 (продолжение стр.96 - 105)
16
Номер в «маленькой гостинице» оказался двухкомнатными апартаментами с кондиционером, камином в зальчике, мягкой дутой мебелью и ковром, в котором ноги утопали, как в траве на газоне. Вещи Ивана Сергеевича – чемодан и рюкзак стояли на специальной подставке под вешалкой и на первый взгляд казались нетронутыми. Однако он запер дверь на ключ, торопливо открыл чемодан и ощупал карманы кителя – документы и пистолет были на месте. Он достал оружие, проверил обойму: даже не разрядили!
Если его не разоружили, значит, доверяют или надеются на свою бдительность и вышколенную охрану. Впрочем, что его разоружать? И так, считай, у них в руках, под надзором, а вытащи они пистолет – сразу понятно, кто это сделал, и, значит, полное недоверие. А шведы хотят заполучить его во что бы то ни стало! У них сейчас нет другого выхода! Савельева-то поспешили выгнать, беднягу. Не самому же Варбергу садиться в кресло руководителя, да, поди, по уставу фирмы он не имеет права это делать. Хотя если он имеет хорошие связи с нынешним правительством и с помощниками президента – все возможно. Интернационалу с неизвестным номером нужны деньги на революцию…
Иван Сергеевич скинул свитер и открыл ванную комнату – ну, супер-супер! Что еще сказать? Даже биде есть, махровый халат и полотенце размером с простыню. Все это надо обязательно использовать, вести себя слегка развязно, по-хозяйски и не скромничать ни в коем случае! Надо делать вид командира производства, оказывающего услугу каким-то бедным, несчастным шведам, попавшим в затруднительное положение. Хочу – выручу и пойду руководить, а захочу – не пойду. Пусть они стараются, угождают, прислуживают. Надо их завязать на себя, притянуть к своей персоне все их надежды и успехи. Эх, найти бы в этой «гостинице» какой-нибудь изъян! Чтобы вода из крана не текла или текла слабо, чтобы форточка не закрывалась, – холодина на улице! Телевизор бы не работал, телефон…
Увы, здесь все текло, закрывалось и исправно работало. Не придерешься, не устроишь гневный разнос и не найдешь причин уйти в городскую гостиницу. А это очень плохо, когда хозяин живет на квартире у гостей…
Иван Сергеевич с удовольствием выкупался под душем, надел халат и, выйдя в зал, развалился в кресле. Конечно, для русского человека, привыкшего за семьдесят лет жить в убожестве коммунальных квартир, все это кажется роскошью, и шведы это прекрасно понимают. Своеобразное психологическое воздействие, соблазн: дескать, посмотри, как стоит жить и как ты, имея редкую профессию, имеешь право жить. И дрогнет душа – да так твою мать! Неужели не заслужил? Тонн десять золота нашел и поднял из земли и со дна морского! А что получил? 3арплату? Полковничьи погоны? Двухкомнатную квартиру заработал, и то не в Москве, а в Подольске? Даже если по советским законам отнять двадцать пять процентов, положенных за находку клада, сколько это будет? Две с половиной тонны! Минус налоги, амортизацию за технику и оборудование, рабочую силу, и то в любом случае тонна принадлежала ему. А с тонной золота можно жить и почище, чем шведы живут! Должно быть, Савельеву приглянулась такая жизнь и жалко стало с ней расставаться. Потому и пошел машины жечь и, если верить шведам, решился на мокрое дело… Вот уж не думал никогда, что придется переходить дорогу своему ученику. Стыдно…
В это время в дверь как-то бережно постучали.
– Войдите! – приказным тоном сказал Иван Сергеевич.
На пороге очутилась женщина лет тридцати – в фартучке, с наколкой на красиво уложенных волосах, все при всем – типичная «телка», по выражению современных молодых людей.
– Добрый день, господин Афанасьев! – ласково проговорила она, улыбаясь. – Обед прикажете подать в номер? Акцент выдавал ее славянское происхождение.
– Да, пожалуйста, – нехотя бросил Иван Сергеевич, скрывая интерес.
Официантка так же мягко исчезла вместе с улыбкой и осталась стоять в глазах светлым пятном. Иван Сергеевич покряхтел и пошел надевать брюки.
Через пять минут она вкатила тележку с мелодично звенящей посудой, на которой был разложен и разлит обед.
– Благодарю вас, – проронил он и не сдержался: – Простите, вы полька?
– О да! – воскликнула она почему-то изумленно. – Я полька!
– Послушайте, пани…
– Августа!
– Пани Августа. – Иван Сергеевич огладил лысый череп – как небритый подбородок! – Скажите, кто у вас муж?
– Мой муж? – засмеялась она. – У меня нет мужа! «Разумеется, нет, – подумал он. – Я ведь не только для этого спрашиваю. Я же хотел спросить, каким образом ты оказалась со шведами в Красновишерске? И ты, конечно, мне ничего не скажешь…»
– Это замечательно, что у вас нет мужа, – проговорил он. – Будь я вашим мужем – умер бы от ревности. А вы мне компанию не составите? – спросил он. – Вы знаете, я воспитывался в семье, где в одиночку не обедали. Была такая старорежимная семья…
«Вот сволочи! – безадресно подумал он. – Почему они берут для этих целей славянок? Ну да, к русскому лучше посылать славянку, хотя вдруг бы я захотел нечто экстравагантное? Шведку, например. Вот сейчас возмущусь и буду кричать – а ну подать мне шведку! Почему я на шведской территории должен спать с полькой? Да они мне опостылели еще при коммунистах! Сволочи, и ведь подадут! – разочарованно подумал Иван Сергеевич. – И тогда уже не откажешься… Хотя тут придраться можно. Женщина – не телефонный аппарат!»
– Благодарю вас, – ласково отозвалась официантка. – Это некоторое нарушение этикета… К тому же я уже пообедала!
– Ну, выпить со мной рюмочку вам не запретит никакой этикет, – добродушно проговорил Иван Сергеевич. – Мы же люди современные и, в конце концов, не на дипломатическом приеме, а в «гостинице». Не стесняйтесь!
Он достал из шкафа рюмку и фужер, словно профессиональный официант, протер их полотенцем и, обмотав горло бутылки, налил коньяк: кем бы она ни была, а ухаживать за красивой дамой всегда приятно. Да жалко девку: через пять-семь лет потеряет привлекательность и придется распрощаться со своей профессией. Куда ей потом? Резидентшей? Связной? Машинисткой?
– Меня зовут Иван! – сказал он и поднял рюмку. – Выпьем за знакомство!
– Очень приятно! – сказала она. – У вас очень мужественный вид! Супермен!
Она имела в виду бритую голову, конечно. Эх, знала бы, какой вид был недавно! Бабушки возле церкви, здороваясь, кланялись, как батюшке.
«Вторую придется по логике пить на брудершафт, – с тоской подумал он. – Поцеловаться с ней, конечно, будет приятно… Но захочется потом плюнуть».
Августа отпила глоток и поставила рюмку – значит, в коньяк ничего не подсыпали. Впрочем, подсыпать еще рано, он же пока затеял дискуссию на нравственные темы и не отказывается от должности.
Он налил еще коньяку, но пить на брудершафт решил третью. Августа посматривала на него с интересом: наверное, ей, как и всем женщинам, нравилось кормить мужчин.
– Пан будет работать в нашей фирме? – спросила она затаенным мелодичным голосом.
Шведам требовалась горячая информация, чтобы оставить вечерний разговор и перехватить упущенную инициативу.
– Пан изучает вопрос, – неопределенно, тоже с улыбкой ответил Иван Сергеевич. – Я пью за вас, очаровательная пани Августа!
Она опять пригубила и доверительно сообщила:
– Мне очень нравится работать в нашей фирме! «Еще бы не нравилось, – подумал он, закусывая острейшей колбасой „салями“. – Любимая работа всегда нравится. Мне тоже было интересно… Надо поменьше есть, а то предъявят счет – не оплатить будет. Так и без сапог в горы уйдешь…»
– Да, чувствуется, фирма не плохая, – одобрил Иван Сергеевич. – Шведы – народ приличный, обходительный и не наглый, как американцы. С ними можно иметь дело.
– О да! – поспешила воскликнула Августа, и Иван Сергеевич поймал себя на мысли, что этот дурацкий возглас заразителен и начинает его раздражать.
– О да! – повторил он за официанткой. – О да-да-да…
Я очень люблю Польшу, – призналась она. – Но у нас сейчас, как и в России: предприятиями руководят выскочки, непрофессионалы, политические работники, а то и просто молодые хамы. Грубость, невежество, кризис… И слышишь кругом – деньги! Доллары! Злоты!
– Вот и я присматриваюсь, – сказал Иван Сергеевич. – Не хочется покупать кота в мешке…
– Вы будете руководить нашей фирмой? – боясь расплескать свой голос, спросила Августа.
«Эх, придется пить на брудершафт, – про себя вздохнул он. – Иначе не получится доверительной беседы… Ну ладно, прости меня, Валентина Владимировна, грешник я старый…»
Он наполнил рюмки и подмигнул ей:
– Пани Августа! А давайте-ка выпьем на брудершафт? Я все равно мысленно говорю вам «ты»!
– О да! – Она встала с рюмкой, и едва заметное волнение – это уже не профессионально! – промелькнуло в ее зеленых глазах. – Я тоже говорила вам «ты»…
«Вот же зараза! – про себя воскликнул он. – На ходу лепит! Ну, да лет, поди, десять трудится…»
Они проделали этот дурацкий ритуал и поцеловались. Помада у Августы была вкусная, с едва уловимым и притягательным запахом. Ну просто не помада, а психотропное средство!
Теперь можно и ваньку повалять…
– Не знаю, буду руководить или нет, – проговорил Иван Сергеевич, – есть у меня один нюанс… Нравственный момент. Ведь до меня был Савельев.
– Да, был пан Савельев, – подтвердила она, – Очень грубый человек, как полек…
– Ну, грубый, не грубый… Это мой ученик! – вздохнул он. – И я теперь должен перешагнуть через него. Правда, он подлецом оказался: машину мою спалил, заставил меня в прямом смысле бежать из Москвы. Хорошо, в нашей Службе остались мои люди. Подсказали ехать в Красновишерск, – безбожно стал врать Иван Сергеевич. – И по дороге подстраховали… Резиденцию-то никто не знает!
– О да! – провозгласила Августа. – Мы не делаем рекламы…
– Какая реклама в нашем деле? – Он тронул кофейную чашку, и Августа мгновенно среагировала – налила кофе. – Понимаешь, Августа, штука очень сложная. С одной стороны, я, значит, через своего ученика переступил, с другой – у меня тут в горах где-то товарищ ходит, вместе работали. Ну, Савельева скинули – туда ему и дорога. А друга жалко! Если я сяду в кресло, савельевские ребята прижмут его в горах и… грохнут!
– О-о! – в испуге вскричала она. – Такая опасность?
– Мало того, тут может начаться настоящая гражданская война, – доверительно сообщил Иван Сергеевич. – Слыхала, здесь раньше люди пропадали? Так вот может пропасть вся фирма вместе со шведами. Я же всего им не могу сказать в открытую…
«Но зато ты все это им расскажешь, – он отхлебнул кофе и, заметив сигареты на столике, закурил. – Пусть почешут затылки…»
– О да! О да! – В ее глазах подрагивали две маленькие слезинки, якобы появившиеся от страха.
– Все дело, Августа, в психологии русского человека, – продолжал он. – Пока был Институт и мы лазили по Уралу, было относительно спокойно. Ну, случалось, то камень на голову упадет, то лось человека забьет… Но если тут, в горах, появятся иностранцы – все, партизанская война! Ни пяди земли! Ни грамма золота! Нет ничего страшнее русского бунта, об этом еще Пушкин говорил. В каждом сидит Пугачев, Стенька Разин и Гришка Отрепьев… Вот какие дела, чудо ты мое! Понимают ли это шведы?
– Да, понимают! – подтвердила Августа. – Поэтому наш офис без афиши, без рекламы. На улице говорить только по-русски! Или молчать.
– Опасная у вас работа, – посочувствовал Иван Сергеевич. – Но это, прелесть моя, лишь одна сторона дела. У Савельева в горах остались люди, много людей, преданных своему хозяину. Это, знаешь, профессиональные шпионы. Самые настоящие!
– О-о! – опять пропела она в испуге, будто никогда не видела шпионов.
– И вот они-то опаснее, чем мужики с вилами и ружьями, – загоревал он. – Проникнут куда угодно, выкрадут что хочешь, возьмут заложников и станут диктовать свои условия. А в нашей стране – беспредел! Милиция, вместо того, чтобы преступников ловить, народ на улицах гоняет… Мне мои люди доложили, что Савельев контролирует весь регион. Вот как ты посоветуешь? Каким образом мне об этом рассказать шведам? Но чтобы не отпугнуть их особенно-то. Дело затеяли хорошее, да обстановка гнилая…
«Сильно-то их тоже пугать нельзя, – спохватился Иван Сергеевич. – Если правительство заинтересовано в „Валькирии“, чего доброго, пришлют сюда часть внутренних войск, оцепят регион, введут какой-нибудь режим…»
– Об этом лучше не говорить, – прошептала Августа, чем смутила Ивана Сергеевича: может, она действительно честная официантка, а никакая не «постельная разведка»? Может, боится за свою работу?
– Как же не говорить? – усомнился он. – Что же я, сяду в кресло руководителя и стану играть втемную со шведской стороной? Они с меня будут спрашивать результат, а я тут открою фронт гражданской войны?
– О да! Да! – согласилась она.
– Вот и приходится голову ломать! – Иван Сергеевич потушил окурок и налил коньяку. – Давай выпьем, чтобы утряслись все наши проблемы. За успех!
– За успех! – вдохновилась Августа и неожиданно выпила до дна.
– Конечно, есть кое-какие соображения, – проговорил он, закусывая лимоном. – Можно и другу обеспечить безопасность, и савельевских ребят укротить… Но нужны будут большие дополнительные расходы. А я о расходах – честное слово! – капиталистам говорить боюсь. Не любят они слышать о расходах, а любят – о доходах. Ты как считаешь, между нами, жадные они, нет?
– О нет! – первый раз изменила она себе. – Очень щедрые!
– Ну, сколько тебе платят?
– Одну с половиной тысячу крон! – восторженно сообщила Августа. – И полное обеспечение.
«За такую работу могли бы и побольше», – в душе усмехнулся он.
– Прилично! В самом деле щедрые! Да и работа опасная…
– О да… Пан желает отдохнуть? – Она заметила, что Иван Сергеевич слегка поерзал в кресле.
– Августа! Нам придется еще раз выпить на брудершафт! – засмеялся он.
– Иван! Ваня! – поправилась она.
– Это другое дело! А все-таки хочется еще раз поцеловать тебя! – признался Иван Сергеевич. – Господи, какая ты нежная!
Он прикоснулся к ее губам – черт! Где такую помаду делают! – Мне очень приятно, Иван…
«Еще бы не приятно, когда импортную разведчицу целует русский офицер, – пробухтел он мысленно и с удовольствием. – Правда, лысый и ленивый, но все же…»
– Все-таки чувствую, надо отдохнуть, – озабоченно проговорил он. – Так хорошо стало, мы так славно поговорили… Представляешь, как одному лежать тут со своими мыслями?
Она схватывала все на лету. Выставила недопитый коньяк, рюмку и сигареты на стол и развернула тележку к двери.
– Мне тоже было очень приятно! – улыбалась она и ждала его последнего действия.
– Надеюсь, мы встретимся за ужином? – спросил он урчащим, как у кота, голосом и дотронулся губами до ее уха.
– О да! – Она покатила тележку.
Иван Сергеевич смотрел ей вслед. Хороша же, а?! Если бы знал Мамонт, где он сейчас сидит, с кем пьет коньяк и какие у него перспективы, – сдох бы от зависти!
«Ну, ступай, – мысленно проговорил он. – Шеф ждет информации. Эх, поверил бы процентов на тридцать, и уже хорошо. И уже вечером не особенно-то станешь нажимать и торопить… Иди служи! Не смущай старого, ленивого кота!»
Вечерний разговор происходил неожиданно в неофициальной обстановке. В зале приемов (скорее всего, шведы не знали, как использовать большие площади особняка, а чужих пускать не хотели), обставленном мебелью чистого дерева, и со стенами, задрапированными гобеленом, накрыли стол на четыре персоны – господин Варберг давал ужин.
Едва Иван Сергеевич вошел в зал, понял, что предстоит обыкновенная застольная беседа, предназначенная для уточнения обстоятельств полученной информации. Когда шведы чинно уселись за стол, Иван Сергеевич решил, что пора стать хозяином положения.
– Господа! Так дело не пойдет! – заявил он. – Это никуда не годится. Извините, но мы находимся на русской земле, а у нас так не принято. Россию хоть и называют азиатской страной, но уж поверьте мне, нравы у нас далеко не азиатские. Я требую, чтобы наши очаровательные дамы были за столом!
В чужой монастырь со своим уставом ходить тоже не дело, но Иван Сергеевич был уверен, что шведы не посмеют ему отказать. Тогда бы он их назвал азиатами, ибо мужчина всегда должен оставаться мужчиной и не позволять себе сидеть в присутствии стоящих дам. Шведы неожиданно живо и благодарно отреагировали на его заявление, ибо растолковали это по-своему – русский мужик загулял, ему понравилась баба, и потому усадили Августу рядом с Иваном Сергеевичем
«Погодите, сволочи, я еще у вас цыган попрошу», – злорадно подумал он, коснувшись под столом ноги Августы. А чтобы ей было не больно, он снял ботинок. Августа лишь на мгновение подняла глаза.
«Постельная разведка – тоже женщины, – размышлял он саркастически. – Уж не разломлюсь, пусть покушает и из моих рук… Все равно приятно, черт возьми!»
Шведы, конечно, раскатывали губу по поводу его внимания к Августе: сядет в кресло «Валькирии», а шпион уже вот он, внедрен, и все тайные замыслы, вся его подноготная прямым ходом пойдет к шефу на стол. А он будет сидеть себе в Швеции и читать депеши. Разумеется, он должен будет попросить ее в секретарши… Эх, вот на старости подфартило! Помнится, в Институте, когда заведовал сектором «Опричнина», секретаршей была хромоногенькая старушка, очень исполнительная и обязательная, старой большевистской закалки, жена умершего видного чекиста. Таких красавиц, как Августа, в Институт не брали. И правильно делали.
Лучше хромые ножки, чем косые глазки!
Варберг встал с фужером шампанского и произнес тост по-шведски. Переводчик мгновенно переводил слова, будто знал текст заранее.
– Уважаемые дамы! Господин Афанасьев! Господа! Мы находимся на древней русской земле, на уральской земле, которую я лично считаю колыбелью русского и шведского народов. Мы братья, поскольку у нас одна мать – сыра земля, один корень, когда-то был единым язык и культура. И навсегда останется единой кровь, бегущая в наших жилах! Предлагаю выпить русский тост – со свиданьицем!
«Во дает! – искренне восхитился Иван Сергеевич. – Как повернул! И ведь не врет! Так ведь и считает! Эх, парень!
Вот бы с тобой хорошенько выпить и потом поговорить! Без этого молчуна, один на один, лоб в лоб…»
За это можно было выпить без встречного, без алаверды! Тарелки, как и положено у воспитанных людей, позвякивали тоненько и мелодично, что соответствовало заданному ритму беседы – откровенной, примиряющей, компромиссной.
«Ладно, – решил Иван Сергеевич. – Тогда начну со своего друга. Тут у нас интерес взаимный, ведь и вам хочется послушать про Мамонта».
– Да, прекрасные дамы, господа… – проговорил он задумчиво, тем самым как бы устанавливая тишину. – Я сейчас вгляделся в ваши лица… И обнаружил удивительное сходство. Правда, пока только внешнее… Поэтому должен открыть небольшую тайну…
Он тянул паузы, как ямщик, подбирающий вожжи, и вдруг понял, что единственный человек за столом, не знающий русского, – молчаливый швед. Это для него трудится переводчик!
– Сейчас в горах находится мой друг Мамонт, человек вам известный… Так вот, господин Варберг и Мамонт удивительно похожи друг на друга! Если бы наш уважаемый соучредитель «Валькирии» отпустил бороду, я бы не различил их!
За столом задвигались, заулыбались, поглядывая на Варберга, а тот показал руками, какую бороду отпустит. И все ждали тост за него, уже и фужерчики к нему протягивали…
– Господин Варберг сегодня днем сказал мне, что он превратился в книжную крысу, – тост получался грузинский, и Иван Сергеевич подсократился. – А я – старая полевая крыса. Второй тост у нас принято пить за тех, кто в поле! Итак – за Мамонтов!
– О да! – вскричал переводчик, забыв перевести остаток речи. Все чокались с восторгом, и только молчаливый обескураженно водил глазами и фужером. Переводчик исправил свою ошибку, и у молчаливого на лице тоже появилась улыбка.
«Теперь поговорим о Мамонте! – подумал Иван Сергеевич и почувствовал на своей ноге легкую босую ступню Августы. – Что бы это значило? Заслужил поощрения?»
– Иван Сергеевич, – по-русски сказал Варберг. – Вы серьезно опасаетесь за жизнь господина Русинова?
Это был его пока еще небольшой прокол: о том, что он опасается за Мамонта, было сказано лишь Августе. По-видимому, они так долго обсуждали направление беседы на сегодняшней вечеринке, что немного подзабыли, какая информация и из какого источника получена. Но Варбергу – книжной крысе – это было простительно. Теперь Иван Сергеевич был уверен, что его используют в «Валькирии» как специалиста, и не более того, а правит бал молчаливый швед, для которого теперь работал переводчик.
– У меня есть на это основания, – сказал он. – Вы не учитываете крайнюю напряженность в нашем обществе, резкое размежевание по политическим убеждениям, по взглядам на жизнь, наконец, по материальному достатку. И что в здоровом обществе оценивается как конкуренция, у нас сейчас может приобрести фатальный характер.
– Вы имеете в виду действия господина Савельева?
– Безусловно! Кто сидел высоко, тот уже ниже не сядет, – вздохнул Иван Сергеевич и тоже поощрил Августу, хотя она наверняка уже получила сегодня много поощрений. – Опала в России никогда никого не успокаивала и не усмиряла. Напротив, вызывала обратную реакцию. Это стало причиной многих гражданских войн.
– Да, мы поступили неосмотрительно, – озабоченно проговорил Варберг.
– Вы поступили по западному образцу, – подтвердил Иван Сергеевич. – В Швеции замена руководства не ахти какое событие. У нас же вы немедленно получили оппозицию. Это беда для всех фирм, которые пытаются прижиться в России. Прежде чем вкладывать капиталы, следовало бы приобрести умных и знающих советников. Вы получили «добро» от правительства, но это ничего пока не значит.
– При коммунистическом режиме было больше законопослушания, – усмехнулся Варберг.
– Да, если бы вы нашли общий язык с этим режимом, вас бы встречали тут с хлебом-солью! – заверил Иван Сергеевич. – Но люди бы все равно пропадали. И ваши капиталы бы постепенно ушли в песок. Была бы такая видимость работы, такая энергия и энтузиазм, но уверяю вас, при нулевом результате!
Переводчик делал свое дело – молчаливый молчал.
– Понимаю, понимаю, – закивал Варберг. – Мы это наблюдали… Но нас ввел в заблуждение господин Савельев и… некоторые государственные институты… В цивилизованных странах, когда юридическое лицо и представитель высокой власти утверждают одну истину – успех предприятия гарантирован.
– А вот мой друг Мамонт говорит, что Россия – цивилизованное государство. – Иван Сергеевич взял шампанское и стал разливать. – Только это другая цивилизация, не открытая ни Западом, ни Востоком. У вас есть возможность, уважаемый Густав, попасть во все энциклопедии мира. Но не в связи с арийскими сокровищами, а как первооткрыватель новой, неведомой цивилизации. Вас привлекает такая перспектива?
– О да! – воскликнул Варберг, и это было откровенно. Августа уже не убирала свою ножку с ботинка Ивана Сергеевича. А он продолжал лить бальзам и думал, что сегодня вечером, когда он вернется к себе в номер, то сразу же запрет дверь. Иначе потом будет не поднять глаз на Валентину Владимировну и она сразу догадается, что муж опять наблудил в командировке. Это был рок…
– Мало того, Мамонт считает, что будущее процветание всех славянских народов возможно лишь при условии, если высшая власть в государствах будет принадлежать женщинам. Как ни прискорбно мне как мужчине, но я разделяю эти убеждения. Мир на нашей земле принесет материнское начало. – Он сделал паузу, остановив взгляд на молчаливом, – никаких эмоций! – Поэтому для успеха вашего предприятия требуется не согласие юридических лиц и чиновников, а совершенно новый, оригинальный подход абсолютно ко всем проблемам. Я повторяю – нельзя быть немного беременной! Наши мудрые дамы об этом знают. Всякие братские отношения – принцип человек за столом, не знающий русского, – молчаливый швед. Это для него трудится переводчик!
– Сейчас в горах находится мой друг Мамонт, человек вам известный… Так вот, господин Варберг и Мамонт удивительно похожи друг на друга! Если бы наш уважаемый соучредитель «Валькирии» отпустил бороду, я бы не различил их!
За столом задвигались, заулыбались, поглядывая на Варберга, а тот показал руками, какую бороду отпустит. И все ждали тост за него, уже и фужерчики к нему протягивали…
– Господин Варберг сегодня днем сказал мне, что он превратился в книжную крысу, – тост получался грузинский, и Иван Сергеевич подсократился. – А я – старая полевая крыса. Второй тост у нас принято пить за тех, кто в поле! Итак – за Мамонтов!
– О да! – вскричал переводчик, забыв перевести остаток речи. Все чокались с восторгом, и только молчаливый обескураженно водил глазами и фужером. Переводчик исправил свою ошибку, и у молчаливого на лице тоже появилась улыбка.
«Теперь поговорим о Мамонте! – подумал Иван Сергеевич и почувствовал на своей ноге легкую босую ступню Августы. – Что бы это значило? Заслужил поощрения?»
– Иван Сергеевич, – по-русски сказал Варберг. – Вы серьезно опасаетесь за жизнь господина Русинова?
Это был его пока еще небольшой прокол: о том, что он опасается за Мамонта, было сказано лишь Августе. По-видимому, они так долго обсуждали направление беседы на сегодняшней вечеринке, что немного подзабыли, какая информация и из какого источника получена. Но Варбергу – книжной крысе – это было простительно. Теперь Иван Сергеевич был уверен, что его используют в «Валькирии» как специалиста, и не более того, а правит бал молчаливый швед, для которого теперь работал переводчик.
– У меня есть на это основания, – сказал он. – Вы не учитываете крайнюю напряженность в нашем обществе, резкое размежевание по политическим убеждениям, по взглядам на жизнь, наконец, по материальному достатку. И что в здоровом обществе оценивается как конкуренция, у нас сейчас может приобрести фатальный характер.
– Вы имеете в виду действия господина Савельева?
– Безусловно! Кто сидел высоко, тот уже ниже не сядет, – вздохнул Иван Сергеевич и тоже поощрил Августу, хотя она наверняка уже получила сегодня много поощрений. – Опала в России никогда никого не успокаивала и не усмиряла. Напротив, вызывала обратную реакцию. Это стало причиной многих гражданских войн.
– Да, мы поступили неосмотрительно, – озабоченно проговорил Варберг.
– Вы поступили по западному образцу, – подтвердил Иван Сергеевич. – В Швеции замена руководства не ахти какое событие. У нас же вы немедленно получили оппозицию. Это беда для всех фирм, которые пытаются прижиться в России. Прежде чем вкладывать капиталы, следовало бы приобрести умных и знающих советников. Вы получили «добро» от правительства, но это ничего пока не значит.
– При коммунистическом режиме было больше законопослушания, – усмехнулся Варберг.
– Да, если бы вы нашли общий язык с этим режимом, вас бы встречали тут с хлебом-солью! – заверил Иван Сергеевич. – Но люди бы все равно пропадали. И ваши капиталы бы постепенно ушли в песок. Была бы такая видимость работы, такая энергия и энтузиазм, но уверяю вас, при нулевом результате!
Переводчик делал свое дело – молчаливый молчал.
– Понимаю, понимаю, – закивал Варберг. – Мы это наблюдали… Но нас ввел в заблуждение господин Савельев и… некоторые государственные институты… В цивилизованных странах, когда юридическое лицо и представитель высокой власти утверждают одну истину – успех предприятия гарантирован.
– А вот мой друг Мамонт говорит, что Россия – цивилизованное государство. – Иван Сергеевич взял шампанское и стал разливать. – Только это другая цивилизация, не открытая ни Западом, ни Востоком. У вас есть возможность, уважаемый Густав, попасть во все энциклопедии мира. Но не в связи с арийскими сокровищами, а как первооткрыватель новой, неведомой цивилизации. Вас привлекает такая перспектива?
– О да! – воскликнул Варберг, и это было откровенно. Августа уже не убирала свою ножку с ботинка Ивана Сергеевича. А он продолжал лить бальзам и думал, что сегодня вечером, когда он вернется к себе в номер, то сразу же запрет дверь. Иначе потом будет не поднять глаз на Валентину Владимировну и она сразу догадается, что муж опять наблудил в командировке. Это был рок…
– Мало того, Мамонт считает, что будущее процветание всех славянских народов возможно лишь при условии, если высшая власть в государствах будет принадлежать женщинам. Как ни прискорбно мне как мужчине, но я разделяю эти убеждения. Мир на нашей земле принесет материнское начало. – Он сделал паузу, остановив взгляд на молчаливом, – никаких эмоций! – Поэтому для успеха вашего предприятия требуется не согласие юридических лиц и чиновников, а совершенно новый, оригинальный подход абсолютно ко всем проблемам. Я повторяю – нельзя быть немного беременной! Наши мудрые дамы об этом знают. Всякие братские отношения – принцип 17
Он почти не слышал треска и гула огня: все звуки теперь слились в один и напоминали шум водопада. При всей своей фантазии он не ожидал такого зрелища и теперь стоял внизу, на камнях, пораженный тем, что натворил. Багровый дым, закручиваясь в вихрь, вырывался из-под жестяного навеса насосной площадки и огненными клубами уходил под своды зала. Горячий воздух перемешал пространство пещеры. Фейерверки искр и мелких углей пронизывали взбудораженную атмосферу, сплошная капель, пулями срывавшаяся со сталактитов, изредка мелькавших в дыму, напоминала расплавленный металл или сотни сгорающих комет. Рядом была вода, но и она походила на кипящую лаву, и чудилось, что ей уже не залить огня. Жесть навеса коробилась, выгибалась то в одну, то в другую сторону, словно живая, страдающая в пламени плоть. Огонь оживил здесь все: метались по стенам причудливые тени, цветные сполохи, напоминающие северное сияние, холодную и теперь парящую воду, неподвижный воздух и даже камень в своде зала. Несколько глыб сорвалось и ушло в воду! Опасаясь обвала, Русинов прижался к стене, затем под роем искр кинулся под бетонный надолб насосной площадки. К счастью, упавшие камни не вызвали движения породы.
И вдруг он заметил тонкую белую струйку, сбегающую сверху, – ожил свинец! Падая на холодные камни, он превращался в тонкие лепешки и мельчайшие брызги, дробью стучавшие по ногам…
Он подставил руки, как в детстве под дождевую струйку, стекавшую с крыши, и засмеялся. Расплавленный свинец мог стать символом свободы – обжигающий, тяжелый и неудержимый. Ему не пришлось даже использовать таран, чтобы вызвать подвижку размягченного металла.
Не сводя глаз со свинцового родника, он ступил в воду и опустил обожженные руки. Боль вернула ощущение реальности, и образ огненной стихии в замкнутом пространстве, образ жерла вулкана развеялся в сознании дымным облаком. Но в тот же миг он испугался иного – свинцовая струя не кончалась! Напротив, крепла и походила теперь на живой, выбивающийся металлический прут перед глазами.
Его не могло быть столько в уплотнителе!
Он взглянул наверх – нет, черная дверь была на месте и хорошо просматривалась сквозь огненный шевелящийся скелет догорающей дровяной клетки.
Прикрываясь от жара рукой, он поднялся по ступеням, и в этот момент живая красная стенка костра рухнула на площадку, рассыпалась, раскатилась на уголья и веером полетела вниз. Русинов ступил в пламя, отгреб ногой головни и всунул зуб ледоруба в щель притвора. Рванул на себя – нет! Поперечная балка запора с той стороны еще не вышла из зацепления и не развернулась вертикально. Тогда он ударил по двери ногой и с радостью услышал – даже сквозь затычки! – ее глухой, мягкий стук. Он стал бить по раскаленной стальной плите, разметывая ногами горящие угли и брызги свинца, лужа которого стояла в неровностях бетонной площадки.
И в очередной раз, когда он занес ногу, неожиданно увидел, как медленно и беззвучно дверь начала отходить от косяка и клубы дыма, словно поджидавшие этого мгновения, вдруг устремились в щель густым и стремительным потоком.
Вот это была тяга! Он бежал по тесной галерее, светя фонарем, пока хватало воздуха и сил. Но дым оказался стремительнее, обошел его, и стало нечем дышать. Он упал на щебенку и почувствовал, что навстречу дыму, у самой земли, идет такой же мощный поток чистого воздуха. Выработка как бы поделилась на два пространства – жизни и смерти. Передвигаться можно было лишь ползком, не поднимая головы. Однако Русинов отдышался, набрал в грудь воздуха и рванул, как спринтер. Если была тяга и шел свежий воздух – значит, дверь на командный пункт не заперта!
В четыре стометровых перебежки он достиг ее, перевалился через высокий стальной порог и повалился на пол.
Здесь уже было много воздуха и мало дыма, который, словно живое вещество, кружился возле жалюзи вытяжной вентиляции. Пока впереди была еще одна бронированная дверь, он не мог отдыхать долго. Словно ныряльщик, набрав воздуха, он снова бросился вперед, на ходу отыскивая лучом дверной проем.
Возле последней двери Русинов остановился, оперся руками на бетонную стену и засмеялся. Ее можно было запереть только отсюда, изнутри командного пункта. Все! Дальше путь свободен!
Разумнее было бы остановиться здесь, отдышаться, откашлять из легких черную мокроту, но ему хотелось скорее к солнцу. Разве можно быть здесь, в черной дыре, в чреве коварной Кошгары, когда там, на поверхности, – светлый, чистый день, деревья, трава и птицы, когда в небе сияет солнце?!
Он боязливо выдернул затычки из ушей, но шум водопада не исчез. Только прибавился к нему еще стук крови, похожий на грохот колес грузового состава. Не слушать! Не думать! Нужно идти вперед, ибо движение сейчас – жизнь!
И все-таки не утерпел – перед глазами стоял свинцовый поток! – скребанул дверь ледорубом и в луче фонаря увидел серебристый след. Проникнуть через нее было непросто даже вездесущей проникающей радиации: стальная плита оказалась облицована толстым слоем свинца.
Он уже не гасил свет даже там, где можно передвигаться в темноте. Казалось, что луч электрического света связывает его с тем, верхним, вездесущим и проникающим. На ходу он отметил, что взорванная ракетная шахта превратилась сейчас в гигантскую трубу и теперь Кошгара, если смотреть с земли, напоминает проснувшийся вулкан либо священный жертвенник, ибо дым курится из астральной точки на «перекрестке Путей». Русинов вышел в штольню и стал узнавать знакомую крепь, рванье толстых освинцованных кабелей и даже каменные завалы с искореженным железом. Оставалось всего около полукилометра! Теперь он поднимался вверх и, преодолев очередное нагромождение глыб, всматривался вперед: очень хотелось не пропустить момента, когда в кромешной тьме покажется первый луч. Было около двенадцати часов, и солнце в это время могло заглядывать в воронку штольни.
Сейчас! Сейчас!.. Показалось, завалов на пути стало больше, горы камней уходили под самый свод, то с одной, то с другой стороны цеплялась проволока, арматура, остатки каких-то конструкций вдруг заслоняли путь. Он карабкался вверх, но почему-то чудилось, будто штольня спускается вниз, а луч фонаря, прорезывая тьму, тонет в бесконечности. Этот последний отрезок дороги к свету не мог быть таким длинным! Уже давно вверху должно показаться светлое пятно! Он не мог заблудиться; он точно помнил, что из штольни нет никаких ответвлений – прямая дорога наверх. Все же, вот, под ногами бетонная дорога… Но почему впереди лишь развалы камней, нагромождение глыб и больше ничего?!
Спокойно! Нужно остановиться, унять истерический бег мысли. Он сел, закрыл глаза. Горячий пот струился из-под каски, с бороды капало, палило обожженные свинцом ладони. Спокойно… Пройти еще сто метров, и будет свет. Он должен быть! Стоп! Почему опять капает на плечи, на каску? Тяжелые ртутные капли… Неужели началось? Но когда? В какой момент он упустил ощущение реальности? Когда перестал контролировать свое сознание?
Подносил горящую зажигалку к лучикам… Пламя взялось не сразу, но потом-то ведь был огонь! Буря огня! Неужели в этот миг разум померк? А дрова так и не разгорались… И от отчаяния, от безысходности произошло затмение? И все привиделось – свинцовый родник, мягкий стук освобожденной двери, бег наперегонки с клубами дыма по узкому туннелю? Неужели это лишь воображение? Сон? Бред помутненного сознания?
Сплошная капель… Подземная камера, замкнутое пространство. Страшно открыть глаза! Но нужно открыть, чтобы восстановить реальность, проснуться, выйти из сумеречного состояния.
Он вскинул голову и открыл…
Была глубокая ночь. Над Кошгарой висела темная низкая туча, шел крупный дождь…
Выбираясь из завалов камней, выброшенных взрывом, он матерился как обозленный и восторженный вятский мужик. Ему хотелось слышать свой голос, но не шум дождя, напоминающий каменный мешок. Ему хотелось трогать деревья, рвать и есть траву, чувствовать ветер и настоящую мягкую землю под ногами. В этом заключалось ощущение и радость бытия, торжество сознания и плоти, существующей еще в этом мире. Он повернулся к Кошгаре, покрытой и словно усеченной тяжелой тучей, погрозил кулаками:
– Что, с-суки?! Я Мамонт! Я – Мамонт!! «Зачем это я? – удивился он. – Кому это я? Дурак».
Машина стояла в молодом пихтаче, съежившись под дождем, стекла «плакали». Он нащупал в кармане ключи, отомкнул дверцу и, сунув впереди себя рюкзак с карабином, забрался в кабину. Сухо и тепло, пахло маслом, немного бензином и пластмассой – привычный и родной запах дороги, путешествий, походной жизни.
Сейчас же! Немедленно ехать! В Гадью! Там – она! Боже мой, ведь есть на свете она, вбирающая в себя все чувства и мысли, весь мир! Можно думать о ней, и больше ничего не нужно! Русинов вставил ключ в замок зажигания, включил стартер. Его вой заглушал дребезг дождя по крыше – двигатель не заводился. Он выдернул подсос, поработал акселератором – бесполезно. Тогда он включил свет и откинул капот. В глаза сразу бросилось, что нет свечевых проводов… И нет трамблера вместе с приводом! Кто-то снял всю систему зажигания, и машина превратилась в бесполезную кучу железа…
Сделано было все профессионально: открутили крепление, аккуратно сдернули колпачки со свечей, вытащили центральный провод из катушки. И сделали это не ради кражи, а лишили главного – мобильности, способности передвигаться.
Да, взялись круто! Даже если совершишь невозможное – вырвешься из каменного мешка или по прошествии определенного срока выпустят тебя сумасшедшим, – ходить будешь пешком. Впрочем, душевнобольному уже не нужна машина… Он опустил капот. Придется ждать до утра, а потом в любом случае идти в поселок, искать трамблер… Кто же непосредственный исполнитель? Кто запирал в пещере? Выводил из строя машину? Дверца была закрыта на ключ! Он проверил пассажирскую дверцу – на внутренней защелке, закрывал перед тем, как уйти в штольню… Русинов перевалился через барьер-перегородку, разделявшую кабину и салон, включил свет. Задние, грузовые дверцы распахнуты настежь! А в салоне все перевернуто, изорвано, разбито и, самое интересное, нет ни одного эротического плаката на стенках!
Русинов включил фонарь и осмотрел створки дверец – кто-то их вырвал снаружи, и этот кто-то обладал нечеловеческой силой, ибо загнуть толстые ригели замков одними руками невозможно. Поразительно, что все стекла оставались целы, и даже лобовое, растрескавшееся – толкни хорошенько, и разлетится… Коробки с консервами, сухари, сахарный песок, кофе – все рассыпано и перемешано, а многие банки перемяты – видимо, их били камнем. Он поднял одну, полурасплющенную: из разорванной жести торчали волокна мяса… Да это же медведь! Давил из банок тушенку, как пасту из тюбиков! Причем недавно, еще не успели прокиснуть вскрытые банки и хранили аппетитный запах.
Больше половины продуктов было испорчено и уничтожено. Нечего было и думать смести сахар, перемешанный с грязью и солью, собрать раздавленные и наполовину съеденные пачки печенья. Но самое главное, не осталось ни одной целой банки консервов! Каждую попробовал разбить, и те, что лопнули, – высосал, вылизал, выскреб почти подчистую. Из десяти банок сгущеного молока, которые Русинов берег для пеших походов, не осталось ни одной. Все оказались смятыми в гармошку и пустыми. Причем надо было отметить вкус зверя: небось дешевенькие рыбные консервы и гречневую кашу не съел, а лишь помял банки, а фляжку с подсолнечным маслом просто прорвал и вылил. Русинов заглянул в инструментальный стальной ящик – спирт «Ройял» и водка были на месте, что доказывало полное алиби человека. И чай, припрятанный после посещения серогонов, был целым…
Он навел в салоне порядок, вымел все, что уже не годилось в пищу, и отстегнул от стены кровать. Эти бытовые, домашние хлопоты окончательно привели его в чувство, лишь пошумливало в ушах да жгло ладони с полопавшимися пузырями. Он закрыл задние дверцы, кое-как, на живую нитку, выправил замок, для верности заложил на «кривой стартер» – заводную рукоятку. Он боялся, что после каменного мешка у него появится боязнь замкнутого пространства, но близость зверя растворила опасения, и теперь хотелось обезопасить себя этим пространством. Привычное восприятие жизни возвращалось вместе с чудовищным, зверским голодом. Сдерживаясь, он положил на стол сухари, поставил бутылку водки и выбрал банку поцелее – завтра нужно провести ревизию и выбросить все, в которые попал воздух, иначе отравление обеспечено. Из рюкзака вынул фляжку с водой из подземного озера, нож и стал вскрывать консервы…
То, что он увидел на банке, на какое-то время притупило даже чувство голода. На крышке был четкий отпечаток зубов, только не медвежьих, а человеческих, которые нельзя ни с чем спутать. Он сорвал этикетку – на боку виднелись следы зубов нижней челюсти. Русинов включил фонарь и рассмотрел жесть в косом свете: сомнений не было – банку грыз человек! Он перебрал в коробке все более или менее целые банки и на семи обнаружил те же следы.
Ровные углубления передних зубов, чуть глубже – клыки и почти прямая и мелкая цепочка нижних…
Он подтянул к себе карабин, проверил патроны в магазине, один загнал в ствол и поставил на предохранитель. Потом попробовал сам укусить банку, сдавил челюстями со всей силы– следы остались едва заметные…
Кто это? Зямщиц? Или… снежный человек? Как же сразу не пришло в голову – зверь не унесет плакаты с эротическими снимками!
Но кто же тогда снял трамблер с проводами? Ведь открутил гайки, значит, лазил в инструментальный ящик, брал ключи… И не тронул водку?! Сумасшедший, невменяемый Зямщиц не станет выводить из строя машину, причем профессионально, со знанием дела. Снежный человек, если это не плод романтической фантазии, тоже… Или здесь побывали люди и в здравом рассудке, и в больном, и еще с сознанием вообще не сформировавшимся?
В любом случае кто запирал дверь, тот и снимал трамблер.
Он потушил в салоне свет – сидишь, как на эстраде! – и, озираясь в темные окна, стал есть. Водку выпил прямо из горлышка, полбутылки, – не заметил, что много. Хмель ударил в голову почти мгновенно. И сразу стало наплевать на медведя, но Зямщица, на снежного человека и на того, кто в здравом рассудке и трезвой памяти охотился за ним, как за хищным зверем. На ощупь он достал банки, вскрывал их ножом и ел вволю, ложкой, не жалея и не смакуя. Потом напился воды из недр Кошгары, обнял карабин и мгновенно заснул.
И спал без сновидений, без зрительных и слуховых галлюцинаций, как только что народившийся на свет и еще не познавший окружающего мира.
Проснулся же на рассвете оттого, что качалась машина и стучала, выгибаясь, заводная рукоятка в дверце. Кто-то невидимый с невероятной силой рвал ее, шумно переводя дыхание. Занавески на окнах пропускали слабый утренний свет. Русинов снял карабин с предохранителя, осторожно встал и отодвинул стволом занавеску на стекле задней дверцы…
В полуметре за окном различил лишь вздыбленную копну шерсти (или волос?) на опущенной голове, черную, мохнатую руку и такое же плечо. Это чудовище со зверской упрямостью выламывало дверцу!
«Летающие тарелки» можно было запускать с помощью лазера. Но чтобы сыграть такую силу, нужно было ее иметь…
Русинов резко отдернул занавеску – существо было человекообразное! Из шерстяного лица проглядывали лишь глаза, чистый нос и высокий лоб, прикрытый волосами. Обнаженное тело было покрыто редким курчавым волосом, с головы до пят!
Взгляды их встретились! Существо отпрыгнуло от дверцы, послышалось сдавленное, угрожающее рычание. Атлетические плечи и руки налились бугристыми мышцами, проступающими сквозь шерсть…
Русинов выстрелил в стекло, поверх головы чудовища. Колыхнулись лапы пихт, и все исчезло. Через мгновение ему показалось, что там и не было никого! Он встряхнул головой: что это? Галлюцинации? Сон? Нет же, заводная рукоятка в дверце дернулась! Он облегченно вздохнул. Значит, с сознанием все в порядке…
Теперь надо ждать – вернется или нет? Наверняка это существо вело дневной образ жизни, значит, приходило сюда вчера утром и сегодня явилось по старой памяти – к пище. Съесть банок пятнадцать тушенки, выпить десять сгущенки – надо иметь приличный желудок. Скорее всего, боится выстрелов! Потому что, увидев Русинова через стекло, встал в боевую позу. Вот тебе и снежный человек! Не домысел, не фантазия ищущих остренького людей.
Он отдернул все занавески и около часа сидел в салоне с карабином наготове. За хребтом уже взошло солнце, но туман по эту сторону заслонил и гасил его лучи. Надо было собираться в дорогу. Сидеть и охранять тут машину с остатками продуктов нет смысла. Он затянул в рюкзаке дыру проволокой, отобрал и сложил все целые банки с консервами – восемнадцать штук, сунул пакет с сухарями, несколько пачек чая, весь запас патронов и две бутылки спирта. Оставшиеся неиспорченные продукты утолкал в инструментальный ящик, а целую коробку измятых и пробитых банок положил возле открытой настежь задней дверцы. Пусть приходит и доедает спокойно и не доламывает машину. Потом он достал обе части карты «перекрестков», одну спрятал под обшивку в салоне, а другую, на промасленной бумаге, в масляном фильтре грубой очистки. Кровать с расстеленной на ней палаткой он снова пристегнул к стене и, вставив дополнительный болт, прикрутил ключом. С собой взял лишь спальный мешок и полотнище полиэтиленовой пленки.
Дверцы в кабину тоже на всякий случай оставил открытыми, чтобы не создавать трудности снежному человеку. А то ведь, разозлившись, повырывает с мясом и перебьет все на свете…
Уходил как в Кошгару – оглянулся лишь раз и пошел вперед, посматривая по сторонам и держа карабин наготове. Солнце наконец прорвало, прожгло туманную завесу и теперь приятно согревало левую сторону лица: после ночного дождя было прохладно, и густые молодые пихтачи у дороги знобко посверкивали влагой. Он давно не делал длительных марш-бросков – в Институте с места на место перебрасывали вертолетами, которые предоставлялись по первому требованию из гражданской и военной авиации. Пешие переходы обычно делали, когда шли с рекогносцировкой местности, где надо посмотреть и пощупать каждую пядь земли.
На первых километрах Русинов разогрелся, перепотел и, когда мышцы освободились от лишней влаги, почувствовал их упругость и силу. Правда, на этих километрах, озираясь, натер себе шею о воротник куртки. Снежный человек не появился. Возможно, по природе он был не агрессивен и нападал лишь в крайних случаях, когда сталкивался нос к носу с противником, как случилось утром. Это уже было хорошо: мог ведь и отомстить за захват им найденной пищи. Откуда ему знать, чья машина?..
И так незаметно перейдя в своих размышлениях к хранителям, к хозяевам положения в этом регионе Урала, он уже не мог больше оторваться от них. Неразумная часть природы, выпавшее звено в эволюции человека либо его тупиковая ветвь сейчас интересовали его меньше, поскольку в этом мире были вещи более загадочные. Незримо, неприметно для стороннего глаза существовали разумные, цивилизованные люди, объединенные необъяснимой целью – хранить сокровища. Эдакие скупые рыцари, стерегущие свое добро и обладающие странной притягательной силой, если к ним уходит экспедиция Пилицина в полном или неполном составе, уходит молодая девушка Лариса – дочь Андрея Петухова, профессиональные разедчики-нелегалы. Из каких недр появился и куда потом пропал Данила-мастер, спасший девочку Ингу Чурбанову и пообещавший через одиннадцать лет взять ее в жены, да еще спросить на это разрешение у Хозяйки Медной горы? Вот тебе и сказка. Откуда взялось предание о Хозяйке? Сочинил Бажов или опирался на легенды, существовавшие у жителей Урала? А легенды как всякое вещество земли: ничто не берется из ничего и не исчезает бесследно. Валькирия и Карна – одно и то же лицо. Карна и Хозяйка Медной горы одно и то же? Если да, то она – главная хранительница сокровищ и все ей подчинено здесь. Во что бы то ни стало нужно встретиться с Данилой-мастером! Он, рисующий знаки жизни и смерти, должен привести его к истине. Авега и Варга – старые хранители, старцы, монахи, закомплексованные люди… Данила же молод и романтичен. Только бы пришла Инга! Только бы не забыла сказку!
Все эти мысли – повторение или продолжение тех, что пришли к нему в каменном мешке, сейчас, при свете солнца, – не казались ему смешными или вздорными. Наоборот, они как бы подсказывали дальнейший путь – только через контакт с людьми, связанными друг с другом таинственными нитями, только через тех, кого он мысленно назвал хранителями «сокровищ Вар-Вар». Карта «перекрестков Путей» и даже магический кристалл КХ-45 теперь казались инструментами грубыми и примитивными. Можно установить на местности все астральные точки и не найти на них ровным счетом ничего, кроме пусковых ракетных шахт, моренных мертвых отложений, которые разъели, перетерли в вязкую глину весь культурный слой. И даже развалы отесанных камней – остатки Ра-образных арийских городов – мало что дадут. А вот нефритовая обезьянка, вынырнувшая из глубины тысячелетий, может быть паролем, ключом во владения Валькирии – Карны – Хозяйки Медной горы.
Первую ночь он провел на повороте среди старого лесоповала. По давней привычке он стремился пройти большие отрезки пути на свежих силах и потому двигался, пока различал под ногами волок со следами своих колес. На следующий день оставался кусок поменьше – километров двадцать пять, и ночевка предполагалась у серогонов. Правда, и дорога была совсем иная, по волоку сильно не разбежишься. Русинов вышел на восходе солнца и уже не вертел головой: снежный человек наверняка завтракал оставшейся тушенкой в разбитых банках.
Он не хотел ночевать у серогонов, чтобы избежать каких-либо неожиданностей, которые ему уже надоели, однако намеревался, явившись вечером, застать их в полном сборе и посмотреть на них. Имеющий паспорт мужичок, официальное лицо на химподсочке, – еще не показатель в этой странной общине. Интереснее те, что не имели документов. Авега тоже оказался без единой бумажки в карманах…
Километра за полтора от барака Русинова встретила собака. Было еще достаточно светло, чтобы разглядеть породу – чистокровная немецкая овчарка с классическим экстерьером. Она молча стала на дороге, потянула носом и застыла, поджидая человека. В прошлый раз он у серогонов и лая-то не слышал. Русинов приблизился к ней метров на десять и ласково помаил.
– Иди ко мне, – похлопал по ноге. – Ну, сюда, ко мне! Собака чуть приложила уши. Русинов сделал несколько шагов вперед, овчарка угрожающе заворчала и несколько раз гулко пролаяла. И в тот же миг ей отозвалось с десяток голосов – свора собак охраняла барак! На всякий случай он потянул из-за плеч карабин. Собака сделала предупредительный бросок вперед и по-волчьи, молча ощерилась. Между тем из бора, за крайними соснами которого стоял ночной мрак, с лаем вылетели еще две овчарки, и все три теперь с ходу пошли в атаку. Русинов попятился к огромной сосне и стал к ней спиной. Собаки держали дистанцию метра в три – расстояние прыжка, но пока лишь «травили», – облаивали, лишая его движения. Он отказался от карабина – в случае чего такого пса одним выстрелом не завалишь – мал калибр, надо искать общий язык. Он без резких движений сполз спиной по сосне и сел на корточки.
– Хватит, мужики, – добродушно предложил он. – Не то и я лаять начну. Чего ругаетесь? Руки пустые! Во! Я мирный человек, вашего хозяина не трону. Мы с ним знакомы.
Овчарки даже темпа не сбавили, хотя лай был предупреждающим, дежурным. Русинов достал сухарь, разломил его на три части и бросил собакам.
– Вот, взятка вам, охраннички! Что же мне, под сосной ночевать? – Хлеб остался нетронутым, даже не понюхали, не отвлеклись – службу знали крепко…
Сумерки сгущались быстро, ночь спускалась на эту землю не с неба, а выходила из древнего бора. Прошло минут пятнадцать, прежде чем на дороге появился знакомый серогон с ружьем наперевес. Шел крадучись, мягко, вглядываясь в сумрак, – заметить Русинова под сосной было трудно.
– Эй, хозяин, – окликнул его Русинов, когда оставалось метров пятьдесят. – Выручай, прижали!
Мужичок расслабился, закинул двустволку за плечо и рассмеялся:
– Я-то думал – зверь!
В этот миг Русинов увидел сбоку от себя неподвижную человеческую фигуру возле сосны, в противоположной от серогона стороне. Мужичок-чифирист шел с прикрытием, причем брали сразу в ножницы. Отвлекая на себя внимание, серогон громко хохотал, свистел собакам и хлопал себя по ляжкам:
– Как на зверя лают! Думаю, мяска похаваем! Свежатины!
Человек у сосны бесшумно развернулся и скрылся в темноте. В последний момент Русинов явственно различил у него в руке черный силуэт автомата «АКМ». Ребята в бараке жили серьезные!
Собаки отошли к серогону и продолжали лаять.
– Харе! – рявкнул им мужичок. – Вали на хазу! Похоже, овчарки признавали только жаргон, послушно смолкли, и две из них тотчас скрылись в бору. Одна же легла у обочины, зорко наблюдая за гостем. Выучка была исключительной. С такой охраной не то что участковому переловить всех беглых, а и взводу милиции тут нечего делать.
– Не нашел Кошгару? – спросил серогон, щеря беззубый рот. – Заблудился?
– Как же не нашел? Нашел! – сказал Русинов, отрываясь от сосны.
– И назад пришел?
– Как видишь…
Серогон не поверил, засмеялся:
– Ладно тебе, нашел… Не притирай уши! А что пешкодралом-то идешь?
– Машина сломалась, – признался Русинов. – Иду одну запчасть искать.
– А-а, значит, не доехал, – определил серогон. – Ну, и слава Богу. Хоть живой остался. Чай-то несешь?
– Несу.
– Чай есть – дело будет! – обрадовался он и попросил шепотом: – Дай пачку? Я где-нибудь тут притырю!
Русинов на ходу снял рюкзак, достал чай и подал серогону. Тот свернул в темноту, попыхтел – на дерево лазил, что ли? – и скоро догнал.
– Завтра чифирну! А много чаю несешь!
– Мало, две пачки осталось, – Русинов развел руками. – Не на машине, на себе несу.
– Ну ты в натуре! – возмутился серогон и побежал назад. Вернулся с чаем, сунул в руки. – Мог и больше взять, не тяжело… Я бы знаешь сколько мог его на себе унести? Полцентнера – делать нечего! |