 (продолжение стр 105 - 117)
Серогоны были не причастны к исчезновению трамблера, а значит, и не запирали его в каменном мешке. Иначе бы чай-то уж точно выгребли – не удержались.
– Зато у меня спирт есть с собой, – признался Русинов.
– А много?
– Две литровые бутылки.
– Эх, пим дырявый! – выругался он. – Ты чего ходишь так-то? Взял был больше – одна бутылка моя… а так не глотнешь – усекут сразу, и отлить не во что. В другой раз пойдешь – бери больше!
– Знаешь, брат, у меня же не магазин, – примирительно проговорил Русинов. – Знать бы, в городе больше купил.
– У тебя машина в руках!
Окончательно раздосадованный, серогон замолчал до самого барака. Там их встретили две взрослые овчарки и семь щенков месяцев четырех, но молча, будто не хотели понапрасну поднимать тревоги, если хозяин и гость идут мирно.
У небольшого костерка сидели четверо мужиков, курили самосад и играли в карты. На Русинова глянули мельком и, кажется, без интереса. Никто не бежал и не прятался, наоборот, из барака вышел пятый и присел к огню.
– Вот, Паша, человека встретил, – доложил серогон, обращаясь сразу ко всем. – Это тот, который в Кошгару ехал…
Мужики молча двигали картами. Они были чем-то похожи друг на друга и непохожи одновременно. Все бородатые, пропахшие сосновой смолой, не хмурые, но сосредоточенные, и возрастом от тридцати до шестидесяти. Если они и были уголовниками, то не блатными, не уркаганами – воров в законе не заставишь серогонить, жить в жуткой убогости и скрываться в уральской тайге. Скорее всего, шоферы, – одним словом, из простолюдья, но каждый из них сидел в лагере, пережил неволю, конвой, мерзость скотского отношения к себе, ибо все это обязательно оставляет печать на лице и личности человека, независимо от его интеллекта, прежних условий жизни и воспитания. Вот этим они были похожи. Русинов сразу отметил, что у двух пожилых, играющих в карты, легкая форма шизофрении – характерные навязчивые движения и гримасы. Один то и дело морщил лоб, другой стягивал нос набок и скалил черные от чифира зубы. Позже оказалось, что он просто глухонемой…
– Нашел Кошгару? – наконец спросил Паша – мужик лет пятидесяти, с лицом аскетическим, костистым – больше похож на монаха-схимника, чем на уголовника. Если бы не глубоко посаженные, тяжелые глаза и не карты в руках. его можно было бы представить только возле икон…
– Нашел, – проронил Русинов. Он сидел возле костра и наблюдал за игрой, приглядываясь к серогонам.
– Посмотрел? – Паша, не в пример мужичку, не про явил никаких эмоций.
– Да, посмотрел, – уклончиво ответил Русинов. Паша сдал карты, разобрал свои в огромной и сухой пятерне.
– Лобан! – позвал он. – Ты куда человека отправил? Лобаном звали знакомого Русинову серогона.
– Как куда? В Кошгару! – с готовностью и смешком откликнулся тот. – Проводил до трактора!
Паша вдруг бросил карты на чурку, используемую вместо стола, и наконец обернулся к Русинову. Взгляд был неприятный и какой-то замедленный: верующие люди говорят о таких – великий грешник. К тому же Русинову показалось, что это он был с автоматом у сосны…
– Как ехал? – спросил он.
– От трактора прямо по волоку, – объяснил Русинов. – Вышел на старую дорогу и свернул налево. Ну, и до конца по ней. Там – гора, воронка в основании…
– Внутри был?
– Конечно, был, – видимо, этот допрос был очень важен для Паши. – Взорванная штольня, завалы. Потом ракетная шахта, тоже взорванная. Командный пункт целый, из него идет квершаг в подземную полость.
– У тебя выпить есть? – вдруг спросил Паша. Русинов достал бутылку спирта, поставил на чурку. Мужики побросали карты, молча и выжидательно замерли, поглядывая то на Пашу, то на выпивку. Лобан мгновенно кинулся в барак, принес кружки, стаканы и свежевыпеченный, еще теплый хлеб. Русинов спохватился и выставил пару банок тушенки. Паша молча открыл бутылку, налил себе и Русинову, подал стакан. Остальные сидели, не смея сделать ни единого движения: атаман Паша держал общество в кулаке. Лишь «шестерка» Лобан суетился, вскрывая тушенку и нарезая хлеб.
Паша выпил в одиночку, мол, ты как хочешь, и, не закусывая, посидел минуту, выдыхая воздух через нос. Русинов тоже глотнул спирту, запил водой из фляжки и с удовольствием стал есть свежий хлеб.
– Что же он, сука, сказал – радиация? – неведомо кого спросил Паша.
– Нет радиации, – подтвердил Русинов. – Я замерял, прибор есть.
Атаман словно и не услышал, сидел, как Стенька Разин, погруженный в свои думы. Молчал и Русинов, соблюдая правила, установленные в общине. Паша наконец зашевелился, плеснул себе спирту, выпил.
– Людей не встречал?
– Людей не встречал, – его словами проговорил Русинов, выдержав паузу. – Человекообразное существо встречал. Запас продуктов у меня позорил, дверцы выломал в машине…
– Это он может, – проронил Паша и посоветовал: – Дверцы не запирай. А на продуктах напиши – «яд».
– Он что, читать умеет? – осторожно спросил Русинов.
– Умеет, – не желая говорить на эту тему, вымолвил атаман. – А людей, говоришь, не было? Чего же тогда вертолет летал?
– Не знаю… Может, и были люди. – Паша кого-то ждал или опасался. – У меня трамблер сняли, пока я в Кошгару ходил.
Он решил не говорить о своем заточении, если спросят.
– Сняли? – вдруг заинтересовался атаман, глядя Русинову в глаза. – Ты сам-то здесь никому не навредил?
– Нет… Не было.
– Значит, помешал кому-то, – определенно заявил он и окликнул Лобана. Тот вмиг оказался перед Пашей, косил глаз на бутылку.
– Что, Паша?
– С утра запряги, отвези человека, – вяло проронил атаман. – И сразу назад.
– Понял, Паша!
Атаман поднялся, расплескав по глотку спирту в стаканы и кружки, бутылку завинтил пробкой и двинулся к бараку.
– Ты, парень, в барак не ходи ночевать, – на ходу сказал он. – Срамно у нас там… Спалить бы его да новый срубить… Ночуй на улице, тепло…
Утром Русинова разбудил Лобан. Запряженная телега на резиновом ходу стояла рядом. Серегон старался вовсю, и больше из желания получить чаю, чем угодить атаману. Всю дорогу до Дия погонял лошадку и лепил себе имидж крутого бродяги, на чем свет костеря Пашу. То, что атаман выпил с Русиновым, делало последнего как бы своим человеком в общине. Природу доверия объяснить было трудно: не из-за того же, что чаю не пожалел? Но, видимо, Лобан понимал, перед кем развязывает язык, или не понимал вообще ничего, будучи по природе просто болтливым человеком. Между прочим, он сообщил, что Паша в молодости был летчиком и летал на самолете «Ан-2» в городе Новосибирске. Так вот, будто он женился и попалась ему жуткая теща. Стала она живьем поедать Пашу и свою дочку за то, что пошла замуж за балбеса, который не может ничего в жизни. И тогда Паша доказал, что может: поднялся без разрешения один на самолете, полетел в город, отыскал тещин дом и спикировал в окна ее квартиры. Но немного промахнулся и угодил этажом ниже. Хорошо, никого не убил, и теща осталась жива, и сам отделался лишь переломом и десятью годами срока. А его самолет с полгода торчал из тещиного дома, и это видел весь город и гордился Пашей, потому что он самый рисковый мужик. Чувствовалось, и Лобан им гордится и ставит себя где-то рядом с Пашей, вроде заместитель по дипломатической части. Может, потому он и ругал его за то, что атаман нынешней зимой сдал всю живицу каким-то перекупщикам всего за шесть «стволов». И денег оставил лишь на жратву, и ни копейки – на чай. А он же, Лобан, ответственный на химподсочке, но Паша даже не посоветовался, когда брал «стволы» и патроны к ним. Да еще, гад, заказал гранатомет! На эти деньги можно купить полтонны чаю! Так что и нынешним летом они зря обдирают сосны и точат живицу. Все опять даром уйдет. А эти шустрые фраера за живицу готовы пушку притаранить, потому что отправляют в Японию, а «стволы» воруют где-то. На халяву такие бабки делают! А Пашу, видите ли, вертолеты раздражают!
Русинов слушал его и мрачно думал, что в России дозревает еще один атаман – Паша Зайцев. Фамилия звучала несерьезно, не внушительно, но это только пока. Ведь и над фамилией «Разин» когда-то, возможно, смеялись, потому что она происходила от прозвища «Разя» – в буквальном смысле человек, смотрящий на солнце с открытым ртом. Раззява, одним словом…
Найти трамблер, даже старенький, в Дие оказалось невозможно. Русинов отдал весь чай Лобану и распрощался.
– Эх, не отпускай меня! – вдруг попросил тот. – Я могу и до Гадьи тебя подбросить. Паше скажешь потом, что задержал, и все. Паша тебя уважает.
– Скажи, за что? – прямо спросил Русинов.
– Ничего себе! – изумился Лобан. – Ты же в Кошгару ходил!
И понужнул притомленного коня.
Через два часа совсем стемнело – ехали целый день, и Русинов уж намеревался готовить ночлег рядом с проселком, в надежде поймать попутную машину утром. Но едва нашел приличную площадку, как увидел светящиеся фары и грохот лесовоза на ухабах.
В Гадью он приехал глубокой ночью и сразу же пошел к больнице. Темные окна, замок на двери – видимо, летом гадьинским жителям болеть было некогда… Он спрятал под крыльцом рюкзак и карабин и налегке отправился к дому Ольги. Возле красивых крытых ворот сначала различил белую скамеечку, а потом темный силуэт своей машины!
Не поверил, под лай просыпающихся собак подошел ближе – московские номера и задняя дверца завязана на проволоку…
18
Взрыв остался «незамеченным» в Красновишерске – официально утверждали, что взорвался газовый баллон, – но глубоко потряс шведскую сторону фирмы «Валькирия». Он оказался такой иллюстрацией к словам и речам Ивана Сергеевича, что ему уже больше не задавали вопросов. Эксперты установили, что в застекленную нишу над парадными дверями был заложен фугасный артиллерийский снаряд 152-миллиметрового орудия с часовым взрывателем. Двери вырвало и отбросило на противоположную сторону улицы, в соседних домах вылетели стекла, камнем и осколками повредило три автомобиля, и лишь по счастливой случайности, как принято говорить в таких случаях, никто не пострадал. Швейцар-охранник в этот момент отлучился в комнату дежурных выпить кофе…
Неожиданным образом Савельев помог Ивану Сергеевичу, поднял его авторитет на такую высоту, что с ним начал разговаривать молчаливый швед. Это событие стало признаком полного доверия. Однако как бы ни подкрадывался Иван Сергеевич, как бы ни придумывал и ни обставлял причинные стороны своих вопросов, узнать, кто конкретно финансирует «Валькирию», не удалось. Кто платит деньги и заказывает музыку, являлось тайной, сравнимой разве что с тайной самих «сокровищ Вар-Вар».
Особняк в тот же день обнесли высоким строительным забором, и охрану переместили в образовавшийся широкий двор. А снаружи был выставлен круглосуточный милицейский пост, как возле посольства. Несколько дней после взрыва Иван Сергеевич был предоставлен самому себе, и лишь трижды в день, согласно правилам содержания в «гостинице», к нему входила Августа с сервировочной тележкой; в четвертый же раз являлась неофициально, вечером, чтобы поплакать в жилетку и поделиться своими сомнениями – стоит ли дальше оставаться в России? Впрочем, эта дилемма стояла перед всей шведской стороной, хотя об этом никто не упоминал в разговорах. Вечером же Иван Сергеевич выходил с Августой на прогулку, при обязательном негласном сопровождении охранника-шведа. Мир перемещался самым невероятным и непредсказуемым образом: русский полковник гулял под ручку с полькой, а присматривал за ними швед. Милицейский сержант на посту возле особняка таращил глаза, неуверенно козырял и делал движение, словно собирался поклониться. Если бы Ивану Сергеевичу сказали об этом несколько лет назад, он просто бы воспринял такую ситуацию как анекдот. За всю жизнь он ни разу не пересекал родной границы – не пускали даже в соцстраны, а самое поразительное состояло в том, что подписка о неразглашении государственных секретов, данная им при увольнении из Института, действовала до сих пор. И по этой причине его не выпускали из России! Когда он собирался покупать машину и узнал, что очень дешево это можно сделать в Финляндии, ему не дали заграничного паспорта.
Привыкший жить под чьим-нибудь надзором и присмотром, Иван Сергеевич не особенно-то обращал внимание на шведа-«топтуна» и относился к нему брезгливо. У того, конечно, была задача не только охранять «объект» от нападения савельевской команды, но и приглядывать за поведением, и потому, когда к ним на скамеечку в сквере подсел какой-то паренек с зонтиком, швед немедленно развалился наискосок через дорожку на такой же скамейке. Паренек понял, что Иван Сергеевич находится под бдительной двойной охраной – нежная Августа сидела слева, прислонившись головой к его плечу, – повертел зонтик, пострелял глазом и ушел. Вроде бы не касался ни одежды, да и сидел далековато, однако у себя в номере Иван Сергеевич обнаружил в кармане кителя визитную карточку с именем какого-то Юрия Воронова, его рабочим и домашним телефонами. Таким образом, ему предлагали позвонить и установить с кем-то контакт. Иван Сергеевич сразу подумал – уж не от Мамонта ли весточка? Не он ли, узнав обстановку, пытается прорваться к нему?
Позвонить из номера он побоялся, поэтому, улучив момент, когда Августа занималась на кухне, забрался в ее комнату в левом крыле особняка и набрал номер телефона. Ответил женский голос.
– Я получил визитную карточку Воронова, – сказал в трубку Иван Сергеевич.
– Нам нужно встретиться, – сказала женщина. – Очень срочно.
– С незнакомыми женщинами не встречаюсь, – ухмыльнулся ленивый кот.
– Вам будет интересно со мной, – многообещающе проговорила она. – У нас есть общие знакомые.
– Как вас зовут?
– Карна!
Он уже почти не сомневался, что это от Мамонта. Про себя отметил, что Русинов делает правильно, не вступая с ним в контакт напрямую.
– Мне это очень трудно сделать. Рядом со мной всегда очаровательная женщина…
– Я знаю, – перебила незнакомка. – Видела на улице. Поэтому приду сама. До встречи.
Иван Сергеевич не успел спросить, куда она придет и как, а перезванивать было нельзя и задерживаться в комнате Августы – тоже. Лезть к нему в номер через эшелонированную охрану – бессмысленное дело, хотя можно обеспечить алиби: к иностранцам часто лазают девушки и без всяких приглашений. В ожидании этой встречи он волновался, как перед первым свиданием, а не зная его часа, маялся от неведения. Ночью лежал и прислушивался ко всем звукам в здании и за окном. Утром, после завтрака. Августа предупредила, что в его номере сегодня будут делать ремонт – штукатурить трещины, образовавшиеся от разрыва снаряда. Строители на следующий же день после теракта начали устранять его последствия: бытовые дела в фирме шли блестяще.
А безделье уже наскучило Ивану Сергеевичу. Шведы в полном составе два дня консультировались по телефонам, а затем вообще вылетели в Москву. Оставался один переводчик, который ничего не решал, не предпринимал и сидел в особняке как связист. Ну и конечно, усиленная служба безопасности. На очередной прогулке Иван Сергеевич купил в букинистическом магазине книгу Анатолия Буйлова «Тигроловы» и, лежа на плавающем диване, изучал, как надо отлавливать тигров. Шведы опасались покушения на Афанасьева и советовали до их возвращения из Москвы как можно меньше выходить в город. Да и сам Иван Сергеевич чувствовал, что дело одним предупредительным взрывом не кончится. Савельев мог в любую минуту перейти к более решительным действиям. Фирма «Валькирия», создав из бывшего руководителя и его людей неуправляемого и непредсказуемого монстра, теперь сама не знала, как его укротить. Наверняка московская командировка шведам потребовалась именно для этого. Надо было объявить Савельева вне закона, и лишь после этого российские власти и карательные органы взялись бы за его обезвреживание.
Иван Сергеевич лежал в зале на диване и читал, когда рабочие содрали ковры в спальне и начали стаскивать туда ведра с раствором, известью, краской, вносить стремянки и инструменты. Он и не заметил, когда все ушли и осталась какая-то баба в заляпанной спецодежде.
– Это я, Иван Сергеевич, – вдруг сказала она. – Вы со мной говорили по телефону.
Для Мамонта такой способ связи, такая операция были бы слишком профессиональными. Иван Сергеевич считал его недотепой в области конспирации.
– Слушаю вас, – холодновато ответил он.
– Только спокойно, Иван Сергеевич, – предупредила малярша. – Я говорю с вами по поручению Савельева.
Это была дерзость в высшем смысле – взорвать особняк, а потом наняться и ремонтировать его. И спокойно разгуливать по его коридорам и комнатам. Но он тут же отметил, что это работа не самого Савельева, а тех профессионалов – бывших офицеров КГБ и «нелегалов», которые ему служили. И работа прекрасная!
– Как там поживает мой ученик? – спокойно поинтересовался он.
– Он просит с вами встречи, – сообщила малярша. – Встреча очень важная в первую очередь для вас, Иван Сергеевич. Вы должны договориться о некоторых совместных действиях.
– Я не хочу иметь с ним никаких дел! – отрезал Иван Сергеевич. – Передайте ему, что он… негодяй.
Он резко сменил формулировку, ибо хотелось сказать: террорист и подонок, однако вспомнил, что взрыв оказал ему, Ивану Сергеевичу, неоценимую услугу.
Малярша профессионально расшивала мастерком трещину на стене.
– Вам придется с ним встретиться… В противном случае не будет гарантии безопасности Мамонта.
Ну да! Это самый простой способ вынудить Ивана Сергеевича на переговоры. Мамонт в горах действительно савельевский заложник.
– Если тронете Мамонта – Савельева найду под землей и расстреляю лично, – без эмоций предупредил он.
– Иван Сергеевич, вы недооцениваете своего ученика, – проговорила малярша, занимаясь делом. – Тем более вам необходимо встретиться. Итак, где удобнее будет для вас? Здесь? Или на нейтральной территории?
Он уже не удивлялся тому, что Савельев может набраться наглости и залезть в шведский особняк. Он чувствовал себя хозяином положения и мог сделать это из самоутверждения. Бывший руководитель фирмы замышлял какую-то авантюру и пытался втянуть, использовать в своей игре Афанасьева. Надо было соглашаться на встречу, хотя бы для того, чтобы выяснить, что Савельев затевает.
– На нейтральной территории, – сказал Иван Сергеевич.
– Все, спасибо, – просто сказала малярша и тихонько запела, сбивая мастерком старую побелку.
Иван Сергеевич вышел из номера и отправился искать Августу. По коридорам шастали рабочие, что-то носили, долбили, скребли и красили. Малярша была наверняка не единственным человеком Савельева в этой бригаде, и можно было представить, каким ремонтом они тут занимаются. Правда, шведские молодцы тоже бродили по коридорам, но были на вид скучны и ленивы. Он разыскал Августу на кухне и попросился к ней на квартиру, пока у него заделывают трещины.
– О да! – воскликнула она. – Я провожу! Левое крыло никак не пострадало от взрыва, и потому в коридоре было пусто… Здесь жила обслуга и охрана, было тихо и не так роскошно, как в «маленькой гостинице». Здесь можно было спокойно посидеть и подумать. Для отвода глаз Иван Сергеевич прихватил с собой книгу «Тигроловы», но этот сигнал – желание тихого, одинокого чтения – оказался «незамеченным» чуткой и предупредительной Августой. Она прочитала название книги и воскликнула свое торжественное:
– О да! Тигроловы! Когда я была в Индии – принимала участие в охоте на тигра!
Это было неожиданным откровением.
– Ты ездила в Индию на сафари?
– О нет! – смутилась она. – Я находилась в командировке… Хочешь, покажу тебе слайды с этой охоты?
Она решила поразвлекать его, и Иван Сергеевич не нашел причины отказаться. Августа достала целую коробку слайдов и высыпала их на кровать.
– Смотри! – Она глядела на свет запечатанные в полиэтилен слайды. – Вот! Это я над поверженным тигром!
Качество слайдов было хорошим, но без проектора разглядеть мелкое изображение было мудрено.
– Нет, давай смотреть сначала! – решила она и перебрала слайды. – Здесь мы отправляемся на слонах в джунгли Бенгалии. На втором слоне еду я!
«Куда мне до нее? Она была в Париже…» – пропел про себя Иван Сергеевич. На втором слоне в самом деле сидела Августа в каком-то невероятно пестром индийском наряде. По крайней мере, была женщина, очень похожая на нее…
– Смотри, тут крупный план! – Она подала еще один слайд.
Изображение было пестрым от пятен солнца, пробивающего кроны густых зарослей, на лице Августы лежали пурпурные тени.
– О да! – спохватилась Августа. – Плохо видно! Знаешь, слайды лучше всего смотреть лежа, на фоне потолка! Попробуй.
Она легла на широченную кровать, скинув туфли. Он попробовал – в самом деле, намного лучше. Краски сразу обрели свои цвета, и он увидел Августу, сидящую между слоновьих ушей, потом стреляющую из длинного ружья в невидимую цель. Она подавала ему слайды. Иван Сергеевич брал их, касаясь ее пальцев, и все больше ощущал себя поверженным тигром. В очередной раз он протянул руку и почувствовал под ладонью ее лицо…
Ленивому коту, каким он считал себя, нравились инициативные женщины, которые умели взрывать и пробуждать его чувства.
Через мгновение он осознал, что для него создана не только эта привораживающая помада на приоткрытых губах, а вся она, до кончиков волос, до ногтей, то царапающих, то вдруг пропадающих, – все как в лапах тигрицы…
А вечером, как всегда, они отправились на прогулку. Вечер был тихий, жаркий – земля отдавала тепло, и это состояние природы Ивану Сергеевичу напоминало Индию, хотя он никогда ее не видел…
Они вышли на Вишеру, и Августа неожиданно зашептала:
– Хочу покататься на лодке! Пойдем, я знаю, где лодочная станция. Только знаешь, давай отвяжемся от этого?
Она кивнула назад. Ничего не подозревающий швед-«топтун» зорко поглядывал по сторонам и в любой момент готов был, как и положено, защитить своим телом и газовым револьвером 45-го калибра охраняемый «объект».
– Как же мы от него отвяжемся? – усомнился Иван Сергеевич. – Смотри, как зарплату отрабатывает…
– Но не брать же его к нам в лодку! – прошептала Августа, намекая на интимные отношения, которые могут произойти. – Мы сейчас его обманем!
Неизвестно, где ее учили уходить от наблюдения, но сделала она это превосходно. Сама натолкнулась на прохожего парня, затем, будто бы падая, закричала. Иван Сергеевич понял ее замысел, подыграл – отпихнул парня и подхватил Августу. Телохранитель расслабился от безделья и припоздал подставить свою грудь, а когда ринулся в бой, налетел на кулак парня, видимо посчитавшего весь спектакль обыкновенным нападением. Что было дальше, они не видели, потому что неслись по закоулкам, взявшись за руки.
Иван Сергеевич промолчал по поводу ее странного искусства; она же, довольная и счастливая, тянула его по каким-то улицам к лодочной прокатной станции.
Иван Сергеевич сел на весла маленькой шлюпки, Августа – к рулю.
– Хочу к берегу! – показала она пальцем куда-то вперед. Он сбросил китель, фуражку, поплевал на ладони и по старой морской выучке стал грести мощно и размеренно. Ивану Сергеевичу было приятно показывать ей свою силу и удаль, а она, оценивая это, смотрела восхищенно и преданно. Здесь, в лодке, без охраны и всяких условностей, ему показалось, что он впервые видит ее настоящую суть. Августе, как всем женщинам мира, хотелось видеть рядом надежного и сильного мужчину, хотелось быть веселой, бездумной и свободной от не свойственного ее существу двуличия, обмана, ежеминутной игры. И чтобы продлить это ее состояние, он готов был гнать шлюпчонку хоть на край света…
Однако же при всем этом она любила править!
Когда лодка уткнулась в берег и он наконец развернулся – сидел лицом к Августе, – то увидел красивый пологий скат к воде, усеянный пенным морем ромашки.
«А нарву-ка я ей цветов! – решил он, заражаясь дурашливой энергией. – Много! Охапку!»
– О, Ваня! – воскликнула Августа. – Посмотри!
– Вижу! – сказал он и выскочил из шлюпки. – Сейчас!
– Нет, посмотри сюда! – Она указывала рукой на ивняк у воды.
Иван Сергеевич на мгновение замер: под кустами сидел Савельев и будто бы загорал, откинувшись назад. В плавках, темных очках, с большим золотым крестом на шее – эдакий прохлаждающийся бездельник. Иван Сергеевич медленно перевел взгляд на Августу. Она сидела как ни в чем не бывало, невинно улыбаясь, словно хотела сказать свое любимое – о да!
«Ну и стерва же!» – подумал он и не нашел больше слов, чтобы выразить возмущение, недовольство, восторг и разочарование одновременно. Пистолет оставался в кителе, лежащем на сиденье лодки. А на берегу, кажется, больше никого не было, хотя в ромашках можно было положить незаметно целую роту.
– Иван Сергеевич! – воскликнул Савельев и снял очки. – Какая встреча!
Конечно же, они с Августой были знакомы, что Иван Сергеевич совершенно упустил из виду. Возможно, знакомы всяко, коли работали вместе чуть ли не два года…
– А, ученичок, – бросил Иван Сергеевич, резко подтягивая лодку на берег. Августа качнулась и уцепилась за руль. «Эх, утопить бы тебя!..» Она работала и на шведов и на Савельева! Но кому из них была преданна и служила – неизвестно…
«Так тебе и надо, – подумал о себе Иван Сергеевич. – Повязали тебя, как теленка…»
Он подошел к Савельеву, сдвинул ногой его одежду, брошенную на траву – легкая, без оружия, – и стал собирать ромашки. Нарвал аккуратный, без излишества, букет, всунул в середину ивовую розгу – что-то вроде икебаны! – и поднес Августе.
– Примите, пани, в знак уважения и признания!
– О да! – восхитилась она. – Дзенкую!
– Я тоже дзенкую! – улыбаясь, проронил он и вернулся к Савельеву. Тот прихватил сигареты и показал рукой, приглашая пройтись по ромашкам.
– Ну, рассказывай, брат Савельев, кого еще поджег, подорвал? – со злой иронией начал Иван Сергеевич. – Кого на тот свет отправил?
– Не задирайся, Сергеич, – миролюбиво попросил тот. – Обстановка изменилась… Я приношу свои извинения за некоторые свои… грехи.
– Ни хрена себе грехи! – возмутился Иван Сергеевич. – Ладно, «Черемуху» в окно запустил, прочихались. Но зачем машину Мамонта спалил? Знал, что не моя машина, и спалил!
– Потому и спалил, что Мамонта, – признался Савельев.
– Ага, значит, двух зайцев сразу? Думал, мы с Мамонтом сейчас лапы вверх и к тебе на поклон?
– Могу тебе сейчас же отдать деньги за машину или завтра новую «Волгу» подгоню, – деловито предложил он, недовольный течением разговора. – Как хочешь. Документы будут оформлены на Мамонта.
– Не мне – Мамонту отдашь! – Иван Сергеевич показал в горы. – Видали, благодетель! Подгонит он…
– Сергеич, ты же не псих. Давай говорить спокойно.
– Да как с тобой говорить спокойно? Скажи спасибо, что я тебе еще рожу не набил!
– Этого делать не надо, – со скрытой угрозой проговорил Савельев.
– Конечно! У тебя тут под каждой ромашкой пулеметы расставлены!
– Ладно, давай забудем, – Савельев остановился – отошли порядочно. – Я сделал глупость, прости.
– У тебя выше плеч вот этот отросток есть, – Иван Сергеевич постучал пальцем по савельевской голове. – Эта штука, чтобы думать!
Он отвернулся к реке. Августа купалась возле лодки, слышался ее радостный, звенящий смех.
– Говори, зачем звал?
– Я знаю, что ты к буржуям еще не нанялся, – сказал Савельев. – Но уже держишь их в руках. Они на тебя поставили. Не согласишься – начнут выкручивать руки. Ты еще не испытывал, какие они подонки и сволочи.
– Ну конечно! – ругнулся Иван Сергеевич. – Выперли тебя и сволочами стали. А не выперли бы – пахал на них и радовался.
Савельев пропустил это мимо ушей, лишь паузу сделал, выжидая, когда успокоится собеседник.
– Соглашайся, Сергеич, – неожиданно предложил он. – Ставь любые свои условия и соглашайся. Они примут все: доверяют тебе.
– О да! – передразнивая шведов, пропел Иван Сергеевич. – Что я слышу? А ты-то как же? Я ведь твое место займу! Глядишь, они тебя простили бы и взяли назад. У них ситуация-то безвыходная.
– Мне они больше не нужны, – заявил Савельев, – Я и без них теперь обойдусь. По глупости сначала дергаться стал, а потом…
«Так, понятно, – подумал Иван Сергеевич. – А потом понял, что сам силен, что Служба у тебя налажена, весь регион под контролем, люди к шведам не убежали. И даже Августу перевербовал!»
– Одним словом, нам шведов в России не надо! Они решили через толстый кошелек руки погреть. А чего ради? Почему мы должны отдавать им то, что принадлежит нашему народу?
– Смотрите, какой патриот! – заметил Иван Сергеевич.
– Не смейся, Сергеич, – Савельев мотнул головой. – Я их ненавижу! Я им стану тут Александром Невским и Петром Первым! Я им такую Полтаву устрою!
– Ну и устраивай, а я-то тут при чем? Савельев утихомирился, поняв, что перед своим учителем попусту хорохориться не следует.
– За шведами стоит правительство. У них там мощное лобби… Мне просто не дадут работать.
– А тебе и так не дадут работать, – заявил Иван Сергеевич. – Потому что ты – уголовник. Ты совершил террористический акт в отношении законно существующей фирмы и конкретных личностей. Пригонят сюда ОМОН, прочешут и выловят всех твоих людей.
– Ты же знаешь, что это невозможно, – проговорил Савельев не без гордости. – Мои люди – это призраки, тени. Их руками не пощупаешь, их нет в природе.
«Ну да, всех обеспечили документами прикрытия, у всех – легенда, – согласился Иван Сергеевич. – ОМОНа ты не боишься…»
– Допустим, не выловят… Но как ты собрался работать?
– Это уже мои дела, – уклонился он. – Для меня очень важно, чтобы ты сел в «Валькирию». Ты же старый халтурщик, у тебя получится хорошее руководство. И пока в правительстве есть люди, которым фирма выгодна, от нее все равно не отвязаться. Шведы будут цепляться за Урал всеми силами. А денег у них!..
– Кстати, о деньгах, – ухватился Иван Сергеевич. – Скажи-ка мне, кто их финансирует?
– Не знаю, – откровенно признался Савельев. – Я сначала не интересовался… А когда пытался выяснить – уходят от ответа.
– А твой… человечек? – Иван Сергеевич кивнул на купающуюся Августу. – Не посмотрела в бумажках?
– В бумажках ничего не увидишь…
– Какой хоть капитал? Частный? Государственный?
– Не знаю, какой-то фонд. – Савельев развернулся, предлагая пойти в обратную сторону, – не хотел, чтобы слышала Августа. – Один раз краем уха слышал… Финансами занимается Джонован Фрич. А он как змея: ног нет, а ходит.
– Это такой молчаливый?
– Молчаливый, тихий, спокойный, как танк…
– Он что, не швед?
– Какой он швед – американец! А может, француз. На всех языках по телефону чешет… – Он обернулся к Ивану Сергеевичу. – Соглашайся, Сергеич, сам все увидишь. Ты поопытнее меня…
– В результате я должен буду работать на тебя? – в упор спросил Иван Сергеевич. – На твою авантюру?
– Ты будешь работать на Россию!
– Знаешь, Савельев, давай без громких слов, – попросил он. – А то ты, как всякий неофит, святее папы римского.
– Ну, если хочешь – будем работать на одну идею, – поправился тот. – Каждый на своем месте.
– А на какую идею? Найти золотишко и поделить пополам?
– Ну что ты так примитивно обо мне судишь? – обиделся Савельев.
– Потому что ты примитивно поступаешь!
– Иногда это надо делать, Сергеич, – выразительно проговорил он. – А то мы вокруг да около, когда требуется проявить волю и совершить определенные, конкретные действия. Если бы я им о себе не напомнил, они бы долго тебя щупали, принюхивались: верить, не верить…
– Ну спасибо! – хмыкнул Иван Сергеевич. – Эх, Савельев, Савельев! Учил, учил тебя, да вижу, что зря. Ты самый обыкновенный авантюрист.
– Иван Сергеевич! – прищурился Савельев. – Признайся, ведь ты же меня халтурить учил? Я же не слепой, все видел. Ты же нашел библиотеку Ивана Грозного? Нашел! Я когда пришел в «Опричнину» и стал смотреть твои материалы, все понял. На хрен искать ее, на хрен целый сектор держать…
«Ах ты, стервец! – изумился про себя Иван Сергеевич. – Библиотеку вспомнил…»
– Ничего я не нашел. Это все домыслы!
– Да ладно, можешь не говорить, – отмахнулся Савельев. – Я ведь не об этом… А о том, что ты нашел ее самым авантюрным образом. Ты же ведь теорией не занимался в «Опричнине». Ты покопал архивы немного, с лозоходцами по Вологде походил, анализом позанимался – это что в отчетах есть. А на самом деле ты искал в другом месте и другими способами. Почему теперь меня заставляешь заниматься теорией? Пусть ею Мамонт занимается!
– Мамонт пусть занимается тем, чем занимается, – отчеканил Иван Сергеевич. – Я знаю, на что ты рассчитываешь. Ты хочешь чужими руками жар загрести. И шведы на то же ориентируются! Как всегда: один с сошкой – семеро с ложкой.
– Сергеич, давай так. Моя метода – это моя метода. А вы с Мамонтом делайте что хотите. – Савельев сорвал три ромашки, сложил вместе. – Только давайте все вместе, в одну дуду, в один букет. Без шведов, американцев, французов и всех прочих.
– Это ты меня взялся агитировать?
– Я хочу дело делать.
– Без специалистов, с одними кагэбэшниками и «нелегалами» ты на Урале ничего не сделаешь, – заключил Иван Сергеевич. – Служба у тебя хорошая, но кончатся деньги – и разбежится по другим авантюрам.
– Пусть это тебя не волнует, – поморщился Савельев. – Эти мои проблемы.
– Запомни, Савельев: арийские сокровища – это символ. Их может не существовать вообще.
– Нет уж, Сергеич, – усмехнулся тот. – Если за это дело взялся большой капитал – они существуют. Реально! В тоннах, в каратах! Они всю историю ждали горбачевской перестройки. И Наполеон собирался идти до Урала, и Гитлер.
– Ну что, желаю тебе успеха, – проговорил Иван Сергеевич. – Только есть две просьбы: убери своих людей от Мамонта – «телок» особенно, и не трогай его.
– Я смотрю, тебе мои «телки» нравятся, – ухмыльнулся Савельев. – А для друга пожалел!
Иван Сергеевич подошел к нему вплотную:
– Эти твои… барышни работают на два фронта.
– И пусть работают, – легкомысленно согласился он. – Профессионалки, им надо на хлеб зарабатывать. А если выгодно для всех фронтов – пусть трудятся. Сейчас, Сергеич, ни одного шпиона не найдешь, чтоб только на тебя работал. Но они все четко представляют, по какой грани ходят, и великолепно знают конъюнктуру. Ты за Августу не беспокойся.
«Гад! – вдруг с ревностью подумал он. – Поди, и тебе слайды показывала…»
Савельев подмигнул и признался:
– Моя слабость. Люблю работать с женщинами. Они не предают.
– Работай, – проронил Иван Сергеевич и направился к лодке. Августа вышла из воды и теперь обсыхала под заходящим солнцем.
– Погоди, Сергеич… Ты же мне ничего не сказал. Ни да ни нет.
– Я, брат Савельев, никогда сразу не говорю.
– Знаю, ты старый темнила. Но все-таки?
– О моем решении узнаешь, тебе есть через кого, – обронил он на ходу. – «Волгу» утром я найду возле будки милиционера. Желательно уже зарегистрированную, с номерами и без бомбы. На мое имя.
– Нет проблем, – заверил Савельев. – Но как ты объяснишь шведам?
– Как-нибудь…
Не останавливаясь, он разбежался и со всей силы вытолкнул лодку на стремнину. Августа уже сидела за рулем. Савельев скакал на одной ноге, натягивая брюки.
Иван Сергеевич сел за греби, но не притронулся к веслам – смотрел на кормчую. И вдруг увидел перед собой ту, которую обрисовывал когда-то Савельеву, выдавая собственные вкусы за вкусы Мамонта.
«Почему ты такая стерва? – думал он, улыбаясь. – Что у тебя, денег не хватает, семья большая? Провалишься – разорвут на две части! И защитить некому будет, дура…»
– Греби, Ваня, – сказала Августа. – Не думай ни о чем.
Он молча взялся за весла и плескал ими без всякого напора и интереса до лодочной станции. Надо было бы обдумать и прокрутить в памяти весь разговор с Савельевым, проанализировать, связать несвязываемые детали, но ничего не хотелось, глядя на Августу. Он чувствовал себя трижды обманутым, и если это возможно уже проделывать с ним, значит, все кончено. Голова не варит, нюх потерян, душа не чувствует – ленивый, старый кот, одним словом…
С тем же настроением он вернулся в особняк и оживился, лишь когда у дверей их встретил швед-переводчик, обеспокоенный долгим отсутствием Афанасьева, гуляющего без охраны. Иван Сергеевич с удовольствием обматерил телохранителя и попросил, чтобы его больше не давали. И если шведская охрана не может обеспечить ему безопасность, то он воспользуется своей собственной, но тогда придется покинуть особняк. Переводчик заверил, что охранник будет сурово наказан и что подобных инцидентов больше не повторится.
Охранник же и так был наказан: суровые фингалы синели под каждым глазом, что бывает от хорошего удара в переносицу либо при сотрясении головного мозга. Если бы Савельев захотел убрать Ивана Сергеевича, то сделал бы это давно и совсем несложно…
Он вошел в свой номер, где все уже было отремонтировано, побелено, заклеено, словно и не было ни трещин, ни выпавшей штукатурки. Сразу же закрыл дверь на ключ и лег в постель. Но и поуспокоившись, не мог собраться с мыслями. Лежал и тупо думал, что, когда в государстве беспредел, хочешь не хочешь, придется идти работать к шведам, связываться с авантюристами, со шпионками, работающими сразу на двух хозяев, ибо в искаженном мире и разрушенном обществе не может существовать ни одна стройная система, отлаженная правилами, принципами и законами. И что ему самому теперь придется чувствовать конъюнктуру и лавировать меж двух огней. Или стукнуть себя в грудь, наполненную чувством чести русского офицера, и уехать к себе в деревню во Владимирской области, чтобы копать грядки и подновлять быстро дряхлеющий дом.
Он опасался, что Августа может прийти к нему под предлогом обязательного стакана теплого молока на ночь и что он, не готовый еще лавировать там, где проявляются обыкновенные человеческие чувства, может взорваться, выставить ее и тем самым навредить делу. Августа же чувствовала его состояние, и в эту ночь он уснул без молока, которое в теплом виде терпеть не мог.
Но утром она принесла обязательный кофе в постель. И открыла помер своим ключом. Иван Сергеевич прикинулся спящим. Августа поставила маленький никелированный поднос на ночной столик и вдруг поцеловала ему руку, лежащую поверх одеяла. Он инстинктивно отдернул ее, вытаращив глаза.
– Варберг приехал, – тихо сообщила она. – Доброе утро!
И так же тихо выскользнула из номера. |