(продолжение, стр.76 - 86)
– Тебе какой? – деловито спросил Савельев. – Отечественный или импортный? Могу и «Узи» подыскать. Когда оформишься – проблем не будет.
– Нет, ты мне сейчас, и «макаровский», – сказал Иван Сергеевич. – Как-то привычнее…
Уже через полчаса на столе Савельева лежал новенький пистолет Макарова и разрешение на имя Афанасьева. Это значило, что в стране творится полный беспредел…
– Мы хотим Мамонту телку подбросить, – сообщил Савельев. – Чтоб не скучал в горах. Ему какие нравятся?
– Дело, конечно, хорошее, – одобрил Иван Сергеевич. – Мужик он молодой, природа диктует свое… Но очень тонкое. Мамонт женился не очень удачно и теперь к женщинам относится щепетильно и избирательно. Поэтому никаких телок! Умных телок не бывает, а он любит женщин умных, независимо от окраски. И все-таки больше ему нравятся блондинки, я бы сказал. Если нарисовать портрет дамы, на которую бы он хвост распустил, то это должна быть молодая, светлая, очень женственная, с хорошими формами – тощих и прогонистых терпеть не может! Умная, но не показывающая своего ума, податливая – долго ухаживать не любит, в сексе инициативная, страстная и неугомонная. Отдаться должна в первую ночь, иначе утром охладеет. Даже в походных условиях ему нравится, когда женщина ухаживает за собой, – легкий обязательный макияж, ухоженные ногти, руки, не выносит запаха пота. Есть одна примечательная штука. Однажды сам случайно заметил… Любит целовать ступни ног, аж кусает! И если добрался до ног, значит, его долго не оторвать от этой женщины.
– Любопытная деталь! – засмеялся Савельев. – Ну, Мамонт! Как лучше их познакомить?
– Как лучше? – задумался Иван Сергеевич. – Однажды он мне сказал: мечтаю когда-нибудь ночью проснуться, а рядом – прекрасная женщина, совсем незнакомая, никогда не виданная. И чтобы все начать с чистого листа… Блажь такая у него. Я даже один раз хотел его разыграть, да не вышло.
– Понимаешь, Сергеич, надо попасть сразу в десятку, – обеспокоенно сказал Савельев. – Любой промах, и раскусит.
– Раскусит! Потому нужно соблюсти все детали, о которых говорю. Причем очень точно!
– Какое имя ему больше всего нравится?
– С именем не мудрите, – предупредил Иван Сергеевич. – Пусть будет какое угодно. Иначе можно и переиграть. К тебе вот явится, так сказать, женщина твоей голубой мечты. Тебе не покажется это странным?
– Покажется…
– А почему, ты думаешь, Мамонту не покажется? Он ведь знает, поди, что вы его за хвост держите? Не знает, так догадывается. Поэтому при всех деталях должно быть какое-то легкое несоответствие идеалу. Которое потом забудется и, возможно, станет достоинством.
– Ты прав! – согласился Савельев. – Я рад, что ты пришел ко мне. Мы с тобой поработаем! Через недельку придет согласование, и вперед!
Иван Сергеевич уехал с первым заработком в кармане и стал ждать своего срока. Женщина, которую он нарисовал для Мамонта, была идеалом для него, Ивана Сергеевича. Он рассказывал, на что бы клюнул сам; с идеалами же Мамонта у них были большие расхождения. Однако при всем этом кое-какие вкусовые детали Русинова пришлось выдать: в полную неправду никто не поверит.
И тут началась какая-то непонятная игра. Савельев вдруг стал охладевать к Ивану Сергеевичу, встречал его без восторга и выглядел очень озабоченным. Кроме того, согласование на кандидатуру Афанасьева от шведской стороны фирмы почему-то задерживалось и обещанная неделя закончилась без результата. Потом Савельев неожиданно приехал к нему сам и изложил суть замешательства – шведы не хотят брать Ивана Сергеевича в штат и согласны лишь на его разовые консультации. Иван Сергеевич особенно-то и не рвался в фирму на постоянную работу, памятуя, что долго там все равно не продержаться, ко всему прочему, если раскусят, на кого он действительно работает, – головы не сносить. Фирма серьезная, валютная, а в стране – беспредел. И искать не будут… Он согласился на разовые, и условились, что в случае необходимости будут встречаться на нейтральной территории по телефонному уговору.
А буквально на следующий день ему позвонил швед и на приличном русском языке попросил назначить час встречи для конфиденциальной беседы. Иван Сергеевич согласился и поехал на встречу в Москву. Там же вообще начались чудеса. Разговор происходил в вертолете, который барражировал над столицей: таким образом обеспечивалась гарантия от прослушивания. Переговоры с Иваном Сергеевичем вели два шведа: один, правда, говорил только на своем языке, а другой переводил. Ивану Сергеевичу предложили возглавить совместную фирму «Валькирия». И стало сразу понятно, почему так охладел Савельев и почему он валил на шведов задержку в согласовании. Получалось, что Иван Сергеевич подсиживал своего бывшего ученика. Предложение было настолько неожиданным, что он поначалу даже растерялся и по русской привычке чуть было не стал отнекиваться, ссылаясь на радикулит. Потом сообразил, что так не делается, просто надо взять время, чтобы все осмыслить и принять решение. Шведы спешили – надо было отправлять экспедицию на Урал, и потому согласились на три дня. Если Иван Сергеевич соглашался, ему следовало позвонить по телефону, указанному в визитной карточке, и сказать одну условленную фразу: «Я вас приветствую, коллега». Остальное – куда девать Савельева и как посадить в «Валькирию» Афанасьева – было делом шведской стороны.
Служба у Савельева действительно работала на профессиональном уровне, потому что вскоре после конфиденциальной беседы позвонил он сам и в открытую спросил:
– Ты с кем недавно вел переговоры? И какие? Иван Сергеевич понял, что телефон его прослушивают.
– Немцы предлагают работу в Германии, – сказал он то, что придумал на ходу. – Контракт на три года. Поиск «Янтарной комнаты». Не было ни гроша, и вдруг алтын. Нарасхват пошел. Это не ты там подшевелился?
– Дал согласие? – спросил Савельев.
– Нет пока, думаю…
Савельев не поверил в эту сказку, а возможно, проверил намерения немцев, потому что утром же Иван Сергеевич заметил за собой слежку. Он предполагал, что ученик прибежит к учителю с просьбой не соглашаться на предложение шведов. Сделает попытку откупиться «лимонами», найдет какие-нибудь другие средства и способы удержаться в кресле руководителя фирмы цивилизованным путем. Как-то не хотелось верить, что беспредел в государстве уже полная копия лагерного беспредела. Но последовало очень строгое предупреждение: среди ночи в открытую форточку влетел заряд «Черемухи», выпущенный, скорее всего, из ракетницы. Слезоточивый газ заполнил всю квартиру. Чихали, кашляли и проветривали комнаты часа полтора. Следующий шаг Савельева мог быть каким угодно. Самым же уязвимым местом была жена: возьмут в заложники, и из Ивана Сергеевича хоть веревки вей. Можно было позвонить Савельеву и попросить пощады, но наглость и дерзость ученика взъярили до крайней степени. Он думал, что жена станет настаивать на капитуляции, но, наплакавшись от «Черемухи» и от беды, она лишь озлилась и сама заявила, что нельзя сдаваться подлецам. Пришлось ее убеждать, что она – слишком великий соблазн для врагов быстро одержать верх. Иван Сергеевич сумел в один день переправить ее в Тулу, к дальним родственникам, а сам демонстративно остался дома: любое проявление боязни немедленно бы добавило храбрости Савельеву. Надо было продержаться всего три дня, после чего дать отрицательный ответ шведам, но за это время показать, чьи нервы крепче.
Среди ночи он проснулся от воя пожарных сирен и выглянул в окно: во дворе горела русиновская «Волга». После того как залили огонь, от машины остался черный остов на обгоревших и спущенных колесах. Он понял, что игра с огнем становилась очень опасной. Телефон, как и должно быть в таком случае, работал исправно и как бы провоцировал снять трубку и набрать номер Савельева. Но это было слишком просто. Перед тем как сдаться, следовало нанести противнику максимальный урон и тем самым хоть как-то отомстить за попранную свободу и честь. Иван Сергеевич почти никогда не носил своей полковничьей формы, но всю жизнь считал себя офицером.
Утром пришел работник милиции и сказал, что машина подожжена группировкой подростков, которые объявили «интифаду» буржуям и теперь палят коммерческие палатки и все более-менее престижные автомобили. Иван Сергеевич не стал его переубеждать, ибо милиционер пришел заведомо убежденным. А он знал, что такое официальная версия.
Потом он сходил на переговорный пункт и позвонил генералу Исаеву. Трубку взял какой-то мужчина, видимо зять: насколько помнил Иван Сергеевич, у бывшего «нелегала» рождались только девочки.
– Можно Валерия Николаевича? – попросил он.
– Кто спрашивает? – не сразу ответила трубка.
– Давний его товарищ… Скажите, по Цимлянску знакомы.
– Назовите имя!
– Не могу, – на всякий случай сказал Иван Сергеевич.
– Понимаю… Валерия Николаевича больше нет, – ответил мужчина.
Иван Сергеевич на мгновение потерял дар речи. Потряс головой:
– Его убили?
– Нет… Он покончил с собой…
Он не мог! – крикнул Иван Сергеевич. – Он был сильным человеком.
На том конце провода ему стали доверять:
– К нему стучали… Выламывали дверь. Не выдержал…
– Ну хоть одну сволочь-то прихватил с собой?!
– Нет… Выстрелил себе в висок…
Иван Сергеевич повесил трубку и неожиданно для себя заплакал прямо здесь, в телефонной будке. Потом опомнился, вытер слезы и ушел домой. А дома ощутил, что наливается серой, свинцовой тяжестью. Подвернись сейчас кто под кулак – и пистолета не нужно. Несколько минут он походил у телефона, затем решительно сорвал трубку и набрал номер, указанный в визитной карточке. Ответили почти сразу.
– Я вас приветствую, коллега, – сказал он и положил трубку.
Машина должна завертеться немедленно. Пусть теперь шведы уберут Савельева из «Валькирии» и ждут, когда придет к ним Иван Сергеевич, чтобы занять освободившееся место. А поскольку он не придет, то начнется если не развал фирмы, то приличный кризис власти. Глядишь, нынешним летом им будет не до экспедиции на Урал.
Потом он взял ножницы и перед зеркалом остриг бороду и волосы начисто. Подбородок и щеки выбрил, но с головой повозился: получилось лесенкой, и потому пришлось намыливать и брить под «Котовского». Затем Иван Сергеевич собрал чемодан, обрядился в военную форму и глянул на себя в зеркало. Сам он себя не узнал, но неизвестно, какие фотографии получил «топтун», дежуривший у подъезда. Прежде чем выйти из дома, он зарядил пистолет, загнал патрон в патронник и положил в правый боковой карман кителя – под руку, – хорошо, успел вооружиться у Савельева…
«Топтун» Ивана Сергеевича – молодой парень в куртке и доспехах рок-металлиста – торчал во дворе возле обгоревшей машины, тусовался в одиночку. Значит, где-то на улице возле дома стояла машина сопровождения. Иван Сергеевич набрал номер телефона оперуполномоченного милиции, который приходил по поводу пожара, и сообщил, что один из поджигателей сейчас находится около своей «жертвы», а еще несколько таких же шныряют по подъездам. Потом он позвонил оператору на пульт, поставил квартиру на охранную сигнализацию и запер дверь. Спустившись в подъезд, Иван Сергеевич стал у двери, поджидая, когда во дворе появится опергруппа. Но вместо нее на большой скорости во двор влетела милицейская машина. Два омоновца в бронежилетах положили «топтуна» на землю, двое других бросились в крайний подъезд. Не медля ни секунды, Иван Сергеевич вышел на улицу и свернул за угол дома. Какой-то драный «Москвич» с водителем торчал у обочины, словно поджидая пассажиров. Пришлось пересечь соседний двор и уйти на другую улицу. Там он сел в автобус и отправился на вокзал.
13
Русинов проснулся от звука, напоминающего стрекот швейной машинки. Однако пока продирал глаза и соображал, этот звук исчез и из-за окон доносился лишь многоголосый птичий хор. Солнце уже было над лесом, и косые его лучи, пробиваясь сквозь частокол соснового бора, высвечивали голубую холодноватую дымку. Ладонь его так и осталась под щекой Ольги и теперь была бесчувственной и неуправляемой. Он осторожно вытянул ее и с трудом согнул пальцы, помассировал, чтобы возобновить приток крови. В это время стрекот вынырнул откуда-то со стороны дороги, и Русинов с удивлением понял, что это дельтаплан, кружащийся над лесом.
– Оля, проснись, – он убрал волосы с ее лица. – Над нами парит ангел.
Ольга вскинула голову и прислушалась:
– Прилетел…
А Русинову послышался вздох какой-то неотвратимости – вот и кончилась сказка…
– Он заметил машину, – проронила она, когда дельтаплан промчался где-то над головами. – Надо выйти и показаться. Иначе так и будет летать.
Они вышли на вчерашний пляж у дороги – было еще знобко, и вокруг на траве сияла крупная роса. Речка еще больше пополнела, и шум ее в утренней тишине казался оглушающим. На сей раз дельтаплан залетал с дороги, и было хорошо видно голову Петра Григорьевича, торчащую из кабины. Русинову показалось, что он собирается садиться прямо на проселок, однако дельтаплан мягко прошелестел над вершинами сосен, затем прибавил оборотов и потянул вверх. Они махали руками молча, без всякого восторга, Петр Григорьевич сделал еще один разворот и, пролетая над головами, что-то прокричал. Русинов неожиданно отметил, что дельтаплан, если смотреть ему вслед, похож на хищную птицу, несущую добычу в когтях…
– Ура! – вдруг закричала Ольга и понеслась навстречу солнцу, встающему над деревьями. – Пока он сообщит папе – у нас полдня впереди!
Она словно забыла о кошмарной ночи, в один миг простив все ревнивому солнцу. Вода была ледяная, и они лишь умылись да поплескали друг другу на спины. Но и вода больше не вызывала того восторженного чувства, что было вчера. На миг приподнятая солнцем, Ольга вновь опустилась на землю, и ее следы на песке стали глубокими и частыми. Она вошла в салон машины, оделась и побрела куда-то вдоль речки – одинокая и самостоятельная.
– Ты куда, Оля? – крикнул он.
Ольга помахала ему рукой и скрылась в лесу. Русинов наскоро оделся и побежал за ней следом. Высокий кипрей мочил колени, хотя уже роса была сбита, и темная на белесом фоне дорожка петляла между деревьев. Он догнал ее возле водопада и заступил дорогу.
– Вот погоди, поймает тебя Зямщиц! – пригрозил Русинов.
Она посмотрела ему в глаза – опять ставила диагноз по радужной оболочке глаз! – обошла его и села на влажный от росы камень у водопада.
– Что случилось, Оля? – спросил он, но Ольга не расслышала из-за шума воды, непонимающе помотала головой. Она не хотела разговаривать, и Русинов вдруг ощутил ту самую неотвратимость – вместе с ночью кончилась сказка! Она была еще рядом, но чужела на глазах и оттого становилась еще более притягательной и милой. Белая пена кружилась под водопадом и, когда ком ее разрастался, рвалась на куски и уносилась мощным – не устоять на ногах – потоком… В полдень на проселке загудела машина, и рев ее мощного двигателя разрушил последнее, что оставалось, – тишину. Русинов вышел на дорогу. Тяжелый «МАЗ» с ходу преодолел речку и, истекая водой, остановился на берегу. Из кабины выпрыгнул пожилой, длиннорукий водитель.
– Это ты доктора нашего везешь? – спросил он Русинова.
– Я везу, – признался он.
– Ну, где она? Пускай в машину садится, – водитель забрался в «МАЗ» и за несколько приемов лихо развернул его.
– За тобой прислали машину, – сказал Русинов Ольге. – Желаю счастливого пути…
Если бы она пошла к «МАЗу» со своей огромной сумкой, то все бы было ясно. Но тут мелькнула слабая надежда. Ольга о чем-то поговорила с водителем, и тот стал разматывать длинный трос.
– Выезжайте на дорогу, – распорядилась она, снова называя его на «вы». – Он перетащит на другую сторону.
– Спасибо, – проронил он, не двигаясь с места. – Я подожду, когда спадет вода. Мне здесь хорошо.
– Неправда! – резко сказала она. – Давайте забудем все. Ничего же не случилось! Просто мы перегрелись на солнце. А вам нужно ехать, искать Кошгару.
– Ах да! – воскликнул он. – Действительно! Что я здесь торчу? Какие глупости! В самом деле, перегрелись… Читали у Бунина «Солнечный удар»?
– Нет, что вы! Конечно нет! Первый раз слышу.
– Вперед на Кошгару! – Русинов выгнал машину из леса. Ольга села в кабину.
– Ничего, если я с вами поеду? – Садитесь, я беру совсем недорого! Я самый дешевый таксист на Урале! Вам повезло.
Русинов зацепил трос за свою машину, заглушил двигатель, а в выхлопную трубу забил деревяшку с тряпкой.
– Вперед! Заре навстречу!
«МАЗ» перетащил машину на другую сторону и остановился. Вода попала в кабину, так что пришлось поднимать ноги на капот.
– За неудобство заплатите вы, – предупредила Ольга. – А если еще растрясете по дороге – папе скажу.
– А я папе скажу, что вы съели мед! – нашелся Русинов. – И, чтобы никому не досталось, остатки вымазали на себя.
– Я папу не боюсь, а вы – боитесь! Между прочим, вы мазали!
– Надо же! Честному человеку нечего бояться милиции!
– Какой же вы честный, если измазали девушку медом да еще хотели облизать?
– Не облизать, а подлизаться!
– Тем более! Воспользоваться женской слабостью, чтобы потом подлизаться к моему папе…
Она осеклась, отвернулась. Водитель «МАЗа» собрал трос и уехал. Они снова остались одни на дороге, но было хоть плачь – не вернуть вчерашнего радостного и бесшабашного состояния. Русинов выбил затычку из выхлопной трубы, обошел машину, попинал колеса: все, надо ехать! Но до чего же обидно, что Ольга восприняла его как пройдоху, желающего через дочку найти общий язык с папой. И если сейчас начнешь оправдываться – только усугубишь дело…
Русинов молча запустил двигатель и поехал. Дорогой он старался не смотреть в ее сторону и лишь сбавлял скорость на выбоинах и ямах, чтобы не растрясти пассажирку. Ольга отмечала это, и он чувствовал на себе ее взгляды.
Поселок Гадья стоял на самом берегу Колвы. Река делала крутой поворот, омывая каменный мыс на другой стороне, бурлила, пенилась, и место это оправдывало свое название. Ольга попросила остановиться возле больницы.
– А вы езжайте вон к тому дому, – указала она. – Папа должен быть там. Я скоро приду…
– Не поеду, – проронил он. – Так что… до встречи! Может быть, сведет судьба у какой-нибудь речки…
– Вы что, не поедете к нам? – недоуменно спросила Ольга.
– Конечно нет! Мне пора в горы…
– Но вы же один не найдете Кошгару!
– Найду.
Ольга коснулась его руки, но тут же отдернула свою ладонь:
– Не валяйте дурака! Без папы вы ничего не найдете.
– Я упертый, найду, – уверенно сказал Русинов. – И у меня есть магический кристалл.
– Какой?
– Магический! – Он достал из кармана «орех» на капроновом шнурке. В стальной коробке кристалл заплясал и потянулся к магниту стереодинамика.
– Вы еще и фокусник, – с каким-то легким пренебрежением заметила Ольга. – Хватит обижаться, езжайте к отцу…
– Я знаю, что мне нужно делать, – Русинов спрятал кристалл. – И привык поступать так, как считаю нужным.
– Пожалуйста, – проронила она и открыла дверцу. – Если хотите…
Русинов хотел помочь донести сумку до крыльца, но Ольга запротестовала: может, не хотела, чтобы видели рядом с ней чужого, а возможно, показывала самостоятельность. Она поднялась на крыльцо и обернулась.
– До свидания! – крикнул Русинов и сел в машину. Ольга стояла и смотрела из-под руки: солнце било ей в лицо. Он развернулся и поехал, стараясь не оглядываться и не смотреть в зеркало заднего обзора. За поселком он остановился и лег на баранку. Хотелось вернуться, сделать круг и остановиться возле ее дома. Ольга бы пришла из больницы, но обрадовалась ли она или, наоборот, разочаровалась еще больше… Нет уж! Если тебя чуть ли не в глаза назвали прохиндеем, возвращаться не нужно. И вообще, разменял уже пятый десяток, а потому нечего «раскатывать губу» на молодых.
Как случилось, так и случилось – повинуюсь року!
А впереди были лес и горы да еще множество старых лесовозных дорог, не отмеченных ни на одной карте. Без знающего человека тут можно блуждать целый месяц, а то и дольше, поэтому выход был единственный: проверять все даже самые маленькие «перекрестки Путей», которые бы разрезались речками. Заодно можно было получить подтверждение своей теории. Работа предстояла сама по себе интересная, но Кошгара могла дать быстрый и конкретный результат. Русинов съехал с дороги и по старому волоку забрался поглубже в лес. Там он расстелил брезент и, разложив карты, неожиданно загадал: отыщу Кошгару – вернусь к Ольге…
И вдруг заметил, что не может работать, что все – тихий сосновый бор, запах хвои, взрытый на дороге песок и даже вездесущее солнце, – все это напоминает об Ольге и кружит мысли возле нее. А сознание того, что она близко – всего-то километрах в двух! – вызывает сосущее, как голод, желание поехать и хотя бы издалека посмотреть на ее дом, на больницу и, может, встретиться случайно…
Он полежал на брезенте вниз лицом, затем решительно собрался и поехал – дальше от Гадьи! Чтобы не было этого искуса, чтобы появилось реальное препятствие: на катание взад-вперед просто не хватит бензина. Дорога несколько раз вплотную прижималась к Колве и, отпрядывая от нее, тянулась в гору, на водораздел. Он ехал стиснув зубы, пока солнце не опустилось к дальнему чистому горизонту, а впереди неожиданно показались дома поселка, очень похожего на Гадью. Ему почудилось, что он сделал какой-то большой круг, и всесильный рок привел его туда, откуда он почти бежал. Проселок выскочил на берег Колвы, и сразу отлегло – деревня оказалась на другой стороне реки. И одновременно было жаль, что рок увел его так далеко…
Русинов отъехал от поселка километра на три и остановился ночевать на берегу. Он не стал даже разводить большого костра, вскипятил кружку воды на мелком хворосте и хвое, заварил чаю и забрался в салон. Здесь тоже все напоминало Ольгу: за один день она успела обжить и машину, и его жизнь, поселилась неожиданным образом так прочно, что любая вещь напоминала только ее. К тому же, расстилая постель, он обнаружил в спальном мешке какой-то мягкий комочек – забытую Ольгой резинку для волос. Он спрятал находку в карманчик, где лежала нефритовая обезьянка, и немного успокоился.
И тут же вспомнил о радиомаяке! Он сделал первую глупость, забыв упаковать его в свинцовый футляр, когда отъехал от Гадьи. Не следовало показывать Службе дорогу к Кошгаре! Повесил бы где-нибудь на дерево этого «шпиона», а потом вернулся и снял. Теперь же оператор-локаторщик поставил точку на карте… Русинов положил радиомаяк на стол, чтобы всегда был на глазах и чтобы завтра утром заткнуть ему глотку, причем надолго. А пока пусть одну ночь поспят спокойно.
Потом ему казалось, что спальный мешок навечно оставил в себе ее запах, и он уснул, вдыхая его хмель. А среди ночи он внезапно проснулся и прямо перед собой за стеклом увидел белое человеческое лицо. Кто-то заглядывал в машину! Русинов замер, и рука потянулась к карабину, спрятанному под поролоновым матрацем. Человек отпрянул от стекла, и послышались его шелестящие по хвое негромкие шаги. Ночной гость стал на фоне белесой воды и несколько минут стоял неподвижно, как камень. Русинов опомнился и вместо карабина достал прибор ночного видения.
Очертания человека были неясными – мешало стекло! – и ему показалось, что это Зямщиц, которым теперь пугают местных жителей: какое-то мохнатое, обезьяноподобное чудовище. Но вот он скользнул между соснами и растворился в темноте. Русинов тихо отодвинул стекло форточки и снова припал к прибору. Это был нормального облика мужчина, однако двигался странно, словно подкрадывался, перебегая от дерева к дереву в каких-нибудь десяти метрах от машины. Скорее всего, местный житель пришел полюбопытствовать, кто ночует тут у реки: на голове вроде бы кепка и лицо безбородое – все, что можно разглядеть в прибор. Вот нагнулся, поднял что-то с земли и затаился у дерева. У Русинова возникла мысль попугать пришельца сигналом, и он уже потянулся к рулю, но в этот миг сильный удар по машине заставил его отдернуться. Он схватил карабин и, распахнув дверь, выстрелил в воздух. Громкое эхо троекратно отозвалось в близких горах. Передернув затвор, Русинов взял фонарь и выскочил на улицу. в луче света были лишь камни и деревья…
От удара на лобовом стекле разбежались четыре длинных трещины с сеткой мелких на месте попадания камня – будто перекрестье прицела. Либо это в самом деле был сумасшедший Зямщиц, либо туристов здесь не жаловали. Он вернулся в машину, запустил двигатель и вырулил на дорогу. Лучше всего уехать с этого места, иначе не уснуть до утра в ожидании нового нападения. Паутина трещин непривычно маячила перед глазами. Через три километра Русинов выключил фары и, приглядевшись во тьме, проехал еще немного, чтобы сбить с толку этого психа. На новом месте он долго не мог заснуть, теряясь в догадках, кто бы это мог быть, и не раз пожалел, что поехал в экспедицию один: невозможно будет работать с вечной оглядкой. Ко всему прочему, он вспомнил Петра Григорьевича и неожиданно подумал: не специально ли он направил его в эти края искать Кошгару, а тем временем приготовит ему сюрпризы, наподобие этого? Может, и нет здесь никаких камней со следами человеческих рук? Может, они такой же блеф, как «летающие тарелки», запущенные лазерным лучом?..
Однако наутро, когда Русинов перенес на топооснову точки «перекрестков», ночные раздумья и сомнения сразу отступили. Между истоками Колвы и Вишеры находился один из опорных «перекрестков» в окружении трех других, замыкающих его в треугольник с острым углом, ориентированным на север. К тому же из этого района брали свое начало еще и Унья – левый приток Печоры, а за хребтом – река Лозьва со своим притоком. Этот речной узел должен был что-то означать! «Унья» переводилась «поднимающая наверх, выносящая из глубин». Что она выносила? А «Лозьва» очаровывала поэзией – «вьющийся звук». Но в которой реке, в каком из множества их больших и малых притоков видели когда-то стены, выложенные из тесаного камня?
И где она, Кошгара, – не поселок, бывший здесь еще в восемнадцатом веке, и даже не древний арийский город, а сама гора с сокровищами?
Сначала он решил обследовать все притоки Колвы, ибо один из них, безымянный и отмеченный на карте пунктиром, что означало его сезонный характер, проходил по краю «перекрестка». Покрутившись по зарастающим лесоповалам, Русинов выехал на дорогу, идущую по водоразделу Колвы и Вишеры, на которой отчетливо были видны следы лошади и телеги. Проехали здесь, похоже, уже после дождя, причем в одну сторону – обратного следа не было. Значит, человек на телеге наверняка сейчас находился где-то в лесу. Это вдохновило больше, чем сам «перекресток»: есть у кого спросить Кошгару!
За очередным поворотом в лесу резко посветлело, и перед Русиновым открылась широкая и длинная поляна с изгородью. За ней, у леса, показался приземистый барак с тремя высокими трубами. Вокруг лежали деревянные бочки, сотни бочек, раскатанных по поляне как попало, а за изгородью – огород с картошкой. Тут же, по поляне, бродила старая лошадь с колокольчиком на шее, и звон его навевал уныние и какую-то обреченность.
Русинов подошел к бараку, постучал в дверь. В ответ ему с чердака заорал петух. По всей вероятности, здесь жили серогоны – сборщики живицы: полные сосновой смолы, бочки стояли под навесом у стены барака и тут же – множество жестяных конусообразных посудин… Русинов толкнул дверь и остановился, привыкая к темноте. Застоялая вонь нечистого жилья ударила в нос.
– Есть кто живой? – позвал он.
Рядом из умывальника в черный от грязи таз капала вода. Он заметил еще одну дверь и потянул на себя. Сквозь низкие окна в большую комнату пробивался сумеречный свет. Необычная нищета и грязь вызывали чувство омерзения: какие-то старые железные койки с тряпьем вместо постели, длинный стол, заваленный немытыми алюминиевыми мисками, кружками, окурками и ссохшимися кусками хлеба, пустыми бутылками, которые к тому же плотными рядами стояли по углам и под кроватями. Русинов вышел на улицу и отдышался. Этот чудесный древний бор годился для санатория; здесь виделся берендеевский терем, семь братьев-богатырей из сказки, но никак не убогое жилье и чудовищная грязь. Русинов сел на бочку и стал слушать кукушку. Возле ног проскочил бурундук и скрылся в траве. Человек своим присутствием осквернял первозданность здешней природы. Серогоны, похоже, жили тут круглый год: старые поленницы дров и кучи свеженаколотых торчали из травы возле барака.
– Эй? Ты кто? – вдруг услышал Русинов настороженный голос за спиной.
У бочек стоял бородатый, черноглазый мужичок с топором в руках, готовый в любой момент исчезнуть, как бурундук в траве. Одежина, пропитанная смолой, стояла колом, из слипшейся бороды торчала летучая сосновая кора.
– Да вот, человек, – проронил Русинов.
– Вижу! А чего приехал? – Вместо зубов у мужичка торчали редкие, черные корни.
– Дорога привела… подойди, поговорим. Мужичок сделал несколько шагов, держа топор наготове:
– Чай у тебя есть?
– Есть…
Он тут же бросил топор и побежал в барак. Через секунду вылетел оттуда с черной консервной банкой, встал на колени и сгреб заскорузлыми руками щепки.
– Тащи! Только тихо!
Русинов достал из машины пачку чая – под банкой уже полыхал костерок. Мужичок, посверкивая глазами, нюхнул заварку и высыпал всю в банку.
– Ух, чифирнем! А еще есть?
– Сказал бы сразу, – Русинов вернулся к машине.
– Неужели и водка есть? – округлил глаза мужичок.
– И водка есть, – он достал еще пачку чая и бутылку, но чернобородый заозирался, замахал руками:
– Водку не надо! За водку бить будут!
Он снова сбегал в барак и, видимо, спрятал вторую пачку заварки. Вернулся сияющий, добродушный и доверчивый, как будто встретил старого друга.
– Слышу – тарахтит! Думаю, ну, опять менты! А я же один тут с дипломатическим паспортом! – заливался он, помешивая чифир щепкой. – Паша говорит: рви на хазу, понюхай. Я скачками!.. Ты про чифирок молчи! А то мне не дадут, все отнимут. Я сейчас глотну, потом им сигнал дам. Они ждут…
– Погоди, не давай сигнала, – попросил Русинов. – Ты давно тут живешь?
– Я-то давно! Третий год!
– А есть, кто лет десять-пятнадцать?
– Не, таких нету! – замотал головой мужичок. – Кого менты повяжут, который сам удавится. У нас тут свое кладбище есть… Тебе чего-то спросить надо? Так спрашивай, я все знаю.
– Я ищу Кошгару, слыхал?
Мужичок накрыл банку верхонкой и бережно отставил с огня.
– Как же не слыхал? Только чего здесь-то ищешь? Кошгара далеко!..
– Говорят, где-то в этом районе, – проговорил Русинов. – Недалеко.
– Кошгара за Уралом, это я точно знаю, – заявил мужичок. – Вали через хребет, а потом на Ивдель. Там спроси – каждый покажет. Я там бывал, приходилось…
– Значит, здесь есть еще одна.
– Погоди, тебе чего надо? Поселок?
– Нет, место так называется – Кошгара, – объяснил он. – А поселка там нет.
Мужичок отцедил в кружку бурого чифира, сделал маленький глоток и прикрыл от удовольствия глаза.
– Тогда тебе зону надо… Зону эту тоже так называют. Только ты туда не езди.
– Почему?
– Неужели не знаешь? Там же атомную бомбу испытывали! Проклятое место, – он выжал остатки жижи из разбухшей во всю банку заварки. – Мы туда не ходим. Кто пойдет – труба. Ни один не вернулся.
Русинов абсолютно точно знал, что ничего подобного поблизости не было и быть не могло, однако спросил с недоуменным видом:
– Да когда испытывали-то?
– Говорят, лет тридцать назад. Страшное место. Зайдет в зону человек – вроде ничего. А наступит через какую-то границу – и только пепел остается, как в крематории. Излучение такое, – он допил чифир и тут же залил заварку водой, поставил снова на огонь. – Не лезь туда, сгоришь.
– Как проехать, знаешь? – спросил Русинов.
– У тебя чего, крыша поехала? – засмеялся серогон. – Жизнь – штука сучья, но приятная. Паша вон и то помирать не хочет. Пойду дам сигнал? Пусть хоть вторячка пивнут!
Он прихватил топор и направился было к куску ржавого рельса, подвешенного к карнизу крыши. Русинов задержал его:
– Покажи дорогу! Еще чаю дам, на всю братию!
– Давай! – Он бросил топор. – Хрен с тобой, я же тебе не начальник. Хочешь – езжай! Русинов вытащил пакет с чаем:
– Сколько надо?
Восемь! Дашь?
Он достал ему восемь пачек, не скупясь, положил еще одну сверху.
– Это лично тебе! Показывай дорогу! Мужичок положил все богатство на бочку, свою же пачку спрятал в карман.
– Сейчас, вторячок сделаю! – заторопился он. – Покажу! Мне-то что, езжай! Жалко только, добрый ты парень…
Серогон прокипятил заварку, потом ударил трижды обухом по рельсу и с горячей банкой в голых руках залез в машину.
– Поехали!
По дороге он швыркал чифир и озирался блистающими, нездоровыми глазами. Километров через десять он указал зарастающий осинником волок, идущий с водораздела вниз к реке Вишере. Ехать было опасно: наклоненные деревья стояли повсюду, как медвежьи рогатины, поперек пути в траве лежал колодник, торчали полуобглоданные гусеницами пни. Иногда дорога вообще терялась среди вырубки, но проводник-серогон уверенно показывал направление. Возле разбитого трелевочника он велел остановиться.
– Дальше найдешь сам, но пока не выедешь на хорошую дорогу, все время держись левой стороны, – пояснил он. – А увидишь старый грейдер, езжай налево. Я там не был, но говорят, километров сорок до зоны…
И не задерживаясь, вприпрыжку побежал напрямую через бесконечные вырубки. За трелевочным трактором был хорошо видимый, набитый волок. Деревья тащили в попутную сторону, и потому стоптанный и засохший молодняк стоял торчком по ходу движения. Часа два Русинов пробирался по этой страшной, истерзанной земле, словно здесь действительно прогремел когда-то ядерный взрыв. Впереди наконец замаячила стена нетронутого леса, и скоро он выехал на приличную, но почему-то брошенную дорогу с насыпным полотном. Она была узкая, в одну колею, и неезженая, наверное, со времени, когда тут валили и вывозили лес. И было понятно, что этот грейдер ведет в никуда. Но ведь кто-то строил его! Отсыпал по-хозяйски, с трубами на каждом ручейке, с разъездами через два-три километра! Эта бессмысленная и очень хорошая дорога была мертвой и непроизвольно вызывала опасение, что за любым ее поворотом откроется нечто ужасное, безжизненно-отвратительное, как смерть. Не зря бывалые серогоны, среди которых наверняка были беглые из лагерей Ивделя, считали Кошгару проклятым местом. Накружившись по вырубкам, Русинов давно потерял и привязку к местности, и ориентиры. Теперь следовало выехать на реку либо ручей, чтобы определиться, где же он находится. На двухверстной карте, когда-то засекреченной, этой дороги не существовало. Он чувствовал близость реки, но мертвая, скрытая в лесах дорога всякий раз уводила его в сторону, будто опасаясь всякого проявления жизни. Готовясь привязаться к местности, он замерял по спидометру расстояние между ручьями, но миновал километров тридцать, прежде чем увидел впереди заметную высокую вершину горы, а внизу – ящикообразное русло Вишеры – другой большой реки тут не могло быть. Он засек первый же ручей и попытался сориентироваться: выходило, что он забрался высоко в горы и сейчас находится в десятке километров от истока Вишеры. И не мечтал забраться сюда на машине, поскольку был уверен, что дорог нет…
Русинов снова сел в кабину, решив ехать до конца. Таинственная Кошгара, возможно, стояла у подножия гольца, маячившего впереди. Но через пару километров дорога резко оборвалась, упершись в каменные завалы, за которыми поднимался уступ с отвесной стеной.
На широкой площадке уступа, слегка падающей на юг, высился стройный сосновый бор, пронизанный закатными лучами. Странное и дикое это место напоминало какой-то полузабытый сон. Русинов вышел из машины и, озираясь, забрался на огромные глыбы, лежащие на дороге…
Здесь и в самом деле был какой-то чудовищной силы взрыв. В тридцатиметровой стене уступа зияла гигантская черная воронка, и камень, выброшенный из нее, завалил метров двести дороги, изрубил, искромсал весь примыкающий лес. Побродив по завалу, Русинов взял карабин, ледоруб и пошел вдоль уступа по западной его стороне. Отвесная стена постепенно переходила в каменную осыпь, выполаживалась, так что можно было без особого труда подняться наверх. Под мхом хрустела сухая щебенка, охваченная корнями угнетенных сосен. Когда он вскарабкался на уступ, солнце уже висело над горизонтом. В сосновом бору было жарко и тихо, толстый мох пружинил под ногами, покрывая торчащие из земли камни и стволы деревьев. Ни единого знака присутствия человека! И если бы не дорога, казалось, люди не бывали здесь никогда…
Но вот над головой прострекотал небольшой вертолет, развернулся и потянул вдоль дороги: судя по окраске машины, летали пожарники. Русинов пожалел, что оставил машину на виду, однако понадеялся, что сверху защитного цвета «уазик» можно принять за глыбу в каменном развале. Вертолет сделал еще один круг над лесистой сопкой и полетел на восток. Световой день заканчивался, и надо было возвращаться к машине, чтобы в темноте не сломать шею в курумниках, а Русинов вдруг ощутил, что ему не хочется никуда уходить отсюда. Он лег на мох, прислушиваясь к своему благостному состоянию, и раскинул руки. Между сосновых вершин голубело бездонное небо, и он смотрел в него, как со дна глубокого колодца. Не вставая, он достал «орех», надел петельку шнурка на палец и выпустил кристалл из ладони. Плавно, как будто мыльный пузырь, он потянулся вверх и замер на привязи. Здесь было магниторазряженное пространство! Русинов встал на ноги и медленно пошел по уступу. «Орех» устойчиво показывал «перекресток». Эх, прихватить бы карты и проверить! Неужели это и есть Кошгара?!
Боясь поверить в удачу, он прошел уступ вдоль и поперек: получался круг около полукилометра в диаметре, с четким и довольно широким «просветом» в меридиональном направлении. И точно по меридиану шла эта мертвая дорога! Несмотря на легкие сумерки – на уступе было чуть светлее, чем внизу, – Русинов двинулся поперек предполагаемого круга, чтобы подсечь его центр. В косом свете от багровеющего заката очень хорошо были заметны «ведьмины круги» среди пышных мхов. Неужели здесь, на уступе, мог стоять город? Он шел точно на небольшую полянку, просвечивающую среди тесноты прямых сосновых стволов. Бор был совсем молодой и еще не успел проредиться путем естественного отбора. Ему показалось, что за частоколом красных деревьев стоит каменный холм. Зажав «орех» в руке, чтобы не цеплялся за сучья, Русинов выскочил на опушку поляны и замер. Посредине ее – там, где должен быть центр «перекрестка», – чернела огромная воронка с каменными надолбами по краям. И всемогущий мох уже успел затянуть и крутую осыпь бруствера, и даже крутые склоны самой воронки.
Русинов осторожно приблизился к ее краю и замер: внизу зияла дыра диаметром метра три…
Он поднял камешек и буквально бросил его в воронку. На счет восемь из глубины послышался глухой щелчок.
К восходу солнца Русинов уже приготовился, чтобы начать обследование Кошгары. Взял небольшой запас продуктов, карабин, прибор ночного видения, фонарь и мягкий десантный фал. Машину он спрятал в молодых пихтачах, выросших на месте поваленного взрывом леса. Воронка в отвесной стене уступа поражала воображение. Либо сюда действительно попала ракета с ядерной боеголовкой, либо в горе пробили глубокую штольню и вкатили туда не менее вагона взрывчатки. Скорее всего, так и было, потому что замер радиоактивности показывал нормальный фон грунта дороги, каменных глыб и лишь чуть повышался на мхах, что и естественно. Русинов тщательно осмотрел жерло воронки и никаких признаков, говоривших о ядерном взрыве, не обнаружил. Ударная волна смела бы лес на несколько километров, да и начался бы сильный пожар, а в эпицентре – оплавление горных пород.
Перед тем как вступить под гигантский свод, Русинов надел пожарную каску, которую обычно брал, когда отправлялся в пещеры, и оглянулся в последний раз на восходящее солнце, плавившее Уральский хребет. И потом уже пошел без оглядки, при свете фонаря, ибо под стеной лежала четкая граница тьмы. Уклон почвы, едва заметный на глаз, оказался значительным. Через пятьдесят метров светлый круг входа был уже вверху. Похоже, эта мертвая дорога когда-то уходила в гору и сюда въезжали машины. В луче фонаря Русинов увидел какую-то исковерканную металлическую конструкцию – что-то похожее на разбитую чугунную крепь, как в метрополитене, а еще метров через тридцать кровля штольни начала резко опускаться. Похоже, основная сила взрыва была направлена наружу, но часть его устремилась вглубь и разрушила крепление стен и кровли. Пробираться стало очень трудно, рваный, искореженный металл торчал из каменных завалов, свисал с потолка, но галерея постепенно приобретала свою первоначальную округлую форму. Скоро среди камней Русинов заметил бетонную плоскость дороги и рваные охвостья толстых кабелей, прикрепленных к стенам. Метров через двести пятьдесят, когда штольня повернула вправо и почва ее стала горизонтальной, следы разрушений были уже едва заметны. Видимо, здесь пронеслась лишь ударная волна, сорвавшая из-под кровли вентиляционные трубы из прорезиненной ткани да разбившая в щепки деревянные перепускные ворота. Шахтное оборудование и устройство самой штольни сначала навело Русинова на мысль, что здесь добывали какую-то руду и вывозили автомашинами на поверхность. Почти уверенный в этом, он прошагал еще метров двести по сухой и нетронутой галерее, как впереди в свете фонаря зазияла бездна. Луч не доставал противоположной стены…
И неожиданно в этой бездне, на секунду выключив фонарь, он заметил естественный свет, пробивающийся откуда-то сверху. Когда же штольня, забрав еще левее, вывела его к этому месту, все стало ясно: это была взорванная шахта для запуска межконтинентальных баллистических ракет. И, судя по местоположению, ее устье выходило на поверхность в самом центре «перекрестка Путей».
Он сразу же вспомнил глубокую яму, вырытую в морене на «перекрестке» возле пасеки. Неужели и там, под землей, было то же самое?
Следовало бы не терять времени и выходить на поверхность: если это и Кошгара, то хранит она в себе иные сокровища… Огромный зал, где, по всей вероятности, осуществляли перезарядку пусковой установки, впечатлял размерами. Металлическая крепь-облицовка была сорвана взрывом, но крепкие монолитные породы удерживались на своде. Русинов обошел ее по левой стороне – здесь галерея раздваивалась, и один ее рукав с небольшим уклоном уходил куда-то в сторону. Больше из любопытства он двинулся вперед, миновал три искореженные металлические перегородки с дверями, после чего галерея сделала поворот на девяносто градусов и уткнулась в открытые стальные двери со штурвальным колесом. За дверями оказался просторный, но с низким потолком зал – по всей вероятности, командный пункт – жестяные короба вентиляции, литые бетонные стены с остатками осыпавшейся от сухости воздуха известки, длинные металлические столы и горы мелкой бумажной трухи, изъеденной крысами. Русинов обвел фонарем стены и остановил луч еще на одной двери, наглухо завинченной штурвалом. Начинала срабатывать простая человеческая психология: если есть дверь и можно идти дальше – надо идти. Навалившись телом, он стронул колесо и, раскрутив его, толкнул массивную дверь. За нею шел невысокий, облицованный простой шахтной крепью, ход. Луч фонаря тонул в его темноте, а идти было хорошо, не то что в пещерах, под ногами поскрипывал мелкий щебень, и в полном безмолвии этот звук казался оглушающим. Кроме единственной трубы и тонкого кабеля, никаких коммуникаций в туннеле не было, однако воздух при этом казался чистым. Русинов зажег спичку, стараясь уловить его движение, но пламя горело ровно. Прошагав около полукилометра, он заметил значительный уклон. Через двести сорок шагов Русинов высветил еще одни завинченные двери, но более легкие, чем на командном пункте. Зато открывались они с пронзительным певучим скрипом. И едва он замер, как послышалась звонкая, характерная для мокрых пещер капель. Он включил фонарь и увидел темное зеркало воды перед собой. Подземное озеро оказалось вытянутой формы с островом посередине: видимо, из свода залообразной пещеры выпала большая каменная глыба. Сразу же за дверями, на бетонной площадке с жестяным козырьком, стояла мощная насосная установка. Металл казался пушистым и мягким от толстого слоя махровой ржавчины. По бетонным же ступеням Русинов спустился к самой воде, кипящей от капели, и забегал лучом по стенам. Уровень в озере закономерно колебался, в зависимости от времени года; блестящие от минерализации стены имели две хорошо различимые «ватерлинии», потому и насосы стояли высоко, почти под сводом. Маркшейдер хорошо знал расположение пещерного водоема, а значит, наверняка сделал инструментальную съемку до проходки туннеля. Где-то из зала должен быть проход в другой зал или пещеру, имеющую выход на поверхность.
Он снял рюкзак, карабин и с одним фонарем в руке пошел вдоль стен, тщательно исследуя каждую нишу или щель. В длину зал был примерно метров семьдесят и сорок в поперечнике при высоте кровли пять-шесть метров. Луч выхватывал довольно гладкие, отглянцеванные желто-серым минералом стены. Развал камней под ногами казался облитым воском. Кое-где, примазанные к глыбам, торчали небольшие свечечки сталагмитов, а весь потолок, будто в мартовский теплый день, был увешан сталактитами. Русинов добрался до тупого конца зала и посветил в узкую горизонтальную щель – косо уходящую почву от самой воды.
И тут услышал за спиной певучий мелодичный звук – акустика в зале была совершенной. Так здесь могла запеть только дверь! Он перебросил луч фонаря на нее и увидел, как щель между стальным косяком и створкой медленно сокращается. Несколько секунд, и звук оборвался. Не веря своим глазам, рискуя разбиться на скользких камнях, он бросился к бетонной насосной площадке, взлетел по ступенькам и сквозь звенящую капель услышал глухое гудение заворачиваемого с другой стороны колеса. Еще мгновение – и все смолкло.
Он даже не стал стучать – дверь запиралась герметически и могла выдержать ядерный удар…
http://etextread.ru/Book/Read/53479?nP=86 |