его, только скандала на ночь не хватало нам...
Пришелец скромно сознался, что он не офицер, он солдат «Романии». Выпив принесённую воду, потребовал ещё и уже не кружку - ведро. Поманив пальцем идти за ним, солдат направился к повозке. Забравшись в повозку, показал на свои вытянутые ноги:
Буль-буль-буль нога, купай водиигка. Мальчишка пр
протянул ему кружку с водой: на. Солдат рассвирепел:
- Но-но! Купай, русска! - и больно крутнул его за волосы, - Буль-буль!..
Он даже не оскорбить хотел, ему представлялось удобным вымыть вонючие ноги с помощью кого-либо, хотя бы этого пацана. О своей роли захватчика он не думал, патриотические чувства подростка просто не признавал.
Вода разлилась.
Стояли кибитки, рядом паслись лошади, солдаты разбрелись или попрятались, часть группками сидела у костров, ужинала, кто-то, удалившись, справлял нужду. Этот с русским мальчишкой внимания не привлекал. Сумерки медленно сгущались.
- Бистра купай!.. - требовал волевой чужак. «Сейчас... сейчас я тебя выкупаю», - зло подумал
Серёжка и, нагнувшись зачерпнуть воды, вместо этого зачерпнул горсть придорожной пыли, а приподнявшись, метнул её в глаза солдату. Не так метко, как хотелось бы, но и не так плохо, как получилось.
Он тут же сорвался с места и побежал к балке. Сначала были вопли румына, потом настороженное любопытство остальных и только потом несколько неточных выстрелов вдогонку. Стреляли торопливо, а может и, не целясь. Это не гитлеровцы. Те бы не промахнулись.
Прятаться в балке Серёжка не стал, а ушёл в дальние заросли терновника. Сердце перестало стучать, как вначале, успокоилось. Надвигалась темень.
Он нагрёб прошлогодней листвы, нарвал свежей и прилёг. Долго лежал с открытыми глазами, впивая в себя звёздное небо. Тёплая, пахучая травами и сухой полынью, летняя ночь висела над донской степью. И степь, наполненная звуками мелкой твари, славила божий мир. Вспомнив схватившегося за лицо солдата, его вопли и брань, Серёжка расхохотался. О том, что стало дома, ему не думалось. Главное - хоть как-то отомстил.
Утром он поднялся на бугор и долго вглядывался в стороны своей хаты. Румынского обоза не было. Это уже хорошо. Можно спокойно отправляться домой. Поджэдя к подюрью, отметил - что-то в нём не так. Нет, всё стояло на месте. И не сразу понял, что ж у них не так: во дворе не гуляла ни одна курица, гусей тоже нет. Этакая непривычная пустынность нежилого хозяйства. Тревожное предчувствие кольнуло сердце. Побежал бегом. Опять никаких признаков жизни. Забежал в хату. На кровати стонала мать. Всё лицо её было в кровоподтёках и синяках. Один глаз заплыл, второй был красный. Рука, лежавшая поверх одеяла, замотана тряпкой. Увидев сына, она медленно повернула голову и слабо улыбнулась:
- Серёженька. Живой? А я уже думала... Ну, слава богу, сохранил...
Серёжка бросился к матери, виновато уткнулся в её руки.
- Ничего, сынок, пройдёт. Заживёт. Им, анчуткам, ничего не стоит и убить человека. Если б то были люди... Ну, да... придёт им конец, скоро придёт. А ты - молодец, показал им наш характер.
Здороюй рукой она ласкою ворошила давно нестриженые, патлами, волосы.
А конца той юйне и видно не было...
За трофеями
Рассказ
Шёл грозовой 1942-й. Гитлеровские дивизии рвались к Сталинграду. На западе всё отчётливей слышались глухие взрывы - фашистские самолёты бомбили Каменск, Миллерово, Лихую... В жарком июльском небе вспыхивали воздушные бои. Тяжёлые вражеские бомбардировщики хищными стаями с надрывным воем мчались на восток.
Наши войска с большими потерями в тяжёлых боях отходили. Хутор Ильичёвский, а точнее - совхоз «Красное знамя» - находился на сталинградском направлении. Неподалеку большаком днём и ночью перемещалась техника, двигались повозки, шли пешие - взрослые и дети. Отступали военные: организованно и без порядка. Придорожье с обеих сторон покрывала толстым слоем серая тонкая пыль. Гурты скота, овечьи отары, табуны лошадей гнали по бездорожью. Внезапно налетали вражеские самолёты, оставлявшие после себя страшные картины потерь...
Хуторок наш был небольшой, мальчишки всех знали в лицо, между собой дружили и вздорили, купались, шастали по степи, где попадалось - собирали оружие. Бросали гранаты, толовые шашки, палили со всех стволов и... увы, подрывались. Всякое бывало. Сашка Курносов, окончивший только что семь классов, был для остальных мальчишек лидером, его слушались. Школьный учитель когда-то назвал своего ученика и любимца «Капитан Сорви-голова». Известный французский роман ребята знали, с учителем соглашались, и кличка как приклеилась к нему.
В один из дней Сашка предложил: - Завтра с утра поедем в Романовскую балку. Там лежит сбитый «Юнкере». Да и по ярам пошаримся. Может, что найдём. Ясно?! Оружие прихватите.
Дважды повторять не приходилось.
Солнце поднялось «с дубок», когда ватага сорванцов собралась у тополей, на краю хуторка. Яшка Кривошлыков и Петька Щукин - друзья «не разлей вода», прикатили на бричке, запряженной парой «собственных» гнедых, пойманных в степи. Васька Потебня - толстячок с пухлыми щеками и постоянно висевшей каплей под носом картошкой, припожаловал на... велосипеде, отчего все расхохотались. Сам атаман гарцевал на вороном орловском рысаке со звёздочкой ю лбу и обрезанным на половину хвостом. Таким он был, когда его увидели. Скакуна ловили весь день. А вот приучил его Сашок за какой-то час-другой. С помощью матушки. Та прочитала сыночку короткую молитву, а он выучил её наизусть. Отломил полкалача и маленькими, круто посоленными, кусочками с молитвой угощал рысака. Скормив, он погладил красавца и приложился щекой к большой его морде. Пошёл к хате - конь за ним, остановился - и тот дышит ему в ухо. Парнишка был в восторге! Чудеса! Обошёл его с обеих сторон -конь стоял, как изваяние, и лишь поворачивал голову в сторону своего нового повелителя. После установления дружественных «дипломатических» отношений Сашок вскочил на рысака и помчался в степь. Скакун развивал стремительную скорость, слушался наездника, выполнял его команды. Так подружились орловский рысак и донской казачонок.
...Перед выездом Сашка придирчиво оглядел каждого, строго предупредив:
- Без моей команды - ни одного выстрела! Немецкие транспортники, вы знаете, летают низко. Нужных патронов никто не забыл? Зажигательных.
- Всё, Саня, как ты велел! - ответил за всех Стёпка Дундуков, белобрысый крепыш в пилотке со звёздочкой.
- Тогда - аллюр три креста! - вскрикнул Курносов, дёрнув поводья. Скакун Стремглав, так назвал его Сашка, вскинув передние ноги, рывком оттолкнулся задними и, словно пуля, «выстрелил» своё мускулистое тело вперёд.
- Э-ге-гей! Бей фашистов! - отряд из девяти сорванцов рванулся с места в карьер. Разбойничий свист, грохот брички, пиратские возгласы летели в голубое поднебесье расцветающего июльского утра.
- Берлин капут! Гитлера на абордаж!
- Дулю вам, фашисты, а не Сталинград!.. Андрюша Калитвенцев, самый тихий и добрый
мальчишечка, окончивший седьмой класс с похвальной грамотой (ему подарили книжку Унга Тюржиса о морских разбойниках), на старой лошадке, не отставая от товарищей, орал:
- Немчура-а-а! Наше дело пра-а-авое! Вам ка-а-пут! По-сталински, по-суворовски!.. Но пасара-а-ан!
Ребята понимали: войны вечными не бывают, а Советский Союз непобедим. Они знали, что враг пришёл поработить их, уничтожить как народ, присвоить земли. И старались помочь взрослым, в чём можно. В хуторе расположился полевой санбат. Раненых в него доставляли много, и мальчишки (девчонки тоже) старались облегчить их положение: приносили воду, молоко, махорку, зелень... Полная свобода действий в летнее время, тревожная прифронтовая жизнь, боевое оружие будоражили ребячьи головы, заряжали безудержной энергией, удалью. Каждый был уверен, что Сталинграда немцам не видать, что их армия скоро даст задний ход. Так будет!
До Романовской балки оставалось недалеко, когда с востока стремительно налетел треск пулемётных очередей, рёв авиационных моторов. В небе закрутилась такая карусель, что сначала невозможно было определить, сколько наших и сколько немецких в ней самолётов.
- Один, два, три... шесть! Шесть штук наших, ребята!
- А ихних... раз, два... восемь... Со счёта сбился... Да их не сосчитать, они вертятся, все одинаковые... Вот, стервятники!
- Гляди, гляди! Наш задымил! Подбили, гады! Ребята стали дружно палить из карабинов по немцу, гнавшемуся за нашим «ястребком». Истребитель задымил сильнее. Показалось пламя. Оно потянулось от мотора к кабине. Горящий самолёт заложил глубокий вираж - скользнул вниз и в то же мгновение из него вывалился пилот. Падал он, не раскрывая парашюта, затяжным. Мимо промчался немец, резанул очередью. Лишь у земли над нашим пилотом с хлопком раскрылся купол. К нему стремительно рванулся вражеский истребитель, нагнал почти у самой верхушки одиноко растущей дикой яблоньки. Застучал пулемёт. Увлёкшись, немец не сразу заметил, что попался и сам.
- Ага-а-а! Попался, гад!
Вывести самолёт из полу пикирующего положения не удалось, и лётчик бросил машину в сторону, стараясь набрать высоту, но левая плоскость зацепилась за землю, оторвалась и, бешено кувыркаясь, грохнулась. Самолёт «клюнул» носом, обрубленный фюзеляж со скрежетом и гулом взорвался. Вулкан дыма, огня, комьев земли рванул вверх и в стороны.
- Ура-а-а-а!- раздался ребячий вскрик.
- За мной! - крикнул Сашка и сорвался в карьер к месту падения нашего лётчика.
Тот лежал неподвижно, лицом вниз. Левый бок гимнастёрки, галифе с голубым кантом в крови. Сашка взял его руку и нащупал пульс.
- Ребята, рвите донник! Колька, мигом за водой! Ведро в бричке. У кого рубаха почище - ко мне! -отрывисто скомандовал он.
Лётчика раздели. Неподвижное тело его казалось тяжёлым, неудобным. Колька поливал тонкой струйкой, Куроедов сноровисто промывал и протирал. Рубахи порвали на лоскуты, и Сашка принялся за перевязку. Не было опыта, а раны оказались не там, где он знал по картинкам. Приспосабливался на месте. Раненый иногда стонал
- Хлопцы, делать гамак! Живо! Верёвку я видел в бричке. Вожжину, вожжину ещё! Четверо, кто повыше, снимайте штаны. В трусах доедите.
Снял и с себя. Раненого уложили, смочили ему лицо водой из ближнего ручья, собрали окровавленную одежду, пистолет. Сгребли парашют, погрузили на бричку. Тронулись в обратный путь. Вскоре лётчик-истребитель, со «шпалой» капитана на снятой гимнастёрке, очнулся. Открыл глаза, осмысленно с тревогой взглянул в небо, слегка приподняв голову, потом огляделся и спросил:
- Вы кто, ребята? Где... Куда... Куда мы едем? Ты кто, дружок?
- Я? Я - Сашка, товарищ капитан. Мы везём вас в полевой санбат. Он у нас в хуторе. А вам... вам сильно больно? Потерпите.
- Водички бы, - раненый облизнул сухие губы, -попить...
- Колька! Баклажку! Товарищ капитан очнулся... Да скорее ты!..
Раненый пил жадно и без отрыва.
- Спасибо, ребятки...
Возле большой палатки санбата мальчишки сняли капитана и понесли в палату.
- Куда?! Кто?! - подбежала девушка со знаками л ейтенанта-медика.
- Лётчик. Сбитый. Там упал, - выдвинулся Курносов, - а мы подобрали.
- Молодцы, ребята. Несите за мной. А форму его -вон в ту палатку. Планшет, ремень, кобуру - всё туда.
На большой скорости подъехал газик и резко остановился. Из машины вышел высокий военный и прошёл в палату.
Не отлучаясь, ребята долго обсуждали воздушный бой. Спорили. То получалось, что немцев было втрое больше, то - в пять раз. Словом, наши - герои. Никто не сомневался - мы победим: «Русских одолеть невозможно!» - против этого не попрёшь?
Курносо в развивал свои «стратегические» планы:
- После войны пойду в истребители. Скорость! Поворотливость! А главное - сам себе командир! И отвечай своей башкой. В бою нужна мгновенная сообразительность! Так, пацаны? - карие глаза Сашки горели, энергия вырывалась наружу, словно он уже был в бою.
Мишка Музыченко, всегда насмешливый хлопец, хоть и держался компании, имел своё мнение.
- «Поюро-о-о-тливость», «Сообрази-и-и-тельность»... - скривил он губы, - Не поворотливость, а маневренность! Реакция! Понял? Ты должен врага опережать! Мгновение решает успех боя! А пока ты будешь поюра-а-а-чиваться, извора-а-а-чиваться, тебя укокошат.
Не будь феди ребят Сашки, в лидфы бы, пожалуй, выдвинулся бы он.
Ребята с интересом прислушивались к Мишке, но тут из палатки вышел высокий военный.
- Ребята, - окликнул он, - кто тут у вас старший? Есть такой?
- А вот он, - ребята дружно указали на Сашку.
- Он феди вас, вроде, не самый рослый, - усомнился военный.
- Так он лучше всех джигитует и стреляет метко хочь с чего, и целится быстро... В шляпку подсолнуха не целясь за сто метров...
- Дерётся здорово, его даже Мишка...
- Чо, Мишка, он Ваську Рябова...
- За седьмой класс похвальную дали...
- Он приёмы знает, - Васька вытер нос и шмыгнул. Военный улыбнулся, всё понятно. Лицо у него было волевое, хорошее и - усталое.
Ободрённый поддфжкой товарищей, Сашок обратился к нему:
- У вас четыре шпалы в петлицах, значит вы полковник? Полком командуете?
- Да, командую. А где вы лётчика нашли? - спросил он, обращаясь к ребячьему вожаку.
- Да мы собираем по балкам трофеи, оружие всякое. Каждый день прочесываем всё, что близко. Хотели посмотреть сбитого «Юнкфса», а тут... воздушный бой. Нашего ястребка подожгли. Вот мы лётчика и подобрали. И сюда скорей. Тут не до трофеев.
- Правильно, сынок. Тут не до трофеев... Вот теперь я понимаю, что ты настоящий командир. Да и все вы, ребята, молодцы! - полковник тепло оглядел стайку подростков.
Из палатки выглянул врач.
- Александр Семёнович, что там с нашим капитаном? Вот, спасители его переживают.
- Всё в порядке, товарищ полковник, через месяц-полтора поднимется в воздух. Вовремя ребята доставили его. Потеря крови большая.
Полковник повернулся к юнцам.
- Дорогие мои, вы даже не знаете, что вы сделали. Вот, посмотрите. - и он достал из планшетки пакетик, завернутый в клеёнку. Развернул. Блеснула звезда Героя Советского Союза. - Наш Герой с начала войны сбил четырнадцать вражеских самолётов. Капитан Фёдор Лукьянов вновь вернётся в строй... благодаря вам. Вы ездили искать трофеи, обследовать обломки вражеского самолёта. Понимаю ваш интерес, ваше любопытство - сам был таким. Сегодня ваш «трофей» - спасённая жизнь человека. А потому, слушай мою команду! По росту! В одну шеренгу становись!
Ребята быстро выполнили приказ.
Полковник стал в трёх шагах от строя, снял запылённую полевую фуражку, встряхнул её, надел, поправил обеими руками, прикоснулся к звёздочке -посредине ли - поднёс руку к козырьку, чётко и громко произнёс:
- За спасение лётчика, Героя Советского Союза капитана Лукьянова, от лица службы и себя лично объявляю благодарность!
- Ура-а-а! - восторженно и слаженно закричали ребята.
Полковник обошёл каждого и крепко пожал руки. | 
