Четверг, 28.03.2024, 17:40

Мой сайт

Каталог статей

Главная » Статьи » ПРОЗА

Андрей КАЛАБУХОВ. "Мертвые сраму не имут" (2)

5

...Бой закончился так же внезапно, как и начался.

Немецкий офицер дал команду подобрать убитых и раненых. Сначала солдаты избили троих полицейских, которых взяли живьём, затем снесли своих убитых к навесу, перевязали раненых.  День катился к закату. Погода начинала портиться. На западе сгущались облака. Зашевелился ветерок, и повеяло свежим воздухом.

Пленных повели через дорогу, потащили и убитых полицейских. На пути увидели раненого. Это был Николай Умрихин, двадцатидвухлетний крепыш, с укороченной от рождения левой рукой. Поэтому его и не взяли на войну, хотя он и оббивал пороги военкомата. Сейчас он лежал на спине бледный, в испарине и прикрывал рукой окровавленную грудь. Тяжело дышал и стонал. Возле него столпились немцы и трое пленников. К раненому подошёл колонист Лемпке. В руках он держал тесак - штык от немецкой винтовки.

Ганс Лемпке родился и вырос в советское время. Выучился на ветеринара и работал в Колышанах много лет. Ничем он не выделялся среди сородичей и к русским относился, как и к своим. Хотя... у забиваемого скота он наполнял обычно кружку тёплой ещё крови и выпивал. Это уже никого не удивляло. С успехами немецкой армии что-то в нём изменилось: по душе пришлась идея о расовом превосходстве, гордость за себя, как немца. Русским он владел как своим.

-   Ну,  падаль  вонючая,  получай!..   Пропадай,  скот! Закрой  глаза, курва! Легче будет подымать! -   отточенный  тесак   с  силой  вошёл   в молодое тело.  Оно дёрнулось раз, другой... Мелко задрожали ноги, конвульсивно   засучили   пальцы   рук.   Изо   рта   хлынула кровь.

Война порой убивает в людях человеческое. Жесток лик войны. И они - вечны. Вечны по своей природе. И здесь не дарвинское выжить, здесь игра страстей, ещё точнее - борьба за власть. Нищий не развяжет войну. Её начинает тот, у кого власть уже есть, но её м ало. Ныне реже противостоят рати королей, вождей. Новые раздоры принимают форму террора, экономической блокады, народы одурманивают изощрённой демагогией, но в сути их одно и то же - противостояние вла с т е и. Другого не будет.

...Троих, оставшихся в живых, заставили копать могилу. Среди них - Богдан Пархомчик. Лопаты принесли с колхозного стана. У немцев девятнадцать убитых, одиннадцать раненых.  Догорал закат. Багрово-кровавый круг светила ушёл за горизонт.

Могилу выкопали неглубокую. Офицер с раненой рукой на перевязи подошёл к Пархомчику. Сопровождавший Ганс Лемпке переводил:

-  Ты сдался. Хотя тоже враг - стрелял в моих солдат.  Дурак!   Нашу  армию   победить   нельзя.   Раз   ты поднял руки, значит, хочешь жить. Хочешь?

Богдан, растрёпанный и жалкий, упал на колени: -   Не убивайте!  Я не враг вам! Я попал  к  чужим людям...   Я   их  ненавижу и   русских  ненавижу!  Моя родина - Западная Украина...

Убитых полицаев между тем сволокли в могилу. Офицер вынул «Вальтер» и сказал колонисту:

-   Дай  ему  автомат,  пусть  пристрелит  своих  товарищей. Так он докажет, что ненавидит русских и хочет... жить. Я посмотрю, что с  ним делать.

От себя колонист добавил: -  Понял, вонючка? Воя-яка!

Лицо Пархомчика покраснело от возбуждения и решимости, глаза ещё минуту назад умоляющие, обрели злость к пленным и радость с ними поквитаться. Стиснув зубы, он взял оружие.

Услышав приговор, пленные обернулись. Сашка Фатеев знал немецкий и, взмахнув лопатой, кинулся на Пархомчика, но, сражённый очередью, рухнул на тела товарищей. Второй, Георгий Елистратов, бросился бежать. И он упал, срезанный огнём. Вернув автомат и затащив последнего в яму, Богдан догадливо стал закапывать. Потом глянув на офицера, похолодел, колени ослабли. Светлые глаза немца светились беспощадной решимостью. В руке он держал направленный пистолет. Наваждение?.. За что? И в растерянности отвернулся продолжить работу. Однако, тут же ощутил пронизывающую боль, словно под лопатку вошёл раскалённый стержень, и Богдан провалился в бездну...

Яму закапывать не стали, а к своим убитым поставили двоих охранять. В наступавшей ночи пришла ещё одна машина забрать погибших и раненых.

Надвигался дождь. Густые лохматые тучи ползли из-за горизонта. Подул свежий ветер. Небо заволакивалось чёрными клубами. Вдали сверкнул зигзаг молнии, тревожно заклокотал гром. Какое-то время небо готовилось, и вдруг огненная извилина хлестанула в поднебесье, раздался оглушительный взрыв. И тут же крупные капли взвихрили пыль. Со зловещим шумом ливень обрушился на поля. Небесные разряды залпами оглашали пространство, потоки воды низвергались на степь. Отвесная стена ливня шла на восток. Последний удар грома предварил смерч молний; будто сказочный дракон выплюнул извергающий вулкан. Июльская гроза постепенно отступала. Редели всполохи молний, отдалённей серчали тучи.

Старожилы не помнили в прошлом такой грозы. Был ли это салют по убиенным? Есть народное поверье: погребенные в дождь попадают в рай. Дай-то Бог! Ибо МЁРТВЫЕ СРАМА НЕ ИМУТ...

6

Через день к месту боя приехали родственники погибших. Пожаловало руководство: бургомистр, начальник полиции, гестаповец из города, жандарм фон Краузе.

Девять полицейских из одиннадцати были убиты. Среди них не было Бекетова и Пятибратова, найти их не удалось. В яме у полевого стана люди оставили одного Пархомчика. Занесённый войной в чужие края, нашёл он пристанище на донской земле. А Степана Коршунова, не имевшего родственников, похоронили на другой стороне дороги - не оставлять же рядом. Но где же двое остальных, ненайденных?

Отстреливаясь от фашистов, они оторвались от преследования и скрылись в балке. Там Алексей нашёл своего коня. Как мог, промыл и перевязал раненую ногу Демьяна, кость которой, как они поняли, не задета. Перед расставанием станичники обнялись.

-  Прощай, Дёма, может и свидимся когда. -  Куда ж ты, братка, теперь?

-   Буду пробиваться  к  своим  на  восток. Пробьёмся, Орлик? -  потрепал он  скакуна  по  холке, -  Оружие добуду.

В отдалении слышалась немецкая речь, хлёстко звучали выстрелы: фашисты прочесывали кустарник.

...Николай Самбуров из-под навеса  зернохранилища с   волнением   наблюдавший   за   боем,   переживал   за своих, но помочь ничем не мог. Хутор был в трауре. Люди искали ответа: за что погибли близкие? Да, их послали, но не они же начали? Могли начать и они, когда-то бы так и случилось, - отпал бы сам вопрос. И Николаю Самбурову неспокойно. Понимал он, придёт время, когда люди оценят трагедию у полевого стана, и он остался единственным свидетелем, кто мог бы выступить в защиту павших, и молчать ему не позюляла совесть. Не знал только достоверно, как всё произошло. Были только слухи. Когда-то интерес к случившемуся привёл его и к немцам, чей педантизм не мог обойти бой с русскими, да ещё полицейскими. Да не рядом привёл - в Миллерово.

Полковник Отто Крюгер, немолодой уже офицер, прекрасно говорил по-русски. Он вежливо предложил: -  Кто  вы? Зачем   вам  наш документ? Расскажите о себе вкратце.

Краткий ответ просителя у офицера нашёл понимание. Одобрил он и чувство долга по отношению к Бекетову. Однако возразил:

-   При  всём  уважении к   вашему  пониманию  истории   едва   ли   ваша   история   будет нужна   будущему рейху. История вашего государства подходит к концу.

-   Так  считали и раньше. Ещё со  средневековья, со Смутного времени. Однако мы есть и... будем.

-   Я   солдат   и   мне   нравится   ваша   твёрдость.   Вы проявили мужество в боях, потеряли руку. Вы можете потерять и жизнь, и будет ли она интересна кому?

Полковник поднялся. -  Вы   получите документ,  но   вам   повезло.  У меня свой  интерес к  России. Давний  интерес. -   пояснять подробнее   оберет не стал. В  светлых глазах его  светился  ум,  выглядел  он усталым. И,  пожалуй, не от служебного рвения.

Вызванный подчинённый подал полковнику папку.

-   Что  ждёт  всех нас, мы  не  знаем...  Как  говорят: человек предполагает, а Бог располагает. Прощайте... казак с Дона.

Вернулся агроном в Николаев с документами, украшенными свастикой и гербовой печатью. Дома сделал несколько фотокопий.

...До линии фронта оставались считанные версты. Слышалась канонада тяжёлой артиллерии. Под покровом ночи Бекетов осторожно пробирался через заслон немецких частей. Орлик чутко прядал ушами, как-то понимая опасность. Не раз Алексею приходилось спешиваться. Перед рассветом конник увидел скирду и решил в ней подождать до зорьки, а там - надежда на удачу и коня. К скирде подводил с подветренной стороны, тихо ведя лошадь под уздцы, с пистолетом наготове.

- Хальт! - резкий окрик ударил Бекетова по нервам. С шипеньем взвилась ракета, и всё вокруг мгновенно высветилось. Алексей мгновенно послал три пули в силуэты вскочивших врагов. И тут же вскочил в седло, ещё выпалил и дал шенкеля. Ну, Орлик, надежда на тебя!  Сзади стучали частые очереди.

Скакун в огромном прыжке рванулся вперёд, заржал - не как обычно - радостно и торжествующе, и с ходу упал на колени. Бекетов вылетел из седла. Орлик завалился набок со стоном и хрипом. Ракета погасла. Взлетела другая, третья... Алексей упал за круп лошади, встречая бегущих врагов пулями пистолета. Он хотел оставить последнюю для себя, но в азарте послал её в замахнувшегося на него немца. В тот же миг, оглушённый ударом в голову, потерял сознание.

...Враг подошёл к Сталинграду. Город представлял собой руины. Горела земля, горела и Волга. Армада люфтваффе засыпала волжскую твердыню бомбами. Снаряды дальнобойных гаубиц рушили всё, во что попадали. Дым пожарищ густым чёрным шлейфом тянулся на многие километры. Город погибал, но не сдавался.

А на запад по пыльным дорогам, под зноем, в сопровождении конвоя и злобных овчарок медленно двигались длинны е-предлинные колонны военнопленных. В одной из них избитый, ослабевший, в изодранной красноармейской форме шёл кавалерийский лейтенант Алексей Бекетов. Болела разбитая прикладом голова, запёкшаяся кровь в волосах при каждом движении причиняла страдания. Мучила жажда. Лишь на душе полегчало: он - среди своих..

Военный смерч швырял Бекетова по лагерям Польши, Чехословакии. Освенцим, Бухенвальд. Голод. Холод. Побои. Издевательства. Изощренные пытки. И, как следствие, побеги, неповиновение, диверсии.

Третий побег - уже на территории Германии -Бекетову удался...

Вырвавшись из лап смерти, он разыскал в отрогах Альп отряд «франтиреров» - партизан французского сопротивления, а потом вступил в группу русских мстителей. Советскими партизанами командовал Александр Колесник.

7

...В один из жарких июльских дней 1945 года на центральной улице Николаева, напротив магазина и Дома культуры остановился «студебеккер». В кузове сидели двое солдат. Были они навеселе. На их гимнастёрках густо сияли награды. Очередь за хлебом у магазина фазу же обратилась к ним, но своих в кузове не было. Один из них, сержант, подал голос: -   Здоровы   будете,   бабоньки!  От фронтовиков  вам нижайший поклон!

-  А вы ж чьи будете? Откуда?

-  Мы-то? Я из Кирсановки, а этот в хутор Гусиный добирается.

-  А наших - никого?

-  А вон из кабины вылазит. Медведище! Он вашинский!

Из американского военного грузовика вылетел наземь туго набитый вещмешок. Затем стал выбираться из кабины здоровенный мужчина в начищенных яловых сапожищах.

Бабы, смяв очередь, приблизились к машине.

Богатырь повернулся к людям широченной могучей грудью - и тут наград хоть отбавляй. Все ахнули.

-  Ба-а-а-бы-ы-ы! - раздался испуганный, а  вместе и торжествующий,   за   душу  берущий  крик, -  Да   это же... Это же, Демьян! Пятибратов!

Детина, такой знакомый, такой возмужалый, обветренный, сделал два-три шага навстречу людям, остановился, приосанился, провёл широченными ладонями по офицерскому ремню, разглаживая гимнастёрку с расстёгнутым воротом, потом снял фуражку, встряхнул светло-русыми волосами, оглядел стоящих. Сделал ещё шаг вперёд, низко и медленно поклонился всем и, выпрямившись, зычно пробасил:

-  Зда-ро-о-ова, станичники и станичницы! Отовсюду   сбегались  люди...   И   вот уж   богатырь окружён плотным кольцом. В толпе раздавались голоса радости, восхищения и... причитания. Его обнимали и тискали. Кто плакал, кто смеялся. Десяток молодиц повисли на старшем лейтенанте. Радость со слезами и вместе горечь сквозь слёзы. Выдержать всё это было выше сил и фронтовик, прошедший огонь и воды, не сдержал слёз.

Людская молва быстра! И вот уже Клавдия бежит к центру хутора. Бежит и не верит. Сердце вырывается из груди. Ещё издали она узнала его. Толпа раздвинулась и Клавдия, легко подхваченная могучими руками, вдруг потеряла сознание. И Демьян испугался. Он опустился на колено, как это делают казаки, принимая присягу, и держа, как младенца, жену на одной руке, второй нашёл пульс.

Народу скопилось - уйма! Хлебная очередь исчезла. Толпа испуганно стихла. Но вот военный земляк поднялся и смущенно проговорил: -  Живая!.. От радости не умирают...

Да так и понёс её домой. Кто-то из подростков, уважительно взвалив мешок на плечо, последовал в отдалении за ними.

Простим солдата за долгое молчание. Сначала некуда было писать, потом выбирался из трясины бесчисленных допросов: в атаку - иди. Живым вернёшься - продолжим допрос. Словом, не до писем было.

Спустя две недели, механик МТС Демьян Пятибратов вышел на работу в ремонтные мастерские, откуда в 41-м ушёл на войну. Весело и дружно зажила семья фронтовика, теребили папку дети: шестилетняя Капочка и крепкий бутуз Ванюшка. Вчерашний воин чувствовал себя спокойным. Ошибку свою, когда его затащили в полицию, он считал делом прошлым, о чём и напоминать не стоит. Зазорное давно смыл кровью, и в боях доказал: с врагом дрался не за страх, а за совесть. Вырос от рядового до старшего лейтенанта, две «Славы» заслужил, столько же «За отвагу», да ещё полный бант других наград... И всё же судьба порой бьёт оттуда, откуда не ждёшь удара.

Не прошло и месяца, как Пятибратова «пригласили» в районное отделение МГБ. Опять те же вопросы. Фронтовик рассказал всё честно. Отпустили. Ещё раз прислали повестку. Он снова повторил уже сказанное. Заполнил предложенную ему анкету с грифом и эмблемой щита и мечей. О «прохождении службы в полиции хутора Николаева летом 42-го» предложили написать подробнее. И на этот раз отпустили. В следующей повестке Демьяну предлагалось прибыть в форме офицера, при всех наградах и с документами на них. Механик отбыл и как пропал. Больше Демьяна Тихоновича Пятибратова никто не видел и ничего о нём не слышал. Куда и к кому не обращалась Капитолина, - ответа не было. А время шло.

Николай Самбуров, узнав, что фронтовик Пятибратов бесследно исчез, достал из своего архива бумагу, полученную от вражеского полковника полевой жандармерии, и отправился к сотруднику МГБ. Капитан Зверев с интересом ознакомился с документом, но почему-то сразу помрачнел и подозрительно, а даже и со злорадством, посмотрел на инвалида финской кампании.

-  Во-первых, это  «филькина  грамота» и к тому же - фотокопия, а   во-вторых, я   в адвокатах не нуждаюсь. -  не  пригласив Самбурова   сесть,   с  бумагой  в руке он обошёл юкруг него, пристально разглядывая агронома.   В    зелёных   его    глазах   сверкнули    злые огоньки. Он продолжил: -  Значит, мы  воевали, а  у вас на оккупированной территории, понимаешь, «деловое сотрудничество», бумагами запасались... Да кто ты такой, чтобы возникать в защиту врага и предателя Родины?! - Две глубокие морщины от переносья до  нижней, тяжёлой челюсти, короткая верхняя губа, не   закрывающая   редкие  мелкие   зубы,  напоминали морду хищника.

Самбуров тяжёлым взглядом оглядел с головы до ног чекиста и, сдерживая подступающий гнев, спокойно и членораздельно произнёс: -  Па-прашу не тыкать, капитан. Я вам  не мальчик на побегушках.

-  Д-дак... да как ты  смеешь...  Ты как разговариваешь?!  Ты  куда  и  зачем   пришёл?! Да я   тебя   сгною! Прихвостень фашистский! Ты  же сотрудничал с врагом! Ты шесть месяцев на  оккупированной территории... работал на врага! Я займусь тобой, ге-е-рой!

Самбуров сжал кулак единственной руки, шагнул вплотную и, сверля глазами хозяина кабинета, с ненавистью и презрением отчеканил: -   Ты  -   сволочь,  тыловая   гнида! Кто   воевал  -  не может быть таким ублюдком, как ты. До меня у тебя руки коротки. А я тебе помогу убраться из Николаева. Ты  возомнил себя  всесильным. Запугиваешь честных людей. Я не верил слухам, которые ходят о тебе в районе, но теперь убедился...

-   Молчать!!! -   истерически рявкнул  Зверев  и  бросился   к   столу,   рванул   выдвижной   ящик,   выхватил пистолет,   вогнал  патрон  в  стол, -  Стоять! Стрелять буду!

Бывший солдат финской войны шагнул навстречу оружию: -   Стреляй,  паскуда!..  Если  осмелишься!  Ну! -   поединок  страстей длился  несколько  секунд. Противники   с   ненавистью   пожирали   один   другого   глазами. Чекист, не нюхавший пороха в бою, сдал: -  Вон из кабинета! Я с тобой рассчитаюсь! Самбуров  пошёл  к   выходу, у  двери  остановился, повернувшись, сказал: -   Мало  того, что  ты  ядовитый,  ты   ещё и  трус. -дверь хлопнула и капитан остался один...

8

...А время шло и шло. Шло календарное, шло и природное, скорое для одних и мучительно медленное для других... 1956 год для оседлого люда мало чем отличался от предыдущих по заботам и тревогам. Страна залечила военные раны. Звучали новые лозунги и призывы: даёшь чёрного золота! Даёшь белого золота! Даёшь жидкого золота! Даёшь целину! На всех парусах СССР мчался к «сияющим вершинам коммунизма». Развеяв в пух и прах культ личности «вождя всех народов», новая власть вернула свободу жертвам минувшего режима. Амнистия, словно семафор, открыла путь к дому. И вздохнули узники: домой! Домой!!!

В хутор Николаев неожиданно для всех возвратился Алексей Бекетов, личность загадочная, а для негромких разговоров и - героическая. Долгие годы, военные и мирные, ждала его Аксинья - Ксенья, ждала, надеясь на чудо. Матери так ждут детей, эта - мужа. Двенадцать лет ждала. Не оставлял её в покое Николай Самбуров. Убеждал: был бы жив - дал бы знать о себе твой Алексей. А раз нет, значит что-то не то. Одиноких женщин хватало, подрастали девушки, а этот - как присох. И - убедил.

Господь Бог ска зал: «Кого люблю, того и наказую». Видно крепко любил Всевышний изгнанника, предопределив   ему   пройти   семь   кругов   ада.   Шесть   он прошёл на чужбине, седьмой ожидал его дома.

Тяжела была встреча в доме Самбурова. Но она произошла. И - слава Богу - закончилась мирно. Он понял её, понял его, а те и глядели на него несмело: что делать - вышло так. За сына не беспокойся -вырастим. Пожелав счастья Николаю и Ксенье, Алексей ушёл к родителям. Была на то ещё одна, главная ли - не главная, причина: некогда лихой казак, сильный и здоровый, вернулся на родину неизлечимо больным. На прощанье отдал ему Николай, так и не помогший никому, документ немецких оккупационных властей.

-  Возьми, Лёша, может пригодится. Амнистия - это там, в Москве и на бумаге, а МГБ - тут.

Бекетов развернул бумагу, увидел свастику и печать и удивлённо глянул в лицо Николаю.

-   Ты  прочитай, потом  будешь задавать вопросы, -ответил тот.

Бекетов долго и напряжённо вникал в перевод с немецкого текста, где сообщалось: «...14 июля 18942 года в 1658 европейского времени в квадрате Н-23-П группа солдат под командованием лейтенанта В.Денница пыталась задержать полицейский отряд в составе 11 (одиннадцати) человек из села Николаев. Полиция в колонии Колышаны совершила дерзкое нападение на жителей немецкого происхождения... тем самым совершила действия противозаконные приказу Верховного командования германской армии. Вооружённые полицейские оказали упорное сопротивление при задержании и были уничтожены...» Далее го торилось, что «...бывший лейтенант Красной армии, руководивший группой, А.Бекетов и рядовой Д.Пятибратов позорно покинули поле боя и скрылись. Подлежат розыску... и привлечению к ответственности по законам военного времени...»

-   Где и  зачем   ты раздобыл этот документ? И  почему не отдал  его Демьяну, когда   им   заинтересовались чекисты? -   Бекетов  вопросительно   смотрел   на Самбурова. -   Уж  если  его, кавалера  многих наград, сожрали органы, то меня они и слушать не захотят. Да я и не пойду к ним. Я амнистирован законом государства. А вообще, вины за собой не имею! За свою опрометчивость заплатил сполна и даже -больше! В угольных катакомбах Рура оставил своё здоровье! И, как это ни горько, мой друг, дни мои сочтены. - Бекетов устало глядел в настороженные глаза Самбурова, - Прости, Никола, за слабость, -промолчать бы... Ладно, Никола, прощай... Береги своих.

- Будь здоров, Алёша. А Демьяна я пытался спасти, но... не получилось.

Самбуров проводил долгим взглядом удалявшуюся фигуру земляка, приятеля школьных лет. Сдал казак, сильно сдал. Плечи опущены, в движениях вялость, прихрамывает. Во взгляде ничего от прежнего лихого парубка, лишь боль да усталость. Прилив жалости и сострадания заполонил душу станичника, защемил натянутый нерв. «Какой был сокол! Сколько удали и отваги кипело в нём! Куда всё делось? Ещё и сорока нет, а выглядит... Эх, жизнь, жизнь».

9

Уже на  третий день пребывания в хуторе, Бекетова  повесткой вызвал капитан МГБ Курочицкий. Ответив на   приветствие,  но  не пригласив сесть,  немедля спросил: - Документы есть?

Скрывая подступившую ненависть, Алексей медленно и спокойно достал из заднего кармана брюк кожаное портмоне. Капитан зорко следил за каждым движением его рук. Информированный о том, что Алексей Бекетов возглавлял группу полиции в далёком 42-м, капитан уже имел предвзятое представление о вызванном, как о враге, и теперь с раздражением оглядывал цивильную экипировку бывшего лейтенанта, явно не отечественную. Необычного покроя рубаха, не наши туфли на высоких каблуках, широкий брючной ремень... Бекетов вынул бумагу, плоскую   коробочку,   в   виде  маленького   портсигара, подошёл к столу: -   Прошу.   -   положив   всё   это   перед   капитаном, отошёл в сторонку, где в ряд желтели казённые стулья.

«Госбезопасность» углубилась в тщательное изучение. Она, эта элитная, в высшей степени привилегированная власть, считала себя чистилищем социалистической державы и держалась раз и навсегда установленных правил. Цепной пёс идеологии! Помня такого же капитана по 45-му (Пятибратов, Самбуров), мы не ждём ничего нового и от этого. По-видимому, не ждал и Бекетов.

-   Какого   чёрта   стоишь,   как   пень!  -   Курочицкий резко    поднялся,    вышел    из-за    стола    и    подошёл вплотную, -   Садись.  Можешь курить.   И  -   извини, брат.

Бекетов в своих мытарствах видел много чиновного люда в погонах и без, научился распознавать их нрав, определять степень интеллекта, в общем, давать им оценку. Этот выпадал из общего ряда, и Алексей терялся. По виду - одногодок, как и я - лысый. Кто он?

Капитан подошёл к окну. Постучал легонько пальцами по стеклу. Потом резко, словно по команде, повернулся и подошёл к сидевшему в расслабленной позе Алексею. Из кармана кителя достал красивый портсигар с вмонтированной в него зажигалкой. Раскрыл.

Бывший узник концлагерей встал. Впился взглядом в чекиста.

-  Закуривай, Бекетов.

-  Вы знаете, что я курю?

-  Знаю. Кто воевал - все курят. Там сигары курил? Здесь   отвыкай.   Тут   Русь.   Махорка.   Самогон.  Сало. Кнут. Пряник. Бери  сигарету. А  выводы?- Курочицкий замолк, ожидая ответа.

Бекетов молчал, он не понимал, к чему клонит капитан. Что за выводы?

Чекист поднёс огоньку вызванному, закурил сам. Оба глубоко затянулись. Курочицкий медленно и тихо, будто по ковру, мягко ступал по некрашеному деревянному полу, просаживался взад-вперёд. Потом заговорил:-  Точно угадать, откуда ты припожаловал, не могу, но   это   латинская   Америка.   Аргентина?   Бразилия? Венесуэла? Уругвай?

-  Парагвай.

-  Ага, - а сам подумал: «Укатали же Сивку крутые горки. По виду здоровья там нет». Добавил, - рассказывай, а я послушаю. Без протокола. Память у меня хорошая. Сиди там, где сидишь. Начни  с того, как вы  с Пятибратовым оторвались от немцев. У полевого стана. В июле сорок второго.

-  Есть вопрос, капитан.

-  Давай.

-  То, что его забрали в сорок пятом, я знаю, а жив ли он теперь?

-  Вот что, Бекетов, сначала ты мне скажи: откуда у тебя   ют эта   бумага? -  Курочицкий  поднял  лист  с германской свастикой, - Поверь, ума не приложу.

-   Мне её позавчера   отдал Самбуров Николай. Он её получил в полевой жандармерии, в сорок втором. В Миллерово. Вскоре после того боя.

-  Ага, теперь понятно. Тогда  почему же Самбуров не отдал её Пятибратову, когда им занялось МГБ?

-  Так он не думал, что боевого фронтовика с орденами-медалями вдруг засадят.

-   М-да!.. -  капитан  вышел  из-за   стола,  закурил  и прошёлся  по кабинету, -  Эта  бумага  ему, несомненно,   помогла   бы.   У  нас,  бывает,   спасает  от  смерти даже незначительная деталь... Передо мной лежит на столе  твой  французский  орден   за   бои   в  рядах Сопротивления. Это... Это твой спасательный круг.

-  А как же амнистия?

-  Амнистия? Да, она  есть. Но  есть и другие указания.  Подзаконные...   И   скажу   тебе,   Алексей,  откровенно,   как   фронтовик   фронтовику.   Будь   на    твоём месте полицай, я бы с ним не так разговаривал. Их-то я уже насмотрелся. Тебе ещё повезло, что  в Николаеве работаю я, а не мой предшественник. Ничто тебя не спасло бы.

Чекист открыл оконную форточку и  выстрелил  в неё окурком.

-   А   теперь  твои  вопросы. В  наших архивах мало документов о Пятибратове. Им занимались областные работники МГБ. Мне известно, что он получил десять лет.

-   Теперь  пятьдесят шестой. Уже одиннадцать  прошло.

-   Вот  именно!  И   времена   нынче изменились.  Теперь, когда я имею бумагу на руках, я займусь судьбой Пятибратова. Но прежде я узнаю, жив ли он.

Бекетов достал свой портсигар.

-    Закуривайте   мои,   парагвайские.   Отрава,   но   -знатная.

Капитан взял портсигар в руки.

-  А что ж тут написано так красиво?

-   «Пока   живёшь -   наслаждайся»,   а   на   обратной стороне:   «Наслаждаешься,   когда   куришь  лучшие   в мире сигары «Асунсьон».

Портсигар был лёгок и красив.

-  Какими же ты языками владеешь?

-  Испанским, как своим, русским. Французским, немецким,    итальянским    -    говорю    свободно,   читаю. Практики письма не наработал.

Привезённый   табак   был   непривычно   ароматен, лёгок. Мужчины затягивались им глубоко.

-   Вот ты   куришь.  Здоровья,  вижу,  нет, а   куришь. Не секрет: что у тебя?

-  Какой тут секрет: силикоз. От шахт Рура. Заставляли работать на  износ, а  без  защиты. Теперь уже всё,    силикоз   пожирает   последние   остатки   лёгких. Точнее - антракоз.  Помолчали, пуская дым.

-   А   вот как  ты   в  этих органах застрял, капитан? Умный, думающий...

Курочицкий усмехнулся. -  Я так понял, что ты наши порядки не принял...

-   Я за  Отечество. За  Русь, где махорка, самогонка, сало  и даже за  кнут и  пряник. Так, кажется,  выразился тут кто-то?

Капитан рассмеялся. Потом, посерьёзнев, сказал: -   Поговорить мы   поговорили,  теперь  слушай  внимательно. Дома кратко изложи то, что  говорил мне, только   главное.   Напишешь   заявление   на   моё   имя прописать тебя   в Николаеве.  А  теперь иди. Лечись. Мёдом, травами...

И подал руку Алексею. Потом из окна долго провожал глазами фигуру странного посетителя. Бывшего кавалериста и полицейского, узника и партизана, грузчика и рубщика тростника, жокея и рыбака, переводчика и даже охотника на крокодилов...

Неузнаваем стал хуторянин. От былой красоты лихого казака-лейтенанта остались лишь усики, синие глаза потеряли блеск молодости, лицо прорезали глубокие морщины, оно и осмуглилось и посерело. Волос, что остался, поседел. Во рту ни одного родного зуба... Переживания доканывали Алексея. Он никого не хотел видеть, ни с кем встречаться. А когда ему предложили караулить колхозную пасеку, обра-дованно согласился. Поначалу ему даже полегчало в духовитой степи, и он стал вынашивать какие-то планы. Но - ненадолго. Воздух в гортани вдруг как бы наткнулся на преграду. В глазах потемнело, по-плыли оранжевые круги. Бекетов опустился на землю и положил руку на грудь. Вскоре сознание стало пропадать, появляясь обрывочно. Нашел, было, пульс, но провалился в бездну. Так и покинул свет белый.

10

Глубокой осенью, поздним вечером, к куреню Пятибратовых подъехала машина. Из неё вышли двое из войск МВД. Они помогли выбраться человеку огромного роста. Опираясь на костыли, поддерживаемый богатырь, волоча ноги, подошёл к воротам усадьбы. Неистовый лай собаки вызвал на крыльцо подростка. Увидев людей, входящих во двор, он заорал:  -  Ма-а-а-мка! Батяня приехал!

На веранду выскочила Клавдия Филипповна, за ней дети - Капитолина, Дашутка, Андрейка. Раздался изумлённый, радостный крик:

-  Дё-о-муш-ка-а-а! Ра-а-ди-имы-ый!- супруга колымского узника распростёрла руки. Сын Иван подхватил её, тихо  спустил по приступкам лестницы, подвёл к отцу.  Остальные  посыпались  с   веранды,  подбежали. Поднялся настоящий рёв. Плакал Демьян, громче дети, причитала, словно по покойнику, Клавдия. Даже у солдат внутренних войск глаза  повлажнели. Разноголосый клубок живых тел колыхался, извивался, менял  форму   и  очертания   и  медленно   подвигался  к крыльцу.

На цепи рвался и метался Есаул, рослая псина. Он скулил, выл, прыгал и... торжествовал. Он знал: в дом явился настоящий хозяин. Иван отпустил кобеля с цепи. Старшему сыну скоро пятнадцать. Весь в отца пошёл. Год-другой - и хоть в кремлёвскую гвардию: лёгок в поступи, красив, статен, ловок. Не одна красавица будет вздымать по казаку! А пёс нетерпеливо взвился в клубок тел, добрался до Демьяна и ну лизать его лицо! Потом спрыгнул, и бурно работая хвостом и скуля, завертелся вокруг.

ГАЗ-69, доставивший Пятибратова к родному дому, покатил к сотруднику МГБ, там от капитана Курочицкого получил расписку о том, что «...досрочно освобождённый... доставлен к месту постоянного жительства...». В бумаге сопровождения из последнего лагеря, оставленной тут, сказано было: «...Демьян Тихонович Пятибратов... реабилитирован... имеет все конституционные права... ему возвращаются все воинские награды...».

Капитан Курочицкий побывал в семье Пятибратовых, где вместе со всеми слушал рассказ возвращенца.

-  ...Восемь лет ворочал, как ломовая лошадь, да по две нормы. Сам-то   здоровый,  нормы   за   столом   не хватало...  Начальство,  правда,  заметило, на  двойной харч перевело. А тут блатные, ворьё «в законе»  стали отбирать мою пайку. Сколько-то терпел, присматривался. Потом обозлился да кое-кому переломал кости,   одного   в  драке   совсем   решил.  Начальство   мой грех «не заметило». А те отстали...

Заинтересованно  слушали дети,  вздымала  жена, с мрачным лицом, не подавая голоса, слушал капитан.

-  Потом даже, вроде как признали меня. Я же там чинил всё, что требовало ремонта. С железками сызмальства  возился. Принесли мне как-то золотые часы марки «Омега». Чтобы запустить их, не было детальки. А часы-то главного пахана - ихнего «князя». Нарисуй, мол, как она   выглядит? И  ведь нашли, принесли. А мне от того князя доставили комплект инструмента  всякого. И для часов, и слесарного... Стал ихний князь даже меня  подкармливать: колбаса, лимоны...  Чёрт его  знает, откуда   всё бралось...   Князь этот - дьявол какой-то! А потом на лесоповале придавило сосной...   В больничку, где я  валялся, однажды  припожаловал сам  «губернатор», понимай, - начальник лагеря. Козырёк на самые глаза, а под ними мешки.   Зраком   сверлит  насквозь  даже  когда   в  настроении. «Счастье твоё, Пятибратов, - говорит, - что у   тебя   золотые  руки,  не  то   пришлось  бы   списать. Неработающих мы  не держим.  Но   пользу  от тебя, даже  такого,  вижу.  Значит,  будешь  существовать. А вот  совсем   освободить    права   не имею.  Подлечат -определю в хозблок, там будет тебе мастерская. Ещё и  помошника дам». Так-то  вот. Ну  что, капитан, за твоё здоровье!.. Долго бы мне ещё там... Может, и не вернулся б.

Курочицкий, бывший разведчик 1-го Белорусского фронта, ещё два года назад служил в столичных органах безопасности в звании... подполковника. Не подошёл: умом самостоятельный. По своему разумению заступился за уже обречённого полковника -кому-то он здорово мешал. Наш особист знал его с войны еще, и промолчать не мог. Полковника-то отстоял, но сам поплатился. Рослый самодовольный генерал, вызвав его, подполковника, «на ковёр» и завершая служебный разнос, приговорил:

-  Так что, капитан, продолжите службу на периферии...  Уволить вас не могу: много знаете, а  так - будете под присмотром...

Эпилог

...Прошли годы. Много воды утекло в сторону моря. Районный центр из Николаева перебрался в некогда крупную станицу, а ныне промышленный и административный город. Почти полстолетия минуло с тех давних событий грозного 42-го. Многое стёрлось в памяти. Возможно, ничто уже и не напоминало бы о прошлом, не будь живого свидетеля. Каждый год в День победы к центру хутора сходятся редкие фронтовики. Иногда объявляется Сергей Попов, тот самый Серёжка. На ручной самодельной коляске, оборудованной автомобильными аккумуляторами, приезжает Демьян Пятибратов. В огромных яловых сапогах и в форме старшего лейтенанта. На ней все награды. Добавилась и новая: орден Великой Отечественной Войны. И прикрепил её лично приехавший под такой случай генерал. Всматриваясь в знакомое лицо, ветеран с изумлением узнал в большом начальнике... капитана Курочицкого, вызволившего его когда-то из лагерей. Эх, время, время!.. Время надежд, свершений, потерь и утрат.

Ушёл из жизни и Демьян Пятибратов, немного не дотянув до восьмидесятилетия.

«А сколько их, друзей хороших,

Лежать осталось в темноте...»

Благодарные потомки великой России чтут и помнят славные имена героев, отдавших жизнь за свободу и независимость нашей Родины. А сколько их, безвестных, оклеветанных, пропавших без вести лежат в земле сырой?

Предавать их забвению - великий грех.

Упокой, Господи, их души.

Мёртвые сраму не имут...

Категория: ПРОЗА | Добавил: Zenit15 (11.08.2016)
Просмотров: 820 | Теги: Андрей Калабухов. ИМертвые сраму не | Рейтинг: 5.0/5
Всего комментариев: 0
Имя *:
Email *:
Код *:
Форма входа

Категории раздела
СТИХИ [321]
стихи, поэмы
ПРОЗА [227]
рассказы, миниатюры, повести с продолжением
Публицистика [118]
насущные вопросы, имеющие решающее значение в направлении текущей жизни;
Поиск
Наш опрос
Оцените мой сайт
Всего ответов: 208
Друзья сайта
  • Официальный блог
  • Сообщество uCoz
  • FAQ по системе
  • Инструкции для uCoz
  • Статистика

    Онлайн всего: 1
    Гостей: 1
    Пользователей: 0