Юный Сусанин
Рассказ
Танк с чёрными крестами на броне остановился среди улицы. Сразу же его окружили хуторские ребята, с интересом разглядывая со всех сторон. Он был без башни. Мотор ревел и сильно коптил. Трое немцев в шлемах и очках, с засученными рукавами нательных несвежих рубах, бодро спрыгнули на пыльную дорогу. Один из них, старший, обратился:
- Малшишки, кто знайт дорога на... Данилюф? Будет нам показайт- мы вам давайт драй плитка шоколад. Кто есть храбри, как Суюроф? Отвечайт шнель! - немец резко выбросил руку вперёд.
- Я знаю, фрицы, дрогу. Там жил и учился. Только давайте пять плиток шоколада, - выступил Серёжка Колесников, наш постоянный атаман и заводила. -Почему пять? - Серёга наклонил вихрастую черно голосую голову набок, раскрыл рот, и, глядя с усмешкой на вражеского танкиста, продолжил, - Нас пятеро. Значит, каждому по плитке. Ферштейн, Ганс? Так будет честно! Я вам «показайт дорога», - улыбаясь, коверкал язык хлопец, - вы нам шо-ко-лад. Ферште-ен, господа дойчзольдатен? А чё танк-то такой?
Ребята, приятели Серёжки, настороженно и опасливо смотрели на своего вожака, сбились в кучку от сбавившей газ машины. Кто-то из них крикнул:
- Серёга, хватит чесать язык - накличешь беды...
Но тот бойко продолжал:
- Их либен... гроссен дойчланд, и я помогу, генос-сен камарады. Хайль! Будь готов! - отсалютовал он. - О-о-о! Ти есть умни башка! - танкист улыбнулся и, посерьёзнев, добавил:
- Ти, карашо сказаль! Зер гут... Шоколад я давайт в Данильоф. И давайт не фюнф, - показал он пальцы руки, - давайт - пачка.
- Аускецайфнет, зольдатен! Форвертс нах Данильоф! Вперёд, геноссе! - воскликнул Серёжка и шустро вскочил на танк.
В хуторе парнишку знали хорошо. Пострел и сорвиголова был прямым и честным, обладал не по годам взрослой сообразительностью. Поручи что ему - и поймёт правильно, и сделает всё как надо. Мы, пацаны, заглядывали ему в глаза, подражали ему и чуток побаивались. Крутой был хлопец. Однажды он схватился с Костей Самохвалевым (это уже при оккупации), тот и старше на два года и выше на голову. Сцепились на гребле пруда, в котором утонули две лошади с поюзкой и привязанным велосипедом. Серёжка - отличный пловец и ныряльщик - два дня околачивался там, пытаясь освободить велосипед. Пруд был глубоким и трофей не поддавался. Лишь с помощью ножа и длинной проюлоки удалось ему зацепить и вытащить «лисапет». Но когда он «оседлал» трофей и поехал, появился нахальный Костя.
- Отдай велик, муравей!
- Держи карман шире, раина!
- Чи-иво? Да я тибе...
Вспыхнувшая драка шла долго. Раскровенив один другому носы, наставив шишаков, противники не отступались. Катались в пыли, отплёвывались, сопели, но валтузились молча. Поединок проходил с переменным успехом:«Самофал», как более сильный, теснил Серёжку вдоль гребли, но тот, ожесточившись, тут же переходил в яростное «контрнаступление» и сыпал кулаками так часто, как мог. Да по морде, да по морде! Иначе - по ряшке. И нахал не выдержал: отступил с угрозами «показать» ему потом...
И вот тебе «пачка шоколада», а за неё - «пока-зайт штрассе на Данильоф...» Как-то непонятно. Чтобы Серёжка - и за шоколад? Пять плиток или пачку? А говорил всем: «Надо вредить, как можно!» Нет, тут что-то не то...
В танке прибавили газу, и он загрохотал из хутора, поднимаю пыль и воняя топливом. Июльское солнце поливало землю зноем. И ни малейшего ветерка. Впрочем, Серёжку обдавало ветром скорости.
Танк остановился. Старший достал из планшета компас и сунул Серёжке под нос:
- Показайт курс нах Данильоф! - прокричал он в ухо, - Шнель!
Колесников посмотрел на стрелку, потом - вперёд и махнул рукой по направлению на Данилов. Он внимательно, изучающее оглядел танкистов. В пути следования они прикладывались к фляжкам и выглядели несколько соловыми. Сергей, улыбаясь, не сводил глаз со старшего.
- А вогин, Ганс, за каким вы едете?
Немец покрутил голоюй, обвёл небосюд мутным взглядом, снял пилотку, поднял сжатый кулак и хрипло воскликнул:
- О-о-о! Колоссаль! В Миллероф нам ставит новый башня, и мы делайт, - он присвистнул и махнул рукой, - Сталинград! Побеждаль русска армий! Сталинград равняйт земля. Капут война Сталин - пук! Тра-та-та! Хайль, Гитлер!
Не выявляя ненависти, Серёжка с любопытством смотрел на фашиста. «Ага, поставите башню, разрушите Сталинград... Убьёте товарища Сталина... Погодите, гады, я вам покажу Сталинград и «Данильоф». У Серёжки зрел план... А танк, подминая прошлогодний сухой бурьян, будылья подсолнухов, встречный кустарник, пересекал балки и шёл напрямик, остервенело лязгая траками.
Колесников, получив от «Ганса» упаковку шоколада, сунул её за пазуху и вдруг улыбнулся: всё, понял, как... Улыбка стала зловещей, глаза играли, как бы сопровождая удар.
А танкисты чему-то радовались. Орали какие-то песни, обменивались местами. Их фляжки становились всё легче. На Серёжку внимания не обращали. Спрыгнуть и удрать от них труда не составляло. Однако он не этого хотел.
Танк выскочил на бугор, что в полутора километрах от хутора Данилов. Вскоре дорога раздвоилась. Левая пошла в объезд хуторского пруда, один берег которого, примыкавший вплотную к крутому поворо ту дороги, был обрывистый. Обычно там ездоки покидали воз и вели коней и волов на поводу. Подъём на греблю, крутой и непрямой, так же представлял опасность. «Сыграть» с обрыва было легче лёгкого. Такое случалось. Поставить ограду всё было недосуг: свои и так знали, а чужие пусть лучше смотрят. Вот к этому повороту Серёга и направил танк.
- Форвертс, вассер! - крикнул он и приготовился к прыжку.
- О-о-о! Вассер? Это есть карашо! Буль-буль, купа йтца!
- Во-во! Буль-буль! - злорадно усмехнулся Колесников, - Ауфвидерзейн, фашистишен панцерн!
И мальчишка сиганул с танка.
Пьяный водитель на скорости рванул рычаг, но инерция железного дракона швырнула танк к обрыву. Машина загремела железом, взревел мотор, и ревущее чудовище сорвалось в пруд.
Взбежав на греблю, Серёжка оглянулся, увидел, как поднялся пар, забурлила вода. Шестиметровая глубина заглотила вражеский трофей.
Через несколько секунд вынырнул один вояка и заорал:
- Партизанен! Русс, сдавайса-а-а! Но вот и его не стало.
Серёжка прыгал, словно игривый козлёнок, шлёпал ладонями по бёдрам и, то ли хохотал от последних слов барахтавшегося танкиста, то ли восторгался от своей победы над врагом. Слоюм, подросток ликовал.
- Что, поставили башню? Вот вам Сталинград, гады!.. Буль-Буль!
Потом он, оглядевшись по сторонам, быстро разделся и бултыхнулся рядом с затонувшим танком. Подобрал и выбросил на кручу три пилотки, две фляжки и какую-то картонку. Выбрался. Скоренько оделся. Вокруг ни души. «Отлично, - вертелась у него мысль, - я никого не видел и меня никто. Бережёного Бог бережёт». По этой же причине отогнал
мысль навестить тётку, что жила в Данилове. «Мало ли что».
День оставался знойным и душным. Облака сгущались. Высоко в небе плавно парил коршун, кругами ввинчиваясь в перламутровую синь воздушного океана. Изредка проносились грачи...
Домой Серёга возвратился к вечеру.
В густом караиче собрались его друзья. Он рассказал о поездке, умолчав о главном. Показал «трофеи»: пилотки, баклажки, картонную коробку пока не раскрывал.
- Серёга, а откуда это всё у тебя? Ты чё-то скрываешь. Что, фрицы тебе отдали это заместо шоколада? Ну! Выкладывай. Да не бреши!
Руководитель хуторской ребятни покривил губы, поплямкал ими, вскинул глаза к небу и этак скромно, как бы нехотя, признался:
- А танк-то утоп. Тяжёлый, потому и утоп. Буль-буль.
- Заливаешь, брат... Как же это он утоп?
- А тяжёлый был, с немцами. Я еле успел спрыгнуть.
И уже посерьёзнев, рассказал приятелям всё в подробностях. У тех блестели глаза. У кого-то от зависти: эх, не я!.. Потом Сергей вскрыл картонную коробку. Все с любопытством склонили головы. Она была полна шоколада, завёрнутого в золотистую бумагу и тончайшую фольгу. И хотя коробка «искупалась», содержимое не пострадало, его тут же поделили поровну.
- Так ют, пацаны, - промолвил наш герой, - я твёрдо решил: как наши освободят хутор - сразу рвану на фронт. Это как пить дать!.. Здесь не усижу. Так что, друзья, кто не дрейфит - держитесь меня. И на нашу долю достанется.
Ребята не дрейфили. Подростки военной поры стыдились трусить, они и в самом деле были смелыми.
Над хутором опустилась тёплая летняя ночь, усыпанная мириадами золотинок-звёзд. Вокруг стояла тишина. И казалось ребятам, что нет войны, что вокруг на земле покой.
Обелиск в степи
Рассказ
Середина декабря 1942-го. Зима выдалась холодная и снежная.
Их было одиннадцать. Из хутора в хутор они ездили... на велосипедах. Выискивали активистов, коммунистов, комсомольцев, евреев. Наводили самочинное «следствие», забирали подозрительных и, когда набиралось несколько человек, приезжала крытая машина и увозила их в Каменск, Белую Калитву, Миллерово. Некоторые жители становились жертвами палачей у себя дома. Однажды они заявились в Жёлтый Колодезь. В тот же день расстреляли мать и девятилетнего сынишку.
...До войны Соболева Ирина с мужем и первоклассником Юрой жила во Львове. Работала врачом. Когда муж ушёл на фронт, эвакуировалась на восток. Судьбе было угодно оставить беженцев в этом небольшом хуторке, среди раздольных донских степей. Жили они тихо, скромно. Львовскому врачу нашлось лишь место уборщицы, однако Ирина часто оказывала медицинскую помощь тем, кто в ней нуждался. За тихий и добрый характер, за бескорыстие и готовность в любую минуту прийти на зов, хуторяне уважали беженцев, жалели и помогали им.
И вот их не стало. Говорят, были евреи, а доложил немцам «господин староста». Весь хуторок оплакивал полюбившихся им людей, нашедших своё последнее пристанище вдали от родины под бескрайним донским небом. Пусть земля им будет пухом.
А на третью ночь у большого дома, где жили староста и полицейские и где расположились одиннадцать карателей, загремели выстрелы, застрекотали автоматные очереди. Раздалось несколько взрывов гранат. И так же внезапно наступила тишина. Вскоре взлетели ракеты, послышалась трескотня.
Жители проснулись и с тревогой прислушивались к разбудившей их стрельбе. Недоумевали: что могло случиться? Фронт ещё далеко. Германца окружили под Сталинградом. Партизан в этих местах будто нет, потому как лесов мало. Правда, почти вплотную к хутору подходила глубокая балка, заросшая сплошь кустарником.
Но вот и эта пальба стихла. Раздавалась немецкая лающая речь.
До утра никто из жителей не спал. И ещё задолго до рассвета распространился слух: напали на фашистов партизаны и один из них убит. Ещё в предутренних сумерках люди потянулись к дому старосты, но каратели запретили близко подходить, пригрозив оружием. Жители пустились на хитрость: мимо, мол, идём - любопытно стало. Как-то разузнали: где-то заполночь неизвестные стали окружать дом. Сколько - неясно, вроде, трое. А может, и не трое, кто ж видел? А у немцев стоял часовой. Снять его бесшумно не удалось, и он поднял тревогу. Завязалась перестрелка. Одному из нападавших очередью перебило ноги, но он успел бросить гранату. И надо же было так случиться! - там влетела в духовку и, взорвавшись, никого не зацепила. Гитлеровцы заняли круговую оборону. Патронов не жалели. Немцев огнём поддерживали староста и его полицаи. Попытка расправиться с фашистами не удалась. Раненого в обе ноги товарища нападавшие унести не смогли. Они отошли.
Хозяйка соседнего дома слышала, как кричал раненый:
- Уходите! Назад! Приказываю. Ребята, прощайте! Адрес! Не забудьте адрес! Матвеев... Курган!
Раненый отползал дальше. Затем укрылся в конуре.
Марта Штимберг происходила из немцев. Давным-давно её предки какими-то судьбами попали в Россию. Обжились, сроднились с русскими, нарожали детей. Дети выросли, поразъехались, сами стали семейными. Так в хуторке Жёлтый Колодезь и осела Марта Штимберг с мужем Иваном Оттовичем и двумя дочерьми - Эльзой и Руфиной. Хозяина не стало года четыре назад. Скончался прямо за рулём трактора, скоропостижно. Деючки перед самой войной вступили в комсомол. Марта, которую все называли Марией, работала телятницей. За ударный труд имела орден «Знак Почёта». Как лучшего животновода района, её посылали в Москву на сельскохозяйственную выставку.
Когда совсем рассвело, немцы по кровавому следу направились к собачьей будке. Из неё раздался выстрел - один каратель упал. Всего же в ночной схватке было убито трое - два немца и полицай. Немцы не стали стрелять по будке - они хотели взять раненого живым. Подобрав своего, ушли в дом.
Марта наблюдала за всем этим в окно и, когда враги скрылись, осторожно вышла на улицу, крадучись направилась к конуре. У дома старосты прогремел выстрел, и пуля взвизгнула возле уха. Она бросилась назад.
Хуторяне пытались помочь партизану. Добровольцем вызвался Саша Зайцев, бывший ученик шестого класса, пионерский вожак. Натянув на себя белую исподнюю рубаху матери, прячась за будку, он пополз. Из дома Марии наблюдали за ним с волнением и тревогой. Оставалось метра два-три. Старушки крестились и, утирая слёзы, шептали: «Помоги, Господи, сыну Христову. Отгони окаянных супостатов и всели веру и силу воину, Отечеству...»
Вдруг неожиданно из сарая выскочила хозяйская собака, с лаем бросилась на ползущего. На лай выскочили из дому немцы и открыли огонь. Собака и
мальчик остались лежать на снегу. Ах, собака, собака, где же твоя сообразительность?!
Всё произошло мгновенно, на глазах у матери. Женщина бросилась к сыну, но люди её схватили и крепко удерживали. Потрясённая внезапной трагедией мать, обливаясь слезами, рвалась из рук.
Через несколько минут Мария вышла из хаты и направилась к немцам. Они внимательно следили за приближавшейся женщиной. Распахнулась дверь и на крыльце появился офицер.
- Хальт! Куда ходит русска баба? Партизанен никс помогайт! Аллее капут! Кто смейт под... под... би-райтса этот бандит, будет пук! Стреляйт! Ферштейн?
- Господин офицер, - обратилась она на немецком языке, - вы убили мальчика. Позвольте забрать тело.
- Что я слышу! Чёрт меня побери, вы отлично говорите по-нашему, кто вы?
- Марта Штимберг. Колхозница. Советская гражданка.
- О, доннер вейтер! Вы красная немка?! Но мы таких уничтожаем! Унтерменш!..
- Здесь моя родина, господин офицер, - внятно ответила женщина.
- Фанатичка! Вместе с русскими ты здесь погибнешь! Забирай тело и катись к дьяволу!.. «То-ва-ри-щам» передай: кто попытается подойти к недобитому бандиту, что в будке, будет расстрелян. Всё!
Подобрав мальчика, она понесла его к своей хате.
Раненый партизан с перебитыми ногами потерял много крови. Жестокий мороз и боль причиняли страдания. И хотя одет он был тепло, рана и стужа укорачивали его жизнь с каждой минутой. Полушубок, армейского покроя ватные брюки и цигейковая шапка не могли спасти его в эти последние для него часы.
В хатах, переживая, плакали женщины, на супясь, молчали дети, вздыхали старики.
Временами, теряя сознание, партизан знал - вот-вот пойдут проверить: жив ли ещё он? Ждал и крепился. «Помирать - так с музыкой!»
И они пошли. Осторожно, будто облаживая опасного зверя.
Сую щёлкнули один за другим два выстрела. Один солдат упал. Тогда каратели бросились к конуре и в это время прозвучал третий, последний выстрел. Раненый оборвал сюи мучения.
Его приюлокли к дому старост и бросили у порога. Вышли офицер, староста, полицаи.
Офицер скомандовал:
- Собрать всё население, пусть по одному проходят мимо этого подохшего русского. - он кивнул ногой на лежащего, - Так будет со всеми, кто пойдёт против. Населению объяснить: проходить мимо убитого молча. Кто заговорит - стрелять. Шнель!
Согласно закивал головой староста и распорядился, свирепо глянув на полицаев:
- Быстр-ро по хатам! Шнель!..
Жителей согнали в толпу. Редкая скорбная вереница хуторян потянулась мимо павшего. Всем было страшно и больно. На глазах слёзы, слёзы, слёзы. И приглушённые стоны. Всё это - дань погибшему, чьё имя они даже не знали.
Шёл с под ростком-внуком Мишей Синельниковым и дед Захар, потерявший ногу ещё в ту, русско-германскую, войну. Хрустел снег под деревянной култышкой Георгиевского кавалера. «Ах, ироды проклятые, что делают, - шептал старик, - изверги рода человеческого. Какое измывание устроили. Дьявольское отродье!»
А Миша, затаив дыхание, пристально всматривался в открытые немигающие глаза убитого. Партизан он считал самыми смелыми людьми на свете. Он крепче сжал руку деда, метнул ненавидящий взгляд на фашистов. Ускорил шаг, а когда карателей не стало видно, выпустил сухую, но горячую руку старика и побежал домой.
Когда старый Захар прихромал в хату, внука не было. Его младшая сестрёнка Клава доложила:
- А он убежал, деда. Ска зал: «Хочу ещё раз глянуть на партизана. Сильно жалко». И зачем-то скинул своё пальтишко, а надел старую мамкину куфайку.
И верно: Миша снова потихоньку пристроился к проходившим мимо убитого. Их осталось несколько человек. Он дождался, когда пошла последняя женщина и, немного приотстав, двинулся следом. Закусив губы, он напрягся в ожидании последних секунд, косо поглядывая на толпившихся немцев, полицаев, старосту. Старая телогрейка, что до колен, прятала его руки в широких рукавах.
- Шнель! Шнель! Проходийт бистро!
Миша бросил прощальный взгляд на безжизненное тело лежащего, затем стремительно повернулся в сторону немцев и выдернул руки. В каждой было по про тиво танкою и гранате.
- За партизана! - крикнул он звонким голосом и одну за другой швырнул их во вражескую толпу.
Это было так неожиданно, бесстрашно и дерзко, что стоявшие не успели даже среагировать, как один за другим громыхнули мощные взрывы. Парнишка, было, упал, но тут же вскочил и бросился бежать.
Уходящие люди обернулись и увидели корчившихся на снегу карателей.
Автоматная очередь срезала юного мстителя. На всём бегу он споткнулся о невидимый барьер и слёту ударился в белую кипень снега. Фашист подбежал к нему и в ярости выпустил в неподвижное тело последние патроны рожка. Затем ринулся к неподвижному партизану. Ударил его в лицо ногой и, выхватив нож, стал бить, освобождаясь от неудержимой ярости.
Народ, наблюдавший издали, в ужасе бросился бежать. Крик, плач захлестнули дворы, содрогнулось студёное небо.
Взрывом гранат убило троих, в том числе и старосту, кого-то ранило.
Тревожная стылая ночь опускалась на Жёлтый Колодезь. Гнетущее предчувствие волновало жителей.
На следующий день на машине и бронетранспортёре нагрянули немцы. Растянувшись цепью, они двинулись к хутору. Запылали хаты, сараи, поднялся переполох и страшные крики. Тарахтели автоматные очереди, хлестали одиночные выстрелы, отчаянно и яростно лаяли собаки. На хутор обрушилась смерть. Пощады не было. Пламя пожирало хаты и подворья, дым поднимался громадным жутким вулканом к небесам, как бы призывая в свидетели божественные силы.
Немногим удалось остаться в живых. Кто спрятался в погребах, кому посчастливилось убежать в заросли глубокой балки.
Жестокая расправа закончилась быстро. Забрав своих раненых и убитых, гитлеровские головорезы покинули пепелище. Нетронутым остался лишь осиротелый дом старосты. В нём над мёртвым мужем и отцом голосили вдова и трое детей.
На месте хуторка зловеще стояли почерневшие трубы, дымились останки жилых очагов да колодезные журавли безмолвно смотрели вслед удалившейся смерти... Над пожарищем с неубранными трупами тревожно и скорбно выла уцелевшая собака. В наступающей мгле угрюмо тянул сыч: - Спи-и-и! Спи-и-и! Спи-и-и!..
...В хуторе Жёлтый Колодезь после войны вновь возродилась жизнь, зазвенели людские голоса. Здесь сеют хлеба, растят детей, поют песни. Лежат в братской могиле дед Захар, Марта Штимберг с дочерьми, десятки других хуторян. А неподалеку от братской могилы, на возвышенном месте на семи ветрах стоит обелиск. Под ним покоится прах павших за Родину. Спят в земле вечным сном безвестный партизан из Матвеева Кургана, юный пионер Саша Зайцев. Спит в земле вечным сном и юный Миша Синельников. Мир и покой им... |