Раздумья
Обида
Хотят все в истории нашей остаться
и в память России навек затесаться.
Поэтому лезут во власть проходимцы:
ворьё, аферисты, лакеи, мздоимцы!
И "опыты" ставят над нами опять,
вещая с экранов в день раз двадцать пять,
что жить стало лучше, жить стало светлей.
Затянем, народ, пояса посильней!
Зерно у крестьян забирают "за так",
а хлеб в магазине возрос на пятак.
Для них мы холопы, как было не раз,
они всех давно посадили на квас.
В Корею, Японию, в Грецию - газ,
вы ж печку покуда топите у нас.
Мечта не сбывается - брешет Газпром!
-иди за дровами, а газ - на потом.
Вот немцы живут нынче лучше, чем мы,
за что ж в той войне полегло полстраны?!
Заложники мы несчастливой судьбы:
мы были рабы и остались рабы!
В Италии, глянь, что на карте - сапог,
есть только винчишко да тухлый ход-дог,
а всё ж не кизяк они в печку суют:
у всех у них - газ, и в квартире уют.
А мы до сих пор в "кочегарке" живём:
одно, блин, дрова в эту печку суём!
И наш паровоз не летит, брат, вперёд –
Нам кто-то включил втихаря задний ход.
Нам лысый премьер коммунизм обещал,
в пылу на трибуне ботинком стучал;
на севере он кукурузу сажал,
народ в это время макуху жевал...
И всем, кто страну подымал из руин,
копеечки платит теперь "господин".
Себя ж не обидел "родной" депутат:
там хватит и внукам, едрит твою мать!
Вот бабке уж не за что тряпку купить,
так ей без рейтуз предлагают ходить!
Зато шоу-звёзды зажгралися все,
им шмотки до фени - они в неглиже!
А фермеров душит опять беспредел:
козёл-перекупщик совсем оборзел!
Банкирам считать уже деньги не в мочь,
и просят они государство помочь...
Народ им не нужен, живут для себя –
такая у них, олигархов, "семья"!
Богатство страны оседает в Европе,
а ты, Ваня серый, по-прежнему в ж...
Из этой клоаки не вылезти нам:
ни сирым крестьянам,
ни нам, казакам...
Мираж
Где б мне волюшку на свете отыскать?
Надоело мне со всеми воевать!
Бросить всё бы и скитаться по степи,
как гуляли все донские казаки!
От приказов и уставов я устал,
я б к цыганам кочевым сейчас пристал,
слушал песни у костра бы до зари,
а цыганка пела б: «Сердце подари!..»
И под звёздами о близости моля,
в эту ночь она была бы вся моя!
А на утро снова - степь да степь кругом:
здесь нет подлых и не встречусь я с врагом...
Миражи себе, наверно, создаю.
Так бывает, видно, только лишь в раю.
На земле ж - тюрьма: век воли не видать!
Мне с цыганами, наверно, не шагать...
И цыгане, братцы, нынче уже не те:
больно к водке пристрастились, к наркоте,
позабыли, как и лошадь запрягать,
и давно уж перестали кочевать...
Я же ихней давней жизнью всё живу,
в 21-ый век никак не заплыву...
Не хочу я суеты и беготни!
19-ый мне больше век сродни...
Суд
Да, много в жизни суеты:
как маятник, "туды-сюды"
мотаешься, не медля бег...
Куда придёшь ты, человек?
Привязан ты к своим часам,
и сто очков вперёд я дам,
что так до края ты дойдёшь,
а жил зачем - и не поймёшь...
А может, лучше и не знать
и всё "туды-сюды" шагать?
Но кто-то ж ум дал - размышлять...
Я не могу вот так шагать!
Мне нужен лучик в царстве тьмы,
чтоб видеть новые пути,
всё непонятное понять,
себя в пути не потерять...
Но если я "сойду с орбиты",
тогда мне все пути открыты!
Но это будет мир иной,
я буду там совсем другой.
Там будет суд моей души –
и снисхожденья не ищи!
Дороги две всего положат,
и адвокат нам не поможет.
Там две лишь чаши на весах,
и ты получишь в небесах,
что заслужил в земном пути...
Да страшно мне туда идти.
Раздумья
Жизнь прошла, закат уже не долог,
и к Творцу не опоздаешь ты.
Суеты земной опустит полог
та, что "смертью" называем мы...
Кабы знать, за гранью что творится,
легче было б уходить туда.
Пусть я буду хоть в котле вариться,
только б не немая пустота!
Но никто оттуда не приходит,
никакую весть не подаёт.
Человек опять "в навоз" уходит
и землице силу придаёт.
Тело-то моё, конечно, тленно,
ну а мысли-то куда девать?
Не расплавишь их в огне геенны...
Стану людям я их раздавать!
Вот тогда, наверно, буду вечен,
коль меня потомок вспомянет...
Я такой, как все, - небезупречен,
жизнь моя не без греха течёт.
Но, быть может, чем-то и отличен,
коль задумался о жизни я,
если я к судьбе не безличен...
Эх, опять гордыня у меня!
Человек даёт себе слабинку,
немощен и грешен - «божья тварь».
Нарисует сам себе картинку –
нет бы душу кинуть на алтарь!
Но на это надобны силёнки,
тяжело себя к кресту прибить.
Замотала жизнь тебя в пелёнки,
и не можешь шага ты ступить...
Может быть, душонка слабовата,
или жизни суетой забит? –
Не герой я вообщем-то, ребята,
не могу я, как Христос, любить...
Полюбить ведь надо без оглядки,
всех забыть: детей и мать с отцом.
Боже, не хочу играть я в прятки,
я не буду лживым подлецом!
Я люблю их, Господи, не меньше,
чем Тебя и Божью Мать твою.
И на крест за них пошёл бы, верь мне,
ведь и ты пошёл бы за свою...
Видно, вкралась в Библию ошибка,
или кто писал - недоглядел.
Их любить по жизни буду шибко,
а отвергнуть их - не мой удел.
Может быть, не прав я–Ты рассудишь...
Но пока отпущено мне быть, -
Ты меня, Всевышний, не осудишь, -
буду я всегда родных любить!
ГРУШИЦА
Утро
Рассвет над Доном настаёт.
Ещё станица не встаёт,
а я сижу на берегу
и тишь речную стерегу...
Волна тихонько накатила
и чуть мои ступни омыла.
Назад бежит она, дразня:
"А ну-ка, догони меня!"
Вдали плеснулся чикомаз*
-круги поплыли по воде.
И сонно движется баркас
вдоль по серебряной реке.
Бабайки*, двигаясь не в такт,
тревожат сонный Тихий Дон.
Плывёт отчаянный рыбак,
держа свой курс на Лебердон*...
Вот первый солнца луч блеснул
и тьму ночную отпугнул.
Запели пташки на кусту –
и стало слышно за версту!
Баржа, гудя, прошла на низ,
в станице кочет прокричал.
Проснулся Вася-гармонист,
сыграв начало всех начал....
Станица
Мариновка* моя родная!
Тебя - от края и до края –
люблю морозною зимой,
цветущим летом и весной!
Люблю, когда в степном июле
от солнца плавится и пуля:
такое пекло над станицей,
что спал бы, кажется, в кринице!
Зато у Дона - красота!..
Здесь и жара уже не та:
прохладой веет от реки,
и ходят рыбьи косяки...
Сказал бы кто: "Живи в столице!"
-не променял бы я станицу
на все большие города,
ведь "атмосфера" там не та!
Здесь предки воздухом дышали –
а там в бетон меня б зажали,
и я за год бы там угас,
и даже б врач меня не спас!
А здесь маслина зацветет -
и у меня душа поёт:
её я мёдом подышу
и снова дальше жить спешу...
А в городе все смогом дышат
и пенья птичьего не слышат,
не знают запах чернобыла, -
им нюх машина отравила!
Ностальгия
Оттолкну я баркас от ивы,
погребу по сонной реке
и не буду спешить - рвать жилы -
на весенней холодной воде.
Не спеша катит Дон свои воды,
как и тысячу лет назад.
Жили разные здесь народы,
а теперь тут живёт казак!
Эту реку и степь без края
кровью с потом завоевал...
Эх, Донщина моя родная! -
Разноцветье да балок развал...
Если вниз спуститься по Дону,
то в замин* попадает ты:
рыба ходит там по затону,
избавляясь от икры.
рыбу в нерест нельзя тревожить -
это знали во все времена -
даже стукнуть бабайкой* не можешь, -
и молчали колокола...
Я без всплеска гребу все ниже,
городок на яру видать,
и казачье жильё всё ближе...
С басурманом билась тут рать.
Как виденье, всплывают лица
с бородами и без бород.
С этих мест родилась станица,
жил тут вольный казачий род.
Городок Каргалы - военный:
жизнь и смерть здесь рядочком шли -
удалой, суетной, степенный...
Всё ушло...
Но остались мы.
А за нами прийдут другие -
может, лучше, а, может, нет...
Казачки вы мои дорогие! -
Синь фуражек да блеск эполет...
На стремнину баркас направив,
отдаюсь я во власть реке –
не гребу я, бабайки оставив,
закружило меня налегке...
Дон наш Тихий, река казачья,
не всегда ты бываешь такой.
Ты сейчас своенравный, горячий
и не снится тебе покой.
Как тебя не любить, мой милый!
Для меня ты - отец и мать.
Ты как небо над степью - синий,
нас с тобою вовек не разнять!...
Осень
По-над Доном склонилися ивы,
в реку смотрят, грустя, тополя...
Это осень выводит мотивы:
воздух чист и уныли поля.
А низовка, волну нагоняя,
одинокий качает баркас,
И в песок его с силой вгоняя,
развернёт то во фронт, то в анфас...
Птицы, в стаи сбиваясь шумливо,
клином тянут неспешно на юг.
И домашний гусак торопливо
от земли отрывается вдруг.
Тяжело пролетев метров двадцать,
упадёт и, осанку храня,
оглянется: «Эх, с кем бы подраться!
Я боец, опасайтесь меня!»
Дождь, сквозь марлю пропущенный, сеет,
крыши все посерели вокруг,
ветер листья последние бреет...
И, как чудо, мелькнёт солнца круг!
Грушица
Грушица во поле стояла...
А как она туда попала?
Быть может, зверь её занёс,
иль, может, ветерок принёс?
Но суть не в том, кто посадил...
Как у неё хватало сил
расти и наливаться соком
и выживать в степи далёкой?!
Её же гнули все ветра,
зимой давили холода,
всю осень дождь её косил,
а летом лютый зной душил!
Весной душа её звенела,
над нею жаворонки пели,
горячий луч её ласкал,
и каждый листик оживал!
Весна её пора была –
тогда она вовсю росла,
в земле корнями укреплялась
и соком жизни наливалась...
На год седьмой - как замуж вышла:
и зацвела "невеста" пышно!
Недолго в платье простояла,
потом цветы её опали...
А осенью плоды созрели
их все в округе птицы ели!
Я тоже пробовал их, брат,
-неповторимый аромат!
В нём горечь, сладость, дух степи:
и терпкая, и чуть кислит,
то мёдом пахнет, то росой
дичок родимый, золотой!
Спасибо матушке-земле,
что не оставила в золе,
взрастила грушицу мою,
которой гимн сейчас пою!
Я уважаю грушу ту
за крепость духа, простоту.
Она сродни моей любви...
Живи же, грушица , живи!
Земле поклон я приношу
за то, что вижу и дышу,
за счастье жить, за радость дня -
от грушици и от меня!
Лоза
Однажды был казак в походе.
И при любой лихой погоде
он стойко службу свою нёс...
На Дон с собой чубук привёз.
Лозу, как сердце, сохраняя
и от жары оберегая,
он сам воды не допивал,
её обильно поливал.
Над ним шутили казаки:
«Зачем, Васильич, изреки,
везёшь ты "прут" издалека?
Аль неверна тебе жена,
и ты ей хочешь отплатить,
лозою этой проучить?
Так ведь нагайкой побольней –
спина гореть будет сильней!..»
На шутки он не обижался,
в усы тихонько усмехался:
«Позубоскалю я потом,
когда приеду в отчий дом...»
Вот сотня* въехала в Цимлу...
А там в своём большом саду
какой-то старенький казак
лозы нарезал просто так.
И те ж Васильич чубуки
пристроил у своей луки*.
Вот "Отче наш" он прочитал
и к дому резво поскакал.
Станица с Доном показалась.
Тут сердце казака взыграло!
Он помолился неспеша,
из глаз скатилася слеза...
Не стал он заходить в курень,
лопату взял через плетень и,
чубуки схватив под мышку,
он побежал к бугру вприпрыжку.
Он их до полночи сажал,
солёным потом поливал,
затем таскал донской воды,
чтоб не пропали зря труды.
Народ его не понимал:
жены - и той не приласкал,
копает что-то на бугру:
«Ну как не совестно ему!»
Его лишь понял унучок*,
втыкал он тоже чубучок
и воду в кабачке* носил
по мере детских малых сил...
И от заботливых тех рук
прижился, братцы, весь чубук!
С душою труд в него вложили,
и он налился в полну жилу:
два разных сорта винограда –
дедку и внуку, как награда!
Один - что тёмная гроза,
другой - янтарная слеза,
но оба сладкие, как мёд!
И удивлялся весь народ:
« Как это с тоненькой лозы
такие выросли "тузы"?!»
Вино давили с тех кистей,
и угощал казак гостей
искрящимся напитком - эх! –
для бодрости и для утех!
Поможет в горести она,
в веселье радость даст сполна,
ума добавит мудрецу...
Нельзя вкушать лишь подлецу:
нельзя с душой поганой пить –
лозу так можно загубить.
У ней душа ведь тоже есть:
засохнет, перестанет цвесть...
Любовь и труд в чубук вложили –
так виноградник заложили...
Да будет славен на века
труд винодела-казака!
Зима
Давно не видел я зимы:
всё больше слякоть да дожди.
А в этот год зима пришла –
снега, морозы принесла,
деревья серебром покрыла,
все балки снегом завалила,
сковала речки звонким льдом...
Мороз такой - аж визг кругом!
Идёшь по снегу - скрип и свист,
как будто мнёшь капустный лист.
А воздух - точно пьёшь нектар,
из уст густой клубится пар...
Луны и ярких звёзд краса
горит на тёмных небесах,
как будто кто нарисовал
всё это - и тебе отдал!..
Народ в станице спит в ночи
покамест кочет прокричит.
"Будильник" этот не соврёт –
всегда он вовремя поёт.
Вот кто-то печку затопил:
наверно, холод придавил.
Спросонья тявкнула дворняжка:
ей нынче холодно и тяжко.
Снежинок белый хоровод
заполонил весь небосвод:
кружатся лёгкие, как пух, -
и побелело всё вокруг! | 
